Снежный ком

И вышел бы сплошной гротеск. А почему, скажите на милость? В церкви, выходит, любую чепуху можно поднести в облагороженном виде, а попробуйте облечь в ту же форму простые, серьезные проблемы наших дней! Немыслимо! В молодости Калев Пилль, размышляя над этим, расстраивался не на шутку: писали же знаменитые композиторы и поэты кантаты ко дням церковного календаря, — где же наши кантаты?

Тут нить размышлений Калева оборвалась: на другой стороне улицы он заметил троих мужчин, неуловимо выделявшихся из торопливой толпы. Спина и походка одного из них казались знакомыми. Судя по всему, это были приезжие: через руку перекинуты плащи, а в них сегодня не было никакой надобности.

Калев живо пересек улицу и ускорил шаг. Мужчины переговаривались, на них были темные костюмы, аккуратно начищенные туфли, их затылки свидетельствовали, что не перевелись еще люди, ценящие труд парикмахера. В мире джинсов, сабо, кофточек и причесок под Тарзана они казались какими-то доморощенными, похожими чуть ли не на деревенского пастора. Эта розовая шея в складочках… Теперь Калев признал одного из них — он откуда-то из Валга, коллега-лектор. Кажется, он теперь в райкоме.

— Что это ты, Пеэтер, слоняешься по Таллину? Дома уже делать нечего?

Пеэтер Линд сразу узнал Калева, и его круглое, добродушное лицо расплылось в улыбке.

— Два сапога пара. Сам небось тоже сачкуешь. Мы вот после второго выступления дали ходу, пошли взяли по сто с прицепом… — заметил Пеэтер как бы между прочим, но прозвучало это наивным хвастовством.

— А ты где бродишь? С утра тебя не видать было. И вчера… вчера тоже.

Калев начал понимать, что речь идет о каком-то семинаре или совещании. Но о каком? И почему он не получил приглашения? Вот так. Только успокоился — и на тебе!

— Да я вчера и приехал, — уклонился он от ответа.

— Вон оно что… А с этими парнями знаком? Эльмар, Прийт.

Названный Эльмаром «парень» лет под пятьдесят и впрямь показался знакомым. Не он ли выступал в Варгамяэ на подготовке к юбилею Таммсааре? Так и есть, говорил длинно и скучно, припомнилось Калеву.

— Как же, помню, в Варгамяэ встречались, — сказал Калев, и они пожали друг другу руки.

— А Прийт — из Пылва. Его ты, пожалуй, не знаешь. У него молоко на губах не обсохло: и года не работает.

У альбиноса Прийта лицо было и впрямь молочного цвета, рыжие волосы в сочетании с тонкими усиками придавали физиономии хитрое, лисье выражение, которое дополняли пронзительно-голубые, бегающие глазки.

— Молодой-то молодой, а вчера сам Паэранд до небес его возносил. На нас, стариков, уже ноль внимания. Парень еще сделает карьеру дай бог, помяни мое слово. Ну да, ты вчера приехал, так и не слыхал.

— Ладно тебе, Пеэтер, — произнес Прийт неожиданно гулким, как из бочки, басом и — вжик! — кончиком языка прошелся по ниточке усов. Калев разглядывал удачливого человека. Уж очень заметно отличался он от спутников: костюм спортивного покроя сидел как влитой, в облике — ни малейшего налета провинциальности, который роднил Пеэтера, Эльмара и — как знать — может, даже Калева.

Подошли к зданию лектория. Здесь, значит, и проходило это мероприятие. Но какое? Скорее всего, какой-нибудь семинар лекторов-пропагандистов? Калев числится в библиотеке, потому, наверно, и не получил приглашения. Хотя обычно в таких случаях его командировали в Таллин… А может, не вспомнили о нем потому, что и так уже направили сюда? Снова зашевелилось смутное ночное беспокойство.

— Разом входить не будем — слишком заметно, — решил Пеэтер Линд и лукаво подмигнул. — Эльмар, Прийт, вы идите вперед, а мы чуть погодя следом.

Хваленый Прийт насмешливо пожал плечами, но возражать не стал. На миг Калев Пилль ощутил острую зависть: еще бы парню не играть в самоуверенность — сам Паэранд отметил.

Стеклянная дверь бесшумно закрылась за Эльмаром и Принтом, а они, двое ветеранов, остались топтаться во дворе, как школяры. И снова Калеву стало не по себе.

