Человек, рожденный на Царство. Статьи и эссе

Нам трудно это понять. Нам все кажется, что "на самом деле" они знают, как важны такие вещи, и просто нарушают их. Что ж, это случается, мы сами то и дело нарушаем вполне известные нам нормы. Поэтому мы так долго думали, что стоит удовлетворить те или иные требования - и все будет хорошо, словно "у них" тот же этический стандарт. Медленно, со скрипом догадываемся мы, что они верны другому стандарту. Это куда страшнее - Германия считает добром то, что мы считаем злом. Она прямо отвергла те христианские догмы, на которых худо-бедно стоит наша цивилизация.

Сейчас я не буду обсуждать догмы Германии, да и России, которая, пусть иначе, отвергла то же самое. Как бы тяжко мы ни грешили (а Господь знает, сколько мы делали зла), так далеко мы не зашли. Одно дело - изменять нравственным ценностям, другое - творить зло и честно считать его добром. На богословском языке это - грех против Святого Духа, которому нет прощения по той простой причине, что совершают его, твердо веря в свою правоту. Пока мы знаем, что плохи, надежда для нас есть. Сейчас мы собой недовольны, это - знак хороший, лишь бы не впасть в то отчаяние, когда "никто не может делать".

Германию я упомянула лишь потому, что в схватке с нею очень уж явно проявилась ценность догмы. Догматический спор может долго идти где-то в глубине, и мы его не заметим, пока он не выйдет на поверхность. Когда все более или менее согласны, что считать добром, что - злом, кажется, что догма несущественна. Мы настолько к этому привыкли, что нас не пугает вопрос: "Если Бог мне не Отец, почему я должен верить, что люди мне братья?" Занятная точка зрения, подумаем мы, но это ведь так, игра ума, послеобеденные споры. А вот если кто-нибудь перенесет это в практику, содрогнутся самые основы нашей жизни. Корочка этики, казалось бы - такая прочная, треснет, и мы увидим, что лишь утлый мостик был переброшен через бездну, разделяющую догмы, несовместимые, как огонь и вода.

Здесь, в этом собрании, я могу положиться на то, что понятия о добре и зле у нас одинаковые. Как бы мы им ни изменяли, мы готовы, если бросят вызов, воскликнуть вместе с рыцарями Роланда: Paiens unt tort e Chretiens unt dreit [10].

И вот я говорю: по меньшей мере, бессмысленно рассуждать о христианской нравственности, если мы не можем подкрепить ее христианским богословием. Неправда, что догма ничего не значит; она значит очень много. Опасно думать, что христианство лежит в области чувств.

Прежде всего, оно так, а не иначе объясняет жизнь и мироздание. Мы выдаем за него простые, прекраснодушные, приятные чаяния, тогда как перед нами - трудное, требовательное, необычайно реалистичное учение. Ни в коем случае нельзя считать, что все мы его, в общем, знаем. Нет; в этой христианской стране едва ли один из сотни отдаленно представляет, чему учит Церковь, когда говорит о Боге, о человеке, о Богочеловеке. Если вам кажется, что я преувеличила, спросите армейских капелланов. Кроме ничтожного (и спорного) процента разумных, зрячих христиан им приходится иметь дело с тремя типами людей. Есть честные язычники, чьи представления о христианстве сводятся к обрывкам библейских историй и суеверной чепухе. Есть невежественные христиане, сочетающие сентиментальность с расплывчато-гуманной этикой; чаще всего они - анонимные ариане. [11] Наконец, есть более или менее обученные люди, которые знают все о разводе, или исповеди, или причащении под двумя видами, но перед атеистом в духе Маркса или агностиком в духе Уэллса почувствуют себя не лучше, чем мальчик с рогаткой - перед танком. В богословском отношении у нас царит полный хаос. Религиозная терпимость быстро переродилась в безумие и безнадежность. Радости от этого мало, и многие, особенно те, кто молод, ищут какой-нибудь веры, которой могли бы предаться целиком.

Вот бы Церкви этим и воспользоваться, такой удобной ситуации не было века два. Соперники ее - гуманизм, разумный эгоизм, механический прогресс - явно рухнули; противостояние науки оказалось мнимым; старый добрый принцип "все едино" совершенно дискредитирован. Личное благочестие уже не поможет. В опасности -все общество, вся его структура, и надо убедить думающих людей в том, что спасение теснейшим образом связано с догмами христианства.

Это трудно. Множество христиан - и миряне, и священство - от богословия отмахиваются. Нас долго убежда-" ли, что оно неважно, и мы не задумываемся над тем, есть ли какой-то смысл в "религии без богословия". Чего бы мне это ни стоило, я скажу: с христианскими Церквами так мало считаются не потому, что они фанатично держатся за догмы, а потому, что они от этих догм бежали. Авторитет сохранили одни католики, именно потому, что богословие лежит у них в основе учительства. Кому-то из нас оно не нравится, но не в том суть. Римская Церковь, в отличие от Англиканской, - сообщество, держащееся догмами. Поэтому с ней считаются, ее почитают.

Если мы хотим, чтобы общество стало христианским, мы должны христианству учить, а это совершенно невозможно сделать, обходя христианские догмы. Сейчас я предложу вам несколько догм, которые особенно важны в наше время; забытых или непонятых догм, на которых стоит все то, что спасает нас от хаоса.

Повторю, без догмы не обойтись, иначе христианство превратится в пустые, хотя и приятные мечтания.

Д-р Селби, возглавлявший когда-то Мэнсфилд-колледж, рассуждает в "Спектейторе" об армии и Церкви. Один из абзацев его статьи объяснит, почему нам не удается воздействовать на жизнь обычных людей.

"...Христианскому единству угрожает новый догматизм, в кальвинистской ли, в томистской ли форме. Беда в том, что догмы, как бы ни бьши они интересны богослову, не имеют никакого отношения к жизни и к мыслям обычного человека. Он совершенно теряется перед церковными ссорами и теми богословскими различиями, которые лежат в их основе".

Согласна, ссоры наши угрожают христианству, но не совсем поняла, что такое "новый догматизм". Может быть, у томистов или кальвинистов появились новые догмы, но, скорее, это значит, что они настаивают на старых. Тем самым, говоря, что догмы эти не имеют отношения к обычным людям, д-р Селби говорит и о том, что догма не нужна.

Если она не имеет отношения к жизни, к чему она, Господи, отношение имеет? Ведь речь в ней идет о самой природе жизни и мироздания. Раз уж священники считают ее игрой ума для ученых, стоит ли удивляться, что паства невежественна и растерянна? Собственно, сам д-р Селби тут же признает связь догмы с жизнью:

"...Мир настанет только тогда, когда мы применим на практике христианские принципы и ценности. Однако за ними должно стоять что-то еще, кроме противления языческому гуманизму".

"Что-то" и есть догма, именно догма, ведь между язычеством и христианством разница - в учении. Мы все лучше понимаем, что "христианские принципы" невозможны без Христа, держатся они только Его авторитетом. Отринув этот авторитет, тоталитарные страны вполне последовательно отринули и принципы. Если "обычный человек" должен верить в Христа, он вправе спросить, Кто этот Христос и какой властью Он все делал. Хорошо, мы решим, что Он нам нравится и надо бы жить по Его учению, - а в Германии решат, что Гитлер лучше, и ответить нам нечего.