Поцелуй женщины-паука

— Ни в чем.

— Ну скажи.

— Просто я такой. Некоторые вещи сильно меня задевают. Я приготовил тебе обед из своих же продуктов, мало того — отдал тебе половину своих любимых авокадо, хотя сам мог съесть их завтра. И ради чего? Чтобы ты прямо в лицо заявил мне, будто я приучаю тебя к тому, к чему тебе приучаться никак нельзя?

— Брось, не принимай все так близко к сердцу…

— Что тут поделаешь? Да, я такой, чересчур сентиментальный.

— Я знаю. Почти как…

— Что ты остановился?

— Ничего.

— Давай говори, я знаю, что ты хотел сказать, Валентин.

— Ну конечно.

— Почти как женщина — ты это хотел сказать.

— Да.

— А что в этом такого — быть мягким, как женщина? Почему мужчина, да кто угодно, любая собака, любой педик не может быть чувствительным, если ему хочется?

— Не знаю, но мужчине это может помешать.

— Когда? Когда дело доходит до пыток?

— Нет, когда нужно покончить с палачами.

— Если бы все мужчины вели себя как женщины, никаких палачей и не было бы.

— А ты, что бы ты делал без мужчин?

— Ты прав. Они почти все грубые, но они мне нравятся.

— Молина… Ты сказал, что, если бы они вели себя как женщины, мучителей не было бы. Это мысль. Сомнительная, но все же мысль.

— Ну что у тебя за манера разговаривать?

— Что ты имеешь в виду?

— Сколько презрения в словах «но все же мысль».

— Прости, если обидел.

— Тут не на что обижаться.

— Вот и отлично, тогда успокойся и зла не держи.

— Не держать на тебя зла? Ты в своем уме? За что?

— Тогда давай, будто ничего и не произошло.

— Хочешь, чтобы я рассказывал дальше?

— Давай, давай, парень, рассказывай.

— У тебя здесь парень? Где же он?

— Слушай, брось свои шуточки и рассказывай.

— На чем мы остановились?

— На том, что помощница архитектора, та, что мне нравится, перестала слышать шаги за спиной.

— Точно. Она начинает дрожать от страха, не знает, что делать, она не в силах обернуться — боится увидеть позади женщину-пантеру. На секунду останавливается, чтобы понять, а вдруг снова услышит эти самые шаги, но нет — полная тишина, только легкий шелест ветра в кустах… или не ветра, а… И тут у нее вырывается отчаянный крик, не то рыдание, не то стон, но его приглушает звук открывающихся дверей автобуса, этот автобус только что остановился рядом; гидравлические двери открываются со звуком присоски, и вот она спасена. Водитель увидел ее и остановился; он спрашивает, в чем дело, но она отвечает, что ничего страшного, просто себя неважно чувствует. И поднимается в автобус… Да, а Ирена возвращается домой вся растрепанная, туфли в грязи. Архитектор не знает, что и сказать — и что делать с этой странной девушкой, на которой женился. Она входит в квартиру, видит, что он какой-то не такой, и идет в ванную снять грязные туфли, а он решается заговорить с ней, потому что она в этот миг на него не смотрит. Она слышит, как он говорит, что ходил к врачу, чтобы встретить ее, и выяснил: она уже давно там не появлялась. И тут Ирена начинает плакать и говорит, что жизнь ее кончена, случилось то, чего она всегда боялась, она сумасшедшая, ее мучают галлюцинации, или еще того хуже, она — женщина-пантера. Он успокаивает ее, обнимает, и — ты прав — для него она всего лишь ребенок, потому что когда он видит жену такой беззащитной, потерянной, то понимает, что любит ее всем сердцем, и она кладет голову на плечо, ему на плечо, я имею в виду, а он гладит ее волосы и говорит, что она должна верить — все будет хорошо.

— Неплохой фильм.

— Но это не все, я еще не закончил.

— Да уж надеюсь, не может ведь все так закончиться. Но знаешь, что мне нравится? Что фильм — аллегория, причем довольно понятная, женского страха, когда женщина боится отдаться мужчине, потому что, занимаясь сексом, она вроде как превращается в животное, понимаешь?

— Ну-ка, ну-ка…

— Есть такой тип женщин, очень эмоциональных, возвышенных, которых приучили к мысли, что секс — это нечто грязное, порочное, и всё — такая женщина обречена, абсолютно обречена: когда она выходит замуж, то оказывается фригидной, потому что для нее существует этот барьер, воздвигнутый в детстве, или стена, которую даже пули не прошибут.

— Не говоря уж кое о чем другом…

— Я ведь серьезно, а ты все шутишь. Видишь, каков ты? Тоже хорош.

— Продолжай, о глас мудрости!

— Это все. Давай дальше.

— Ладно, теперь перед ним встает вопрос, как убедить ее не терять веру в себя и снова начать ходить к врачу.

— В смысле — ко мне.

— Да, но она говорит, что ей в этом докторе что-то не нравится.

— Естественно, если он ее вылечит, ей придется посвятить себя семейной жизни, сексу.

— Но муж убеждает ее пойти туда снова. И она идет, хотя ей не по себе.

— Знаешь, что пугает ее больше всего?

— Что?

— Врач очень чувственный, ты сам сказал.

— Ага.

— В этом-то и проблема, он привлекает ее как мужчина, поэтому она и боится начинать лечение.

— Хорошо, в общем, она снова идет к психиатру. И все откровенно ему рассказывает, говорит о своем самом большом страхе — поцеловать мужчину и превратиться в пантеру. И вот тут врач делает ошибку: пытаясь избавить ее от страхов, хочет показать, что он сам ее не боится, он уверен: она — очаровательная, привлекательная женщина и ничего более. То есть он поступает несколько некрасиво с медицинской точки зрения: его обуревает страсть, и он во что бы то ни стало хочет ее поцеловать, только о том и думает. У него ничего не выходит — она не поддается; зато слова его подействовали, Ирена вдруг чувствует себя совершенно здоровой и тут же уходит от врача, очень довольная, и направляется в мастерскую к архитектору, уже приняв для себя решение отдаться ему сегодня же ночью. Она счастлива, бежит всю дорогу и прибегает к мастерской, совсем запыхавшись, но у двери останавливается как вкопанная. Уже поздно, все разошлись по домам, кроме ее мужа и его помощницы, и она видит, как они разговаривают, держась за руки, и нельзя понять, дружеский это жест или нечто большее. Он что-то говорит опустив глаза, а помощница молча внимает ему, и они не замечают, как входит Ирена. Дальше я не очень хорошо помню.

— Ну подожди, может, вспомнишь.

— Помню, дальше там сцена в бассейне, потом сцена в мастерской, а потом еще одна, последняя, с психиатром.

— Только не говори, что в конце женщина-пантера закрутит роман со мной.

— Нет, не торопись. В общем, я могу довольно сумбурно рассказать тебе окончание, только то, что запомнил, если хочешь.

— Давай.

— Так вот, они вдвоем разговаривают в мастерской, а потом внезапно умолкают, потому что слышат скрип двери. Оглядываются, но там никого нет; в студии темно, только лампа довольно зловеще освещает их снизу. И в эту минуту слышатся шаги какого-то зверя, который идет по шелестящим листам бумаги, и да, — вот вспомнил, — в темном углу стоит корзина для мусора, она опрокидывается, и мы слышим, как хрустит бумага под чьими-то ногами. Помощница вскрикивает и прячется за спину архитектора. Он кричит: «Кто там? Кто это?», и тут мы впервые слышим тяжелое дыхание зверя — рычание сквозь стиснутые челюсти, представляешь? Архитектор не знает, чем защищаться, и хватает большую линейку. А мы понимаем: он, наверное, вспомнил, как Ирена рассказывала, что крест может отпугнуть дьявола или женщину-пантеру. Мы видим гигантские тени на стене — его, вцепившейся в него помощницы и в нескольких метрах от них тень какого-то зверя с длинным хвостом. И, похоже, архитектор держит в руках крест — он просто сложил крестом две линейки. В этот момент слышен чудовищный рев убегающего в темноту насмерть перепуганного зверя. Не помню точно, происходит ли все дальнейшее в тот же день или нет, скорее да, в общем, помощница возвращается домой — это нечто наподобие пансиона для женщин, куда не пускают мужчин, что-то вроде женского клуба с бассейном в подвале. Она невероятно напугана тем, что произошло в мастерской, она на грани нервного срыва и, чтобы успокоить нервы, решает поплавать в бассейне. Спускается в подвал, там, в раздевалке, у нее свой шкафчик, где она оставляет одежду, а потом надевает купальник и халат. Уже очень поздно, и, естественно, в бассейне ни души. Тем временем входная дверь пансиона открывается — и входит Ирена! Она спрашивает привратницу о помощнице архитектора, и та, ничего не заподозрив, говорит, что она только что пошла в бассейн. А поскольку Ирена женщина, ее пропускают, и никто ничего не спрашивает. В бассейне совсем темно; помощница выходит из раздевалки и включает подсветку под водой. Она заправляет волосы под резиновую шапочку, когда вдруг слышит шаги. С едва заметной тревогой она спрашивает, кто это. Ответа нет. Ей делается совсем страшно, она скидывает халат и прыгает в воду. Доплыв до середины, осматривается по сторонам, вглядываясь в окружающий ее мрак, и в это время раздается рычание какого-то черного зверя, ступающего вдоль бортиков. Но мы видим лишь его тень, так как он находится в темноте. Рык еле слышен, будто животное издает его сквозь зубы, а потом — только зеленые глаза, неотступно следящие за девушкой, светятся в темноте, и тут помощница начинает кричать, словно безумная. На крик прибегает привратница, включает свет и спрашивает, что случилось. Ведь никого нет, чего так вопить? Помощница в смятении, она не знает, как объяснить причину своей истерики; представляешь, что будет, если она скажет, что видела здесь женщину-пантеру? Поэтому она говорит, что ей показалось — там кто-то был, какое-то животное. И привратница глядит на нее так, словно та несет полную чушь, — к ней подруга пришла, а она услышала шаги и испугалась; и в этот момент они замечают на полу разодранный в клочья халат и следы звериных лап на мокром кафеле… Ты меня слушаешь?