Девочки

Мы улыбаемся, когда они рассказывают нам что-то, чего мы не знаем и что еще меньше понимаем.

Улыбаемся, когда они распекают нас за то, что мы скучны, за то, что не хотим ничего делать, кроме как просто сидеть, когда у нас выпадает возможность не работать, несмотря на деньги и игрушки, которые у нас есть, деньги и игрушки, о которых мы всегда мечтали.

— Мы могли бы заняться чем угодно, — говорят они. — Слетать в Китай на выходные, погонять на машинах, все что угодно, но единственное, чего хочешь ты, — сидеть здесь и пялиться в самый большой из всех виденных мною телевизоров.

Да, это все, чего мы хотим, но не все — чего хотели. Сил на что-нибудь еще уже не хватает, ушла энергия, и они должны быть благодарны нам за это, ибо именно поэтому мы в них нуждаемся, именно поэтому они заставляют нас трепетать, именно поэтому мы улыбаемся им и ничего не говорим, ведь теперь они — наша энергия. Они обладают энергией, которую мы растратили в других местах, они нужны нам, чтобы мы могли оторваться от дивана, потому что без них было бы достаточно минутного покоя.

Улыбаемся и находим очаровательным, когда их впечатляет то, что некогда впечатляло нас, — шампанское, частные самолеты, дорогие сигары, — к тому же они необходимы нам для этого. Без них все это было бы нам ни к чему.

Что сами боги ценили выше всех остальных жертв?

Что было тем единственным, что даже они могли принять лишь единожды?

Ты всегда задавала мне те вопросы. Еще до того, как мы узнали, что разведемся, до того, как ты обнаружила записку от дочери Даниэля, до того, как твой друг увидел меня в Сиэтле с той студенткой, которая посещала мои лекции. Ты задала мне один из тех вопросов на самом первом нашем свидании.

— Боже, все это так фальшиво! По мне, так это совсем непривлекательно. А ты как думаешь? — спросила тогда ты.

Даже если бы ты расценила это как-то иначе, мой ответ был известен. Твой плотный бюстгальтер с поддерживающими чашечками подсказывал мне, что ты рассчитываешь от меня услышать.

— О, абсолютно с тобой согласен! — сказал я, хотя предпочитал ничем не стесненные груди официантки.

Так ли уж необходимо было задавать мне этот вопрос? Лучше уж ничего не говорить вообще. Тогда мне не пришлось бы лгать, тогда, по крайней мере, между нами не осталось бы некой двусмысленности.

Хотя те ранние вопросы были для меня легкими. Я знал, что сказать, когда ты спрашивала, не выглядишь ли ты толстой, хороша ли юбка, куда можно появиться в таких туфлях. Но чем дольше мы знали друг друга, чем больше мы занимались сексом, тем больше и больше возникало трудностей.

Мы проживали тот период, когда ты взяла себе за правило пристально разглядывать других мужчин, в то время как я разговаривал с тобой. Тебя настолько злило, что я смотрел на других женщин, что этим ты собиралась показать мне, как это обидно. Но когда я не реагировал, ты бесилась еще сильнее.

— Почему тебя это не волнует? Если бы ты любил меня, волновало бы! — кричала ты мне.

Это был первый вопрос, ответа на который я не знал. Я не понимал, почему я не могу одновременно любить тебя и доверять тебе.

Но после этого было много чего еще. Было много таких вопросов, ответов на которые я не знал, вопросов, которые ты всегда задавала мне после секса, вопросов, которые явно отравляли твой мозг целыми днями, неделями. Вопросов типа: «Если я приведу домой другую девушку, ты тоже будешь спать с ней?» Вопросов типа: «Если я исчезну, сколько ты выдержишь, прежде чем переспишь с кем-нибудь другим?» Вопросов типа: «Как сильно ты меня любишь?»

После того, как на первый из них я ответил: «Ну, думаю, если ты приведешь ее с собой, то буду», — после того, как ты неделю отказывалась отвечать на мои призывы, я очень быстро понял, что я должен делать, если хочу остаться с тобой. Я очень быстро понял, что даже когда я ничего от тебя не скрывал, ты все равно не хотела слушать правду.

Что порождало те вопросы? Страх или предчувствие, или то и другое сразу, или что-то совершенно иное? Зачем ты задавала мне те вопросы, если не хотела слушать ответы? Зачем ты научила меня лгать тебе?

В турецком языке есть термин chitter-chitter, обозначающий «свежеиспеченный», «готовый к употреблению». Японское hatsuikuzakari no bi обозначает «цветущая девичья красота». На языке африкаанс hoë ouderdom значит «самая зрелая, наилучшая». Ziix cöima переводится с индийского как «тело существующее», слово же ziix применяется в основном в отношение к трупам или «телам, которые больше не существуют». На языке урду…

Чей-то день рождения, ты не совсем уверен, чей именно. Может, толстой, раздражающе хихикающей блондинки, может, немецкого дизайнера, только что сошедшего с институтской скамьи. С толпой поглощающих коктейли банкиров и консультантов ты перемещаешься от такси к такси, от бара к бару. Воздух повсюду такой густой, что становится видимым. Сейчас и тогда ты ловишь себя на размышлении о том, могут ли маленькие свечи на столе воспламенить этот сгустившийся воздух. Сейчас и тогда ты рисуешь себе огненную бурю, стирающую с лица земли этот бар. Ты рисуешь это в своем воображении — и сейчас, и тогда, — хотя прекрасно знаешь, что дымка образовалась из-за испарений влаги, знаешь, что испарившаяся влага не может загореться.

К тому же сегодняшняя ночь не такая как все остальные. Сегодня вечером с тобой твоя подружка. Ты присматривался к ней некоторое время, несколько лет. Возможно, больше, возможно, чуть меньше. Тебе кажется, что ты знаешь ее достаточно хорошо. Знаешь, что она любит булочки. Знаешь, что она утверждает, будто играет в шахматы лучше, чем есть на самом деле. Знаешь, что юмор ее более вульгарен, чем тебе бы хотелось. Ты знаешь, что своему старшему брату она рассказывает то, чего не рассказывает тебе. Знаешь, что иногда она застывает перед зеркалом — замерев, с зубной щеткой в руках и полным зубной пасты ртом, а когда она видит сзади тебя, то перестает пялиться и снова начинает чистить зубы. Обычно, если вы оба куда-то выходите и у вас нет «свидания», то она тусуется со своими друзьями, а ты со своими. Но сегодня вечером все ее друзья заняты. Поэтому она здесь, с тобой, расспрашивает, кто есть кто, просит тебя представить ее.

Сегодняшняя ночь не такая, как все, еще и потому, что ты договорился встретиться со своим старым школьным другом в одном из баров. И вот присказка «должны же мы когда-нибудь повидаться» материализовалась. И действительно, словно призрак, вызванный силой воображения, словно твой мобильный связался с иным миром, твой друг появляется в назначенном месте в назначенное время.

Ему не стоит никаких усилий пройти сквозь толпу, она расступается перед ним сама. Ты никогда не забудешь, что в школе он стоял в хвосте, и по твоим воспоминаниям за эти годы он подрос совсем немного. Но, как-никак, это была лишь школа. И по тому, как люди в баре уступают ему место, ты понимаешь, что, даже если ты этого не замечал, он, конечно же, еще рос и рос. Тебя удивляет, как он умудрился прийти сюда в голубых джинсах.

— Это он, — говоришь ты своей подружке. — Пойдем, я хочу познакомить тебя с ним.

Вы оба покидаете очерченную границу области вашей компании — «наивысшее существующее сословие», как назвал бы это один из твоих друзей, потому что из своего местоположения вы можете видеть всех входящих. Снимая одну ногу с другой, чтобы встать, твоя девушка пристально смотрит на чьего-то итальянского дружка. Его взгляд, в свою очередь, устремляется на нее, между ее коленей.

— Полагаю, Паоло пытался углядеть мои трусики, — говорит она тебе.

У нее — твоей подружки — все в порядке с именами, даже после нескольких коктейлей «Космос».

— Кто это — Паоло? — спрашиваешь ты, первым проталкиваясь сквозь толпу.

Она, протискиваясь за тобой, ничего не отвечает. Она знает, что тебя, в сущности, не волнует, кто такой Паоло.