Второе дыхание (ЛП)

Я максимально дистанцировался ото всех в школе, едва виделся даже со своими братьями, мог часами играть на фортепиано или курить у себя комнате, размышляя о чем-то своем.

Много позже, угнетенный социальной несправедливостью, я пошел на крайние меры, чтобы гарантировать независимость хотя бы тем людям, за которых я несу ответственность.

Глядя на сотни усталых людей, я был готов взять в руки оружие в знак протеста. Дрожа от негодования, в окружении холодных законов экономики, я бы, наверное, обратил это оружия на себя, лишь бы не подчиняться этим законам.

Я открыл для себя Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Луи Альтюссера. В своей комнате я изучал этих «красных» мыслителей, слушая «Двадцать взглядов на младенца Иисуса» пьесу для фортепиано Оливье Мессиана. Музыка изолировала меня от испорченной среды. Я был в таком бурном состоянии бунта, что отказался посещать школьные собрания. На церемонии награждения я получил награду в свое отсутствие, впервые в истории школы.

После несчастного случая я вспомнил все, что едва запоминалось в то время. Наш учитель математики, месье Морта, погиб в автомобильной аварии. Ходил слух, что он вырос на двадцать сантиметров после того, как попал под трактор. Я помню это сейчас, но судя потому, что практически каждый говорит мне, что я стал выше, это оттого, что я все время лежу.

Май 1968 года застал меня в этом отжившем свое учреждении. Я решил сбежать в Париж, где был полностью захвачен энтузиазмом, который царил от Одеона²² до Пантеона²³. В те сумасшедшие дни я был убежден, что мы движемся к совершенному, справедливому миру, что порядочность и уважение будет регулировать человеческие отношения. Я парил, мои ноги не касались земли, опьяненный азартом и порохом, я был переполнен идеями братства и равенства. Я проводил ночи со старыми школьными друзьями из Луи-ле-Гран, в предрассветные часы мы обсуждали пути улучшения нашего общества.

Я отказываюсь идти на компромисс, чтобы отличаться от трусливых идиотов наших дней!

Мать «Тысячи Улыбок»

Мне было всего десять лет, когда мой отец купил двенадцатиметровую яхту, и мы в первый раз поплыли на Корсику. Мама отправилась с нами, хотя и боялась стихии. Она стала полностью уверенной и спокойной только когда мы причалили в одном из портов «моря тысячи улыбок», как называл Сократ Средиземное море.

Однажды летом мы совершили плавание в сильный мистраль²⁴. Море было белого цвета от пены и брызг, волны с силой разбивались о борта лодки, прежде чем упасть в каюту. Отец поставил штормовой парус и выдерживал курс. Когда мы приблизились к Кальви²⁵, мне удалось встать на ноги и выйти из дурно пахнущей кучки моих братьев и сестер в каюте. Мы с триумфом вошли в порт, с гордостью стоя возле отца, пока плыли вдоль причала. Люди ошеломленно смотрели на сумасшедшее судно, выходящее из самого центра урагана, особенно потому, что мой отец настоял, чтобы мы пришли в порт под парусом.

Каждый год расстояния возрастали. Мы исследовали всю Корсику и Сардинию, Эльбу, итальянское побережье, и, наконец, Ионическое море²⁶, включая остров Закинф²⁷. Мы нашли кладбище, на котором покоились пятьдесят наших предков, служивших в качестве наемников венецианским дожам²⁸. Эта ветвь нашей семьи исчезла в результате нападения турок. Смотритель кладбища по собственной инициативе ухаживал за этими могилами. Мы потратили почти час, наблюдая вереницу наших родственников, охватывающую целых два столетия. Так много жизней сводится к имени и двум датам на камне. Некоторые жили долго – мы воображали патриарха, гордо отходящего на покой, другие мало, умирая молодыми или вообще детьми. После этой экскурсии я вышел с головокружительным ощущением стремительности времени, череды поколений, уходящих во мрак, но связанных вместе посредством общей кладбищенской стены.

Спустя четыре года наш отец приобрел более крупную яхту из великолепного стекловолокна, шестнадцати метров длиной, с двумя мачтами и двумя каютами.

Наши маршруты включали в себя огромные расстояния. Мы отплыли из Ла-Рошели²⁹, совершили плавание вокруг Европы через Гибралтар, отважились проплыть по Средиземному морю до самой Турции, а затем вернулись через Португалию.

Эти длительные экспедиции оказали огромное влияние на нас, мальчишек. Мой отец утверждал свою власть со страшной силой. Иногда, где-нибудь на середине маршрута, он устраивал нам жесткий разнос. Каждый из нас реагировал по-своему: Ален, белый как полотно, оставлял нас совершенно бесшумно; Ренье взрывался и мчался прочь, бросая нас на произвол судьбы, часто слезы унижения текли по его лицу; я же, вначале каменея от грозных тирад отца, впоследствии стал пытаться понять причины этих вспышек. Ему приходилось кричать, чтобы быть услышанным сквозь рев моря и ветра. Иногда опасность была настолько угрожающей, что он запрыгивал в каюту и орал на нас.

Через упорный труд, находясь в море, я понял, как важно быть смиренным перед лицом природных стихий, сталкиваясь с ними нос к носу. Эти походы были опьяняющими. Ничто не давало мне большего удовольствия, чем стоять у штурвала, с парусами и россыпью звезд над головой. Белый нос корабля несется вперед, в темноту, в дуге фосфоресцирующих брызг. Волны с силой обрушиваются на корпус, чтобы через миг раствориться пузырьками шампанского.

Однажды летом случилось несчастье. Мы отправились из Лиссабона и планировали добраться до Гибралтара на следующий день. В три часа ночи на море усилилось волнение, но это не было опасно, и мы продолжили идти под всеми парусами. Ренье был на вахте. Нос разрезал волны, яхта мчалась на максимальной скорости, но все было в порядке. Вдруг раздался ужасающий грохот, мы терпели кораблекрушение. Маяк на берегу не работал, и Ренье, не зная об этом, держал курс на другой свет, который привел нас прямо на мыс Сент-Винсент. Чудесным образом мы врезались в песчаную полосу между скалами. Удар был таким сильным, что я катапультировался из своей койки прямо в море. Тем не менее, никто не пострадал, да и наша яхта спокойно лежала на песке в целости и сохранности. Вскоре местные жители пришли к нам на помощь, неожиданно появляясь из тумана раннего утра вместе со своими ослами. Они вытащили нашу яхту полностью на берег. В то время как одни грелись у разведенного костра, другие подхватили наши вещи из яхты и загрузили ослов. Мы шли в колонне, направляясь в деревню, где о нас сообщили властям. Мы провели там два дня – время, необходимое, чтобы отремонтировать яхту, жители деревни относились к нам с теплым гостеприимством. Их доброта казалась каким-то пережитком человечности, как если бы это была черта, которая каким-то образом зависела от бедности.

Вспоминая те далекие золотые годы, я понимаю, что я был избалованным ребенком. Я не могу удержаться, пытаясь определить факторы, повлиявшие на мою внешность и характер, сформировавшие меня. Некоторые из них генетические. Физически я вылитый дед Фоэ. Видимо, я унаследовал некоторую часть его остроумия и любовь к представительницам слабого пола. Я получил свой эстетический вкус, это должно быть кокетство, и свою тягу к власти от деда Вогюэ. Когда я работал в Моэт, у меня в подчинении был его бывший секретарь Мари-Терези, которая всегда отмечала сходство между нами. Бабушка завещала мне свою пуританскую мораль и американский образ мышления. Протестантка до замужества, она всегда сохраняла строгую требовательность и аскетические традиции этой религии.

В общем, я продукт наследственности, и меня восхищает образ жизни этих двух великих семей – один старомодный, другой же, наоборот, опережающий свое время. Во мне странным образом смешались забота о своем окружении, и в то же время отрешенность от него. Этакое отчужденное попечительство. И даже после тех трагических вещей, которые со мной произошли, даже теперь, когда я неподвижен, эти люди по-прежнему являются движущими силами в моей жизни.

Часть II: Беатрис

Возрождение