Его словно отодвинули в сторону, бросили. Там, наверху, коллеги Калева слушают лекции, шумят в коридорах и буфетах. Большинство давно знает друг друга в лицо: они ведь вроде студентов-заочников — время от времени съезжаются. У каждого свои симпатии и антипатии, кое у кого даже «невесты». А он, Калев Пилль, на этот раз отлучен. Вспомнилась давнишняя премиальная поездка в Москву. Они гуськом вошли в метро. Калев как джентльмен — самым последним. Ему, наверное, попался погнутый пятак — никелированные воротца вдруг защелкнулись, прихватив его за полу плаща. Калев попал в беду, а спутникам его было невдомек: знакомые затылки удалялись на эскалаторе. С русским языком у Калева тогда еще были трудности, но в конце концов дежурный сжалился и пропустил его сбоку. Искрасневшийся, несчастный, Калев поспешил за остальными, догнал, но тут его снова прищемило — вагонными дверьми… Вокруг ухмылялись: не умеет, бедняга, двигаться в большом городе — и сторонились его. Такое же чувство неприкасаемого возникло у него и сейчас.

— Пошли и мы. — Пеэтер подтолкнул его к дверям. Использует как ширму, рассердился Калев и тут же растревожился еще больше: а ну как потребуют пропуск или пригласительный, бывают разные, и с отрывным контролем…

Но все было тихо. У гардероба, правда, стоял какой-то столик, там, надо думать, регистрировали делегатов, но девушка, занятая шлифовкой ногтей, и глазом не повела в их сторону.

— Ты уже зарегистрировался? — приторным тенорком спросил Пеэтер, и Калеву захотелось двинуть ему: если девушка услышала, подзовет к своему столу, а там быстро выяснится, что человека по имени Калев Пилль сюда не звали.

— Успеется, успеется, — пробормотал он и, спускаясь с лестницы, ускорил шаги. В эту минуту наверху хлопнула дверь, и по нарастающему гулу голосов Калев понял, что начался перерыв.

Все потекли в буфет, кто — чинно, благородно, кто — вприпрыжку, обгоняя общий поток. Калев и Пеэтер пошли туда же. Пеэтер взял бутылку лимонаду и бутерброд с икрой. А Калев, который никак не мог освоиться, решился и взял пиво. Обычно пиво пили более молодые и самоуверенные, люди постарше предпочитали лимонад, давая понять, что нужный обществу человек должен в первую голову печься о своем здоровье, да и, в конце концов, не в том мы возрасте, когда… Калев заметил, что отличившийся Прийт взял целых пять бутылок «Жигулевского» и, побрякивая ими, гордо продефилировал посредине буфетной. Всем своим поведением он словно заявлял: вот я, человек, который что хочет, то и делает. Ему-то что, подумал Калев Пилль.

Мужчины в летах потягивали морс и лимонад. В своих темных костюмах они казались состарившимися мальчиками, и, как мальчики, они прятали неловкость за шуточками, не всегда остроумными, ко неизменно вызывающими солидарный смех. Калев посочувствовал им, да и самому себе — ведь он тоже почти ветеран. Надежная старая гвардия — то ли не сумели, то ли душа не лежала подыскать работенку подоходнее: так жизнь и прошла в бумагах, анкетах, бюллетенях, за полночь писались праздничные речи. Втайне многие лелеют надежду спокойно дотянуть до пенсии — только бы ничего не стряслось! А ведь когда-то были орлами! Конечно, в своих кабинетах, красных уголках или бог знает в каких комитетах они и сейчас куда храбрее, чем здесь, на подчиненных иной раз и кулаком по столу могут трахнуть. Сгоряча, может, и трахнут, но потом остынут и опять заведут рассказы, что вот в последний раз в Таллине на семинаре кончали, как водится, небольшим междусобойчиком и сам товарищ Икс был вначале, а товарищ Игрек — до конца, здорово принимает, он и держится дай бог каждому, парень жох!.. Женам и детишкам они всякий раз везут полные сетки бананов или апельсинов: каждый — примерный семьянин. Калеву Пиллю знакомы все их радости и горести: сам четверть века принадлежал к этой братии. Когда колхозы только-только становились на ноги и на трудодень давали немного, они со своим твердым заработком были людьми обеспеченными, а теперь многие приносят в дом меньше дражайшей половины, особенно если та работает скотницей. Конечно, людей воспитывать куда проще, горько усмехаются мужья.