Плоть и кровь

— Я был на пляже, — сказал он с такой напористой убежденностью, словно стремился объяснить ей что-то, точно указать свое местонахождение. Магда была огромна — вздымающаяся грудь, прямоугольная голова, временами она казалась ему пророчествующим духом с голосом вулкана.

— Там битого стекла полно, — сказала Магда. — И откуда оно только берется, не понимаю.

Она защелкнула запор сумочки, подняла ее к груди и вздохнула с шумом, в ответ на который люстра поспешила продемонстрировать свою способность подрагивать и позванивать, отражая переменчивый свет. Магда покинула приятный маленький мир своей сумочки ради другого, наполненного битым стеклом мира, который требует от человека суровой рассудительности, способности держать его в узде.

— Я осторожный, — ответил Бен — с таким же чувством, с каким опустил бы в жерло вулкана некое подношение: цветок розы, плод граната.

— Ты не голоден? — спросила она тоном, подразумевающим, что голод неразрывно связан с осторожностью. Бену ее вопрос представился загадкой, на которую можно дать только два ответа: правильный и неправильный.

— Нет, — нерешительно ответил он, и Магда кивнула. Ответ оказался правильным. Она носила в ушах маленькие переливчатые жемчужины неправильной формы, приходившиеся двоюродными сестрами дедушкиным помидорам. Бриллиантовая ящерка замерла, припав к откосу ее груди; бриллианты на пальцах Магды отвечали нервным отблескам люстры. Как-то раз Бен зашел с ней в нью-йоркский ювелирный магазин и обнаружил, что тот доставляет Магде точь-в-точь такое же удовольствие, какое она получает, заглядывая в свою сумочку. В магазине все выглядело заостренным, четким, наполненным холодной тишиной преуспеяния, и Бен подумал, что Венгрия, в которой родилась Магда, должна походить на этот магазин или на нутро ее сумочки. Она тосковала по миру совершенной безопасности, сверкающего бархатного порядка.

— Жарко сегодня, — сказала она.

— Aгa.

— Я, пожалуй, выпью стаканчик содовой. Не хочешь?

— Хочу, — ответил Бен, и она улыбнулась ему. Магда была женщиной, сложившейся окончательно. Нужды ее неистощимостью не отличались — все, что ей требовалось, она могла купить.

Как только в дом вошли мать и дедушка, все изменилось. Услышав их сквозь дверь кухни, Магда взглянула на Бена так, точно он утаил от нее важные сведения, нечто необходимое ей для борьбы с беспорядком и неожиданностями. Она с сожалением опустила сумочку на золоченый пристенный столик и направилась к кухне, к ним. Бен последовал за ней.

На кухне дедушка показывал матери Бена помидор. Когда Магда вошла, Бен увидел, как его мать переводит взгляд с помидора на Магду, и понял, что все здесь становится причиной чего-то еще, все связано незримыми линиями проступков и следствий. И в самом существовании Магды был каким-то образом повинен помидор.

— Привет, — весело произнесла мать Бена.

— Здравствуйте, — ответила Магда.

Дедушка подошел к Магде, поцеловал ее в прохладную напудренную щеку. Рот матери вытянулся в узкую линию и дернулся в коротком спазме улыбки.

— Ну здравствуй, — сказал дедушка. — Все магазины опустошила?

Лицо Магды сложилось в гримасу нетерпимости и презрения, словно машину переключили с передней скорости на заднюю.

— Платья так и не нашла, — ответила она. — Здесь сплошное уродство продают.

— У нас на следующей неделе опять прием, — с гордостью сообщил дедушка. — Одна из Магдиных благотворительных организаций устраивает.

— Рак, — произнесла Магда, и на лицо ее возвратилось довольное выражение.

— Мм, — отозвалась мать Бена.

— На этот раз мы здорово размахнулись, — сказал дедушка. — Шатры, оркестр. Целая армия девиц, продающих цветы и закуски.

Мать Бена взглянула на часы и сказала:

— Не понимаю, куда подевался Тодд.

Помидор был повинен в существовании Магды, а Магда — в существовании рака и всего остального; Магда, рак, битое стекло, которое волны выбрасывают на пляж, все это возвращалось — на предмет повторного рассмотрения дедушке, такому гордому и счастливому в его поношенной соломенной шляпе. Дедушку Бен любил больше всех.

— Анна попыталась уговорить меня взять з еленое, —сказала Магда. — Шифон, блестки. Жуть. Здесь ничего нет, придется завтра ехать в Нью-Йорк.

— Да, Нью-Йорк переполненплатьями, — сказала мать Бена. — А, вот и он.

По подъездной дорожке плыла машина отца. Тени листвы скользили по ее гладким бордовым крыльям. В животе у Бена что-то затикало. Скоро он снова останется один, с родителями.

— Прихватите с собой помидоры, — сказал дедушка. Он выбрал бурый бумажный пакет, встряхнул его, открывая, умелым и быстрым рывком запястья. Дедушка всегда знал, что делает. Он был добрее Магды, но, как и она, мог получить все, чего захочет. Он любил свои помидоры, свой дом. Он опускал помидоры в пакет — один, другой, третий. Бен смотрел на его сильную загорелую руку, на полнотелость помидора, который так любил дедушка. И снова что-то поднималось в нем, шевелилось в паху, и он знал, что может впасть в неположенное состояние, перенестись в затерянные места. И чтобы спастись от этого, побежал к отцу.

Отец уже остановил машину и вылезал из нее. Он привез с собой свое самопожертвование, нескончаемую добродетельность. Подбежав к нему, Бен оказался в орбите его доброты, силы, повседневного труда. И на миг Бен и его отец стали одним человеком. Однако отец произнес:

— Здорово, приятель, как дела? — и звук его голоса разделил их. Отец Бена жил ожиданием. А Бен был тем, чего он ожидал.

— Нормально, — ответил Бен. Он помолчал, оказавшись в пустом зазоре между двумя состояниями — несуществованием и зримостью. И, ощутив прилив панической любви, насильно вогнал себя во второе из них.

— Я тут тренировался, мяч бросал по кольцу, — сообщил он. — Семь из десяти.

— Хорошо. Это очень хорошо.

У отца была гладкая кожа, широкие плечи, он очень старался быть счастливым. Бен отдавал ему все, что мог.

— Я попросил дедушку поднять кольцо, — сказал он. — Как можно выше.

— Думаешь, ты к этому уже готов?

— Aгa.

И Бен принялся осыпать воздух ударами. Для матери он танцевал, для отца мутузил кулаками воздух. У отца было красивое лицо и нервное, изящное, точно у лодки, тело. Глаза его примерялись к тому, что видели, и тут же принимали решение. — Лето кончается, дружище, — сказал отец, и в голосе его прозвучала такая радость, что Бен замолотил по воздуху с обновленной решительностью, с пародийным неистовством. Отец улыбнулся, пустив в будущее тонкий лучик любви. Он собирался стать сенатором. Он будет твердой рукой водить машину, получать удовольствие от еды, находить утешение в работе.

— Мама в доме? — спросил он.

— Aгa.

— Вы уже готовы ехать?

— Да.

Отец коснулся рукой его плеча. Рука сказала Бену, что пора успокоиться, пора подумать о точности и сдержанности движений. Как раз таким, по представлениям Бена, отец и был на работе, — он прикасался к людям, компьютерам, телефонным аппаратам и призывал их всех идти вперед, к созданию более строгого мира, в котором добро будет вознаграждаться, а зло изничтожаться. Бен перестал избивать воздух и пошел с отцом к дому, в котором их ждала мать.

Она сказала отцу, что рада видеть его. Быстро, чтобы разом покончить с поцелуями, поцеловала отца в губы, достала из сумочки темные очки.

— Здравствуй, Тодд, — сказал дедушка, а затем он и отец Бена пожали друг другу руки — по-мужски, демонстрируя и безобидность своих намерений, и свою силу. Магда тоже пожала руку отца — она не целовалась ни с мужчинами, ни с женщинами, — но Бен видел, что она думает о ювелирных магазинах и о внутренности своей сумочки, этом совершенстве золота и черноты. Магда целиком ушла в спокойные помыслы о порядке. Завтра она поедет в переполненный платьями Нью-Йорк.

— Нам надо спешить, милый, — сказала мать Бена отцу. — Ты запоздал.

Отец Бена пожал плечами, специально для дедушки. Оба они — безобидные труженики, пытающиеся выжить в мире, которым правят женщины. Но дедушка этого сигнала не принял. Он только пофыркал на его обычный манер: храк, храк, храк — и звучно чмокнул мать Бена в щеку.