Комната влюбленных

Волчок рос одиноким ребенком, без братьев и сестер и скоро эта приветливая комната стала для мальчика вторым домом. Бывало, он попросит какую-нибудь книгу, а старик уже спешит за деревянной лестницей и, вскарабкавшись под самый потолок, примется рассуждать о содержании и стиле искомого тома. Обычно эти экскурсы завершались неизменной похвалой, после чего книги торжественно захлопывалась и вручалась питомцу. Taк Волчок полюбил и звук, производимый книгой. Иную закроешь — будто кто-то негромко ударил в ладоши в опустевшем зале театра, а иной фолиант захлопнется с глухим, тяжелым стуком.

— В Кембридже я собирался заниматься классической филологией, — рассказывал Волчок, и голос его невольно зазвучал чересчур серьезно, будто — эхо старых книг все еще не умолкло в ушах. — А литературу я всегда считал занятием для досуга. Но вот я приехал в Кембридж и обнаружил, что лучшие умы заняты ее изучением. Удивительное время. Мы не просто приобщались к науке, мы ее творили.

— Вы будто говорите о святыне.

— Да, пожалуй. Ведь в наше время так трудно во что-либо верить, согласны?

Момоко слегка пожала плечами:

— Не знаю, я как-то давно об этом не думала.

Ее тон показался Волчку слегка пренебрежительным.

— Вы считаете, что это все чепуха?

— Господи, конечно нет.

— Почти все люди — в большинстве своем — просто живут изо дня в день. Не смейтесь, но…

— Да я не смеюсь, честное слово.

— Но люди могли бы обрести в поэзии своего рода утраченную веру. Разве так уж нелепо верить в то, что нужная книга, или стихотворение, или даже нужные слова могут сделать человека лучше, главное — прочитать их в нужный момент.

Момоко узнала и сдерживаемый, но все же заразительный пыл в голосе Волчка, и пружинистую студенческую походку. Ее вновь забавляла замеченная еще в Лондоне нарочитость повадки — нетерпеливое постукивание сигаретой, многозначительные паузы. Даже вихор и тот торчит, как тогда, в Лондоне. Конечно, Волчок пообтерся, понабрался опыта, даже ужимки его вполне могли сойти за правду — для того, кто не видел их раньше. Он повзрослел, подумала Момоко с улыбкой, но все так же распускает хвост.

Они сидели совсем близко друг к другу. Момоко давно запретила себе даже думать о чем-либо подобном, а теперь она вела такие разговоры. Они перебрасывались словами. Не более того. Может быть, они оба несли чепуху? Вполне возможно. Не всели равно? Волчок снова любовался этими изящными руками — он помнил каждое их движение, он вспоминал весь их первый вечер.

Теперь волосы Момоко были на американский манер зачесаны назад, темная заколка поблескивала в свете самодельной, грубой иллюминации. На руке — такой же темный браслет.

Момоко никогда не бывала в клубе и все время оживленно оглядывалась но сторонам. Дважды она даже повернулась к Волчку спиной посреди очередной его тирады, так что тому пришлось начинать все сызнова. Возможно, он просто слишком нудный собеседник?

— Я слишком много вещаю, да?

— Нет-нет, ну что вы!

Браслет соскользнул с протянутой руки Момоко повис на его рукаве. Девушка отцепила браслет и откинулась на спинку стула.

— Вы уверены? Просто это моя любимая тема, как говорится, мой конек, — Волчку вдруг стало неловко, он совсем потерялся и не знал, что еще сказать. Конечно он наскучил ей своим занудством.

У барной стойки раздался смех, и Момоко лучезарно улыбнулась двум гогочущим американцам.

Ну почему же ему никак не удается ее развеселить. Вот теперь она едва слушает. От былой непринужденности не осталось и следа. Так что вымученные шутки дела уже не спасут.

Вскоре за их столик подсели развеселые американцы. Момоко почти сразу ушла, а Волчок долго глядел ей вслед под неумолчный гул свежих сплетен.

Момоко стояла у окна и глядела на улицу. Ветка платана, раскачиваясь от ветра, затейливо колыхалась на фоне соседней стены, будто фигурка из детского театра теней. Момоко улыбалась. Она сама не заметила, как улыбка заиграла на ее губах, и казалось, это была первая настоящая улыбка за многие годы.

Отрывочные воспоминания о прошедшем вечере продолжали смущать ее беспокойный сон. Вот они снова сидят в этом гудящем клубе. Вот непослушный вихор снова упал ему на глаза, Момоко убрала его назад и — проснулась, все еще чувствуя пальцами его теплый лоб. Она сонно огляделась по сторонам, будто ища его в своей комнате, и снова откинулась на футон.

Вместе с американцами Волчок на какой-то попутной машине доехал до казармы в Йойоги-парке и там всю ночь провалялся на койке, не сомкнув глаз. От Момоко исходила все та же совершенная безмятежность, все то же неожиданно зрелое спокойствие, странное для девушки ее лет, все так же легки были движения ее рук, когда она держала бокал или поправляла прическу. В их беседе случались паузы, когда Момоко просто глазела по сторонам, а Волчок мог беспрепятственно наблюдать за ней. Он изучал ее странные, сине-зеленые глаза, изгиб бровей, и останавливал взор на блестящем узле иссиня-черных волос и темной заколке.

Еще по дороге домой Волчок окончательно убедил себя в том, что испортил весь вечер. А теперь, в полусне, он заново, совсем по-другому проигрывал их встречу. Он слышал ее смех.

Глава третья

На следующий день Волчок пытался разыскать Момоко в студии, но она куда-то ушла в поисках материала для очередной программы. Волчок глядел на струи дождя, стоя у выхода из здания Национального радио. Вдруг какая-то женщина вынырнула из толпы и пошла по тротуару, ловко обходя лужи. А Волчок все стоял, вцепившись в ручку промокшего зонта, и поглядывал на небо в тщетной надежде на перемену погоды.

Женщина прошла мимо, не заметив Волчка, да и он поначалу ее не узнал. И вдруг увидел знакомую заколку и длинные волосы, рассыпанные по воротнику пальто. Момоко. Было еще не поздно окликнуть ее, остановить. Она бы наверняка обернулась и подошла к нему. Но Волчка охватило внезапное смущение, совсем как тогда в клубе. Он не решился позвать, а Момоко не обернулась.

Как всегда. Опять он упустил момент. Вот теперь стоит и глядит ей вслед как последний дурак. Он решил пойти за ней, раскрыл черный зонт и выскочил на улицу. Дождь громко застучал по ткани. А Момоко и след простыл. Напрасно он всматривался в струи дождя. Напрасно останавливался у каждого уличного лотка, напрасно заглядывал в каждую лавку. И куда она подевалась? Походка у нее, конечно, быстрая, но все равно странно. Волчок дошел до угла и повернул обратно, по только что пройденному ею пути.

Вдруг в толпе образовался просвет. Вот же она, стоит на противоположном углу. Неужели она все это время наблюдала за его бесплодными поисками? Кажется, ждет что-то. Под распахнутым темно-синим пальто — легкое платье. Стоит, переминаясь с ног на ногу. Мягкие складки обрисовывают выставленное вперед колено и изгиб бедра. Она явно кого-то ждет.

Волчок постоял еще, поглядел на нее, а потом развернулся и скрылся в людском потоке. Он брел прочь. Он представил себе, как переходит через улицу и становится тем самым человеком, которого она ждала.

Вечером того же дня Момоко сидела в своей комнатке на ползущей в гору улочке в районе Кодзимачи. Она листала альбом со старыми фотографиями, сидя в гнутом эдвардианском кресле. Кресло это приехало из Англии, оно давно нуждалось в ремонте и жалобно скрипело при каждом движении. В комнате горела одна-единственная тусклая лампа, и Момоко щурилась и терла глаза, вглядываясь в картинки из другого мира, из мира, в котором она жила подростком. Вот садик в Найтсбридже, предмет неустанных забот ее отца, вот она сама перед Лондонской школой для девочек, одетая в темно-синее форменное платье. Странное несоответствие между платьем и лицом — они будто говорили на разных языках. Какая она тут юная… сколько лет отделяло эту легкую улыбку от тупой усталости, постоянно давящей теперь на ее плечи. А ведь ей только двадцать четыре. Ну и что. Момоко все равно чувствовала бремя непрожитых еще лет. С каждой страницы старого альбома глядели свежие, юные лица, снятые на фоне уютного и надежного мира, в котором, казалось, не было места ни для каких перемен, не говоря уже о серьезных потрясениях. А сейчас трудно поверить в то, что он вообще существовал. Все же проведенный с австралийским переводчиком вечер помог Момоко вновь ощутить реальность прошлого. Она листала альбом, любуясь на саму себя. Вот такой ее впервые увидел Волчок. Вновь этот легкий трепет отроческой влюбленности, совсем как много лет назад, как будто она и не переставала думать о нем.