Милый друг Ариэль

Неужто я и впрямь любимица планет? Да, без сомнения. Я действительно держала в руках папину книгу. Великолепную книгу! Небольшую, формата школьной тетради, и не очень толстую, всего-то семьдесят страниц, зато изданную с тонким, безупречным вкусом. На черной обложке ярко выделялось имя художника, написанное золотыми буквами, и репродукция картины «Калигула, погребающий пепел матери в гробнице своих предков». Текст книги занимал двадцать страниц, остальные сорок были отведены репродукциям. Арт-директор явно любил эффекты. Каждый холст размещался как минимум на целой странице, а самые большие и вовсе на разворотах. Подписи к ним, составленные моей матерью, были собраны в конце книги. Все издание выглядело просто потрясающе. Я плакала в три ручья. Одному Богу известно, как мне ненавистны эти слезливые женские слабости, но тут я была не в силах удержаться: прижимая к себе эту книгу, я обнимала моего отца, и плотина между моим горем и мною рухнула в один миг. Наконец Фабрису это надоело. Он похож на меня: мелодрама пробуждает в нем цинизм. Он не любит, когда из маленьких трагедий устраивают одну большую. И, как человек, имеющий все на свете, раздраженно объявил мне, что нельзя иметь все на свете:

— Одно из двух: либо ты изображаешь плаксивую дурочку, либо мстишь. И если ты выбрала борьбу, то осуши слезы. Иначе тебя примут за лицемерку. Лучше позвони в «Матч».

Что я и сделала. С этими людьми о драмах можно было забыть. Спустя неделю они посвятили альбому целых шесть страниц, сопроводив их, плюс к статье о самом, Лесюэре, замечательным коротким текстом Франсуа. В нем папа изображался старым рафинированным интеллигентом, невольно замешанным в скандал и походя загубленным в схватке по вине одной из тех мелких сошек, которые лижут зад своему начальству и наносят предательские удары всем нижестоящим. Взяв в руки эту газету, я наконец ощутила изысканную сладость мести. Этой мерзкой гадине Сейрен, чье имя явственно угадывалось в статье, отныне суждено навеки остаться в прихожей, где она пользовалась своей дворянской приставкой как щеткой для чистки барских сапог. Вне себя от радости, я вручила Франсуа то, что он выпрашивал у меня уже много недель, — две фотографии рисунков Ватто, висевших в рамках над столом Александра. Сомневаться в подлинности не приходилось: слишком хорошо все знали этот кабинет. А в качестве премии я добавила пару других снимков, привезенных из Луксора: на них мы с Александром сидели, нежно обнявшись, в фелуке посреди Нила. Эти изображения, дар Египта, должны были привести в восторг главного редактора. Упиваясь собственной низостью, я поведала Франсуа массу подробностей о нашей поездке и о том, как Александр развлекался, бегая от встреч с египетскими чиновниками. Мне следовало бы устыдиться: я вываливала сплетни, как самая вульгарная консьержка, разве что не в швейцарской. А я вместо этого ликовала. И вдруг обнаружила, в чем состоит истинная слабость моего бывшего любовника: он мог очаровать, мог завлечь, мог развеселить, но он не внушал страха. Прекрасно умея вызвать восхищение, он не умел вызывать боязнь. И теперь, когда он был повержен, окружающие спокойно могли топтать его. Если бы даже я в этом усомнилась, мне быстро доказали обратное. На сцене снова возникла Коринна Герье.

Наша размолвка во Флери была начисто забыта. А главное, забыта мимолетная интрижка с Александром. 55 лет — не тот возраст для звезды, когда она может позволить себе питать обиды или, еще того меньше, угрызения совести. Ей нужно другое — роли. И, поскольку продюсеры готовят их в первую очередь для юных двадцатипятилетних мышек, Коринне приходилось соглашаться на любую роль. И она не собиралась упускать мою. В начале апреля она пригласила меня в «Фуке», свой любимый ресторан. Встреча была назначена на 13 часов, она явилась с получасовым опозданием. Ни одного взгляда ни направо, ни налево; казалось, она никого не видит и даже не заметила, что какой-то мужчина встал, когда она прошествовала мимо. Ее Величество парила где-то высоко над пошлой действительностью. Но извинение она приберегла заранее:

— Я слепа, как крот, но скорее дам отсечь себе руки, чем нацеплю очки. Вдобавок, у меня сухая роговица, она не переносит контактные линзы. И поэтому я абсолютно никого не вижу. Это свойственно всем звездам. И очень устраивает меня…

Слушать свой собственный голос было для нее истинным наслаждением. Она говорила неспешно, бесстрастно, не выделяя ни одного слова, и все ее фразы завершались внезапно, без всякого понижения тона, обязательного к концу. Она выступала со своим обычным номером. И финал был еще впереди:

— Все равно в этих ресторанах больше бактерий, чем посетителей. Нельзя же глазеть на всех подряд.

Она исполняла эту сцену, наверное, в двадцатый раз. Я решила подыграть ей и засмеялась. Она оценила этот знак доброй воли. У меня в запасе было еще десятка полтора таких же к ее услугам. Ее намерения и мои цели совпадали. Она хотела сняться в фильме по моей книге, а я — продать права на эту книгу. Единственная проблема состояла в том, что Симон взял с меня клятву ничего не предпринимать до ее выхода, окончательно намеченного на 15 мая. Когда я назвала эту дату, Коринна чуть не бросилась мне на шею:

— 15 мая? Потрясающе! Как раз в самый разгар фестиваля. Дорогая моя, мы с вами взойдем по этой лестнице вместе.

Так оно и случилось. Я поехала в Канны, где меня приняли как звезду. Начать хотя бы с отеля. Коринна не поскупилась: ее продюсер поселил нас в «Eden Roc». Я с первого же взгляда поняла, что влюблюсь в это место: гостиница была так просторна, что, когда я вошла в холл, мне показалось, будто я, наоборот, вышла из него. Здесь царила больничная тишина: боже упаси потревожить beautiful people. Даже золотые рыбки в аквариумах плавали затаив дыхание. Этот безмолвный покой примирил меня с Лазурным берегом, дорога к которому от аэропорта внушила мне сильное отвращение. Автостоянки, супермаркеты, железная дорога и всюду куда ни глянь одни высотки. Что касается природы, она так и осталась для меня тайной за семью печатями: ее надежно упрятали под землю. Заметив мою унылую мину, шофер решил устроить мне экскурсию по Каннам. Этот приветливый сексапильный юноша очень хотел, чтобы я прониклась очарованием его родного города. Бульвар Круазетт окончательно вселил в меня ностальгию по бретонским портам. Пейзаж претендовал на сказочное великолепие, а был всего лишь напыщенной, фальшивой декорацией. Кино да и только! Я уж не говорю о бензиновой вони. Машины двигались бампер к бамперу. Подумать только, что люди приезжают сюда в отпуск, чтобы ужинать в галстуках. С ума сойти! Так я рассуждала, пока не увидела «Eden Roc».

Здание было огромное, прекрасное, пустынное и светлое. Ни позолоты, ни венецианских зеркал; декоратор считал своим главным оружием пустоту. На таком помосте не бывает людей — одни только персонажи. Даже волны внизу, у берега, исполняли положенную роль, колеблясь в мерном, неспешном ритме, аристократические донельзя. Портье явно считал себя капелланом из «Императрицы Сисси». Какая-то бедная простушка, вошедшая в отель за секунду до меня, спросила, выходит ли ее комната на море; он ответил тоном самой важной птицы, взлетевшей на самую высокую ветку самого старого генеалогического древа:

— Естественно, все наши номера выходят на море.

Она тут же прикусила язык. Я тоже. Это вам не какая-нибудь дешевая забегаловка. Потом настал мой черед, и господин герцог возвестил, как само собой разумеющееся, что в их отеле не принимаются ни чеки, ни кредитные карты. Как, впрочем, и возражения. Этот тип напоминