Машина

— Ты давно в Москве?

— Нет, несколько дней,— солгал он. Похоже, она и это поняла.

— Ты в командировке?

— Нет,— не сразу ответил он, и опять солгал.— В отпуске. Приезжал поглазеть на столицу...

— Что же ты отпуск так проводишь! Надо было по путевке...

— Какие уж зимой путевки! Да и на юг я теперь не езжу...

Это было нечестно. Это был удар ниже пояса. Но удержаться он не смог, хотя сразу пожалел о сказанном. Со своим новым мужем она познакомилась на юге, куда поехала без Фросина, одна, по горящей путевке. Она ушла от него через две недели после возвращения, уехала в Москву. Они расстались по-хорошему, и Фросин все эти годы не думал о ней плохо. Ему уже казалось, что он вообще о ней не думает. Номер телефона сам вдруг всплыл сегодня у него в памяти. Только номер. Он не смог бы даже сказать, откуда его знает. И она как будто не удивилась звонку и не обиделась сейчас на его слова. Он понял, что это — все. И понял также, что правильно сделал, позвонив ей. Надо было позвонить — что-то еще оставалось, чего не должно оставаться. Что прошло, то прошло и вновь никогда не повторится. И он сказал, торопясь перевести разговор на другое:

— Ну, как ты живешь?

Вместо ответа она спросила:

— Что же ты сразу не позвонил, когда приехал?

Он даже засмеялся, настолько нелепой показалась ему эта мысль:

— Ты считаешь, что надо было позвонить?

Для нее все давно кончилось, и в своем вопросе она не увидела ничего необычного. Или женщины вообще по-другому относятся к таким вещам? Во всяком случае, она почувствовала горечь в его смехе и поняла, что каждый из них слышит в этом разговоре свое. Она промолчала. Он тоже молчал, зная, что она боится задеть его каким-нибудь неосторожным словом. Он был благодарен ей за это, хотя знал, что она уже тяготится разговором, тяготится не из-за себя, а из-за него.

В трубку опять прорвался беспокойный фон электрического тока, дальний отголосок чужих слов. Он обрадовался этому и торопливо прокричал:

— Мне объявили посадку. Я улетаю. Слышишь, улетаю!

Он запнулся на мгновение. Ему не хотелось сказать ей «до свидания» и он не мог сказать «прощай». Нехорошее это слово. Он не любил его. Она пришла ему на помощь:

— Всего тебе хорошего, Витя...

— Всего хорошего,— откликнулся он и не вешал трубку, пока не услышал торопливые гнусавые гудки.

В это время и в самом деле объявили посадку, и он обрадованно заспешил, доставая на ходу билет...

Самолет резко пошел вниз. Уши заложило, и Фросин несколько раз сглотнул. Давить на уши перестало, слышнее стал надсадный рев моторов. Освещенная прожекторами, вывернулась снизу земля. Стукнула, поддала под колеса. Самолет побежал по бетонке, его затрясло, он бежал все медленнее, подруливая поближе к зданию аэровокзала.

В Казани их не задержали. Фросин успел только выпить в буфете кофе, как объявили посадку. Фросин прошел в зону контроля. Багаж его остался в самолете, он стоял налегке, сунув руки в карманы.

Пришла дежурная по посадке, ночным невыспавшимся голосом выкрикнула номер рейса. Пассажиры столпились в дверях. На поле они растянулись, разбрелись редкой цепочкой к самолету. Перед Фросиным — черная шубка, плоский портфель-дипломат — шла девушка. Походка у нее была хорошая. Спокойная походка, свободная. По этой походке и по портфелю Фросин узнал ее: две недели назад она летела в Казань тем же рейсом, что и он. Ему запомнилось ее яркое, с тонкими восточными чертами лицо. Сейчас он лица не видел и, с неожиданным для самого себя интересом, ожидал случая убедиться, она ли это.

У трапа опять замешкались, чего-то ждали — не то какие-то документы, не то бортпроводницу. Аэродромные огни в ночи казались яркими и недобрыми. Ветер задувал порывами, нес сухую снежную пыль. Фросин поднял воротник. Девушка в шубке стояла прямо перед ним. Ее волосы под ветром были неподвижны, как литые. Даже в отдаленном свете прожекторов, вырисовывающем от всех предметов угольные тени и превращающем мир в его черно-белый вариант, они заметно отливали синевой.

То ли почувствовав взгляд, то ли поеживаясь от ветра, она повернула голову и встретилась глазами с Фросиным. Это была она. Фросин удивился, насколько точно, оказывается, запомнил ее лицо. И теперь он узнал ее сразу. Это было как удар — мгновенное узнавание. У него ослабло все внутри, как в юности, когда он робел и терялся в присутствии красивых женщин. А она была красива, это он почувствовал, еще не рассмотрев ее.

Лицо ее действительно было хорошо, даже в беспощадном свете прожекторов, выхватившем из ночи тонкие черты лица, смуглую кожу, нерусский разрез глаз, яркие припухлые губы. Все это сразу увидел, вобрал в себя Фросин. Увидел и спокойно-неприступное, надменное выражение этого лица, растерялся и испугался, что сейчас все кончится, пройдет это мгновение, оставив после себя чувство утраты и неясную тоску.

Прежде чем он успел все это почувствовать и понять, сделал короткие полшага вперед и улыбнулся. Улыбнулся, выплеснув в улыбку все, что ощутил в этот миг. Улыбнулся и заметил, как чуть дрогнуло ее лицо, расширились неотвергающе глаза. Она рассмеялась и еще раз взглянула на него, чтобы найти в его лице подтверждение своей улыбке. Взглянула и отвернулась вперед, туда, где загорелась лампочка над входом в темное нутро корабля. Он понял, что, и не глядя на него, она чувствует его присутствие. Рифления на перекладинках трапа были забиты снегом, и он уверенно подхватил ее под локоть, когда она поставила ногу на первую ступеньку. Она поднималась вверх, а он стоял внизу, и рука его хранила ощущение шелковистого тепла ее шубки.

Все это произошло в считанные секунды. Да и что, собственно, произошло?— мимолетный взгляд, улыбка, вежливая помощь девушке на скользкой заледенелой лесенке в самолет...

А Фросин вновь почувствовал себя на гребне удачи — ощущение, которое несло его сегодня, прервавшись тем телефонным разговором и вновь подхватив сейчас в свои ласковые ладони.

Он прошел в сумеречно освещенный салон и пошел по проходу, глядя, как впереди она устраивается в кресле. Она бросила в его сторону взгляд — он не мог увидеть его в полумраке, но знал, что бросила. Он подошел к ней, уже чувствуя себя хозяином положения, спросил: «Разрешите?» — уверенный, что она ответит согласием, и сел рядом.

6

Несмотря на выходной, конструкторы работали. Начала поступать электроника, в цехах были уже готовы некоторые узлы и детали. Со дня на день должен был поступить сам автомобиль — «тележка», как его все называли.

Работа заводских конструкторов отличается от работы конструкторов в институтах. Сами они разрабатывают мало. Не конструируют. Основная их задача — обеспечить производство документацией. Они следят за тем, чтобы конструкция изделий наилучшим образом соответствовала требованиям производства.

Сейчас они спешно подчищали чертежи. Чертежи, в принципе, были готовы. Мелкие неточности можно было пока и не устранять. Фросин знал, что после первого образца будет множество изменений. В них наверняка попадут и эти уточнения. Но говорить ничего не стал.

Он расспросил о полученных электронных блоках, поговорил с ребятами, которые на неделе присутствовали при испытаниях изготовленных на заводе узлов.

Да, машина становилась реальностью. Это чувствовалось по всему. Это чувствовалось и по деловитой озабоченности конструкторов. Правда, Фросину эта озабоченность показалась излишней, и он так и сказал об этом Дюкову, начальнику четвертого отдела. Отдел организовался недавно. Начальника его, Дюкова, невысокого плотного мужчину, Фросин хорошо знал по старым производствам. Его молодое круглое лицо, всегда непроницаемое, сегодня было заметно оживлено. На правах старого знакомого Фросин и сказал ему вполголоса:

— Слушай, Володя, чего это ты горячку порешь? Что за необходимость работать в воскресенье?

Дюков покосился назад, туда где шуршали бумагами и негромко переговаривались его подчиненные: