Цирк Винда

Убийцей Винд Карле, разумеется, не был. Но было ясно, что в него вселяется нездешняя сила, весь вопрос был в том, где берет он эту силу: над землей или под землей.

— Если под землей, значит, от дьявола, если над землей, значит, от бога. Пусть скажет лучше, кто может, — вещал портной.

Карле Винд не задавался вопросом, каково происхождение тех маленьких искусств, которыми он владел. Его слава росла. Жители соседних деревень тоже хотели увидеть цирк. Пожалуйста, в следующее воскресенье.

Карле продолжал работать в шахте. Сколько коллеги ни подбивали его показать какой-нибудь фокус, он не соглашался, хотя отказываться было нелегко. Если его уволят по произволу шахтовладельцев — пожалуйста, но сам давать повод для увольнения он не хотел. Он хотел показать, что работает, как все, а если умеет еще что-то, так его работы это не касается: талант дан ему от бога.

Больше всех Карл Винд поразил меня. Я находился тогда в том окрыленном состоянии, когда воспаряешь над жизнью и способен преображать и разукрашивать ее, и прошлую и будущую. Среди нас жил человек, умевший то, чего не умел никто другой, и, будь это всего-навсего блестки поддельного, маленького искусства, я был готов учиться у Чарли. Умение гипнотизировать, например, принесло бы мне успех в моей деятельности укротителя львов. Укротитель гипнотизирует хищников — таково было наше простодушное мнение. «Человек-вулкан», извергающий огонь, тоже произвел на меня сильнейшее впечатление, его искусство казалось мне привезенным из дальних стран.

В следующее воскресенье мы выехали с нашим цирком в соседнюю деревню. Петер Потер сидел впереди на одолженной кем-то из крестьян телеге и правил темно-рыжей лошадью, тоже чужой. Позади сидела его дочь Мина. Она держала на руках крошку Верену, а подле нее у охапки сена — фураж для чужой лошади — примостилась маленькая Карла, оберегая ящик из-под сигар, где помещались белые мыши — зверинец цирка Винд! Рядом с Карлой лежали: начищенный до блеска трос для бега по наклонному канату, веревки, цепи и кузнечный молот Петера Потера на случай, если никто не захочет дать странствующим артистам свой. На сене, завернутые во влажные полотенца, лежали цветочные венки для девочек. Маленькая плетеная корзинка содержала гардероб Чарли Винда.

На задке телеги, свесив ноги, сидел столяр в обнимку с граммофоном, трубу, дабы уберечь ее от толчков, он нахлобучил на голову.

Рядом с телегой по левую сторону маршировали Винд Карле и братья Потеры, по правую трусили обладатели контрамарок: крестьянин, одолживший Карле цилиндр и сюртук, владелец барабана и я, поставщик мышей.

Винд Карле разглядывал валуны на поле, и, когда высмотрел под кустом ежевики подходящий, мы остановились. Братья Потеры погрузили валун на телегу, лишив ящериц, червей и жуков их убежища.

Стоял теплый летний вечер. Внезапный ливень нам не грозил, так как перед отъездом Мина трижды плюнула в дождевую бочку.

Винд Карле решил свое представление разрекламировать афишами, он нарисовал их сам. Однако правописание было тем видом искусства, которым Карле владел в наименьшей степени, поэтому учитель велел афиши снять. Школьникам не следует иметь перед глазами дурной пример. А то вдруг начнут писать воскресенье без мягкого знака и с двумя «с» посредине, кроме того, не следует внушать им мысль, что смертельный прыжок и впрямь может окончиться смертью.

Карле Винду ничего не оставалось, как самому выступить зазывалой в соседней деревне. Вообще-то говоря, это было куда действенней, нежели афиши, к тому же обладатели контрамарок путешествовали вместе с цирком и создавали ему прекрасную устную рекламу.

Представление протекало так же, как и у нас в деревне, только на этот раз керосиновую лампу для демонстрации зрителям дали мне. Я искал какую-нибудь тайную заслонку в резервуаре, но ее не было. Значит, Карле пил чистый керосин.

Я попытался пробраться за сцену, чтобы подглядеть, как Карле превращает Петера Потера в деревянную куклу. Но мне это не удалось, братья Потеры сторожили дверь в каморку у сцены, в которой Карле заставлял своего тестя одеревенеть.

В сеансе гипноза Карле дал одному из парней целлулоидного голыша и внушил ему, что он — молодая мать, и парень пеленал куклу и прижимал ее, чтобы накормить, к своей волосатой груди.

«Чудовищно, поистине чудовищно!» Лбы нахмурились, и благочестивые люди установили: само превращение мужчины в женщину подтверждает, что Карле вступил в союз с нечистой силой, но, так как большинство составляли веселящиеся зрители, их рев и хохот заглушили все сомнения.

Но когда за две деревни от нас тоже захотели поглядеть представления нашего цирка, запротестовал владелец лошади и телеги — его темно-рыжая кобыла стара и нуждается в воскресном отдыхе, чтобы хорошо работать на поле в понедельник.

Теперь Карле Винд, который давно распознал во мне поклонника своего искусства, обратился к моему покровительству. Для переговоров был вновь послан Потер-младший. Не взялся бы я перевезти цирк в нашей повозке для хлеба?

— Ладно, но пусть Винд Карле покажет, как плеваться огнем, — гласил мой ответ.

Потер-младший помчался во всю мочь на своих коротких ногах и тотчас принес ответ: «Винд согласен».

Я попросил матушку поговорить с отцом. Матушка была добродушна и поддерживала мои юношеские мечтания, если только они не слишком перехлестывали через край; она признала, что моей будущей карьере дрессировщика львов умение плевать огнем вполне подобает, и уговорила отца дать нашу повозку; а так как мы развозили хлеб в фургоне, то экипаж, на котором мы отправились в отдаленную деревню, уже напоминал цирковой вагончик.

Все прошло хорошо. Слава Карле — мастера на все руки — разбегалась, как круги по воде, и стало ясно, что в один прекрасный день он доберется до Парижа.

В среду мы, словно заговорщики, укрылись в заброшенной душевой у шахты. Я думал, что после долгих упражнений мой рот станет огнеупорным, и был весьма разочарован: искусство Карле оказалось, скорее, ловкостью его рук.

Карле терпеливо занимался со мной, пока и мои руки не обрели умения «извергать огонь». Но… коготок увяз, всей птичке пропасть… теперь Карле попросил меня свозить его в пять соседних деревень, а за это обещал научить, как подчинять себе мозг своих ближних.

Разумеется, я согласился. От гипноза до дрессировки львов — один шаг.

Подобно тому как большинство людей стремятся тут же продемонстрировать всему свету ловкость рук, которую только что постигли, философию, с которой только что познакомились, или любовную связь, которую только что завязали, так и я жаждал выступить в роли огнедышащего вулкана.

Родители смотреть на это отказались. Отец боялся, что я спалю дом, а мать — что я сожгу губы.

Летние каникулы кончились, и по будням я жил теперь в городе. Когда в школе мы рассказывали, как кто провел каникулы, я упомянул, что некий факир обучил меня изрыгать огонь.

Меня высмеяли и стали подначивать, чтобы я показал свое искусство, но как это сделать в школе, не прослыв поджигателем?

Меня выручила слабость нашего учителя химии Эцольда. Эцольд был старый артиллерист, холостяк и пьяница. В дни после большой выпивки раз в две недели в погребке Гесснера он предоставлял химию химии, а нас развлекал своими военными подвигами.

В один из таких дней наш первый ученик сообщил ему, что я умею изрыгать огонь на индийский манер. Эцольд обрадовался, что может не утруждать свою похмельную голову работой, и превратил изрыгание огня в школьный урок: «Если сделаешь — получишь пятерку, если нет — кол». Он поскреб боевой шрам на своей красной лысине, а товарищи вызывающе поглядели на меня, только самые лучшие друзья верили в мое искусство.

Керосиновую лампу передавали из рук в руки. Ребята нюхали ее и морщили носы, а учитель химии Эцольд удостоверился, что уж красного-то вина в лампе нет.

Зажгли факел. Я закатил глаза, чтобы сосредоточиться, как это делал Карле Винд, одним глотком выпил керосин, поднес ко рту платок, движениями живота выкачал горючее, поднял факел, убрал платок, и из моего рта вырвалась струя пламени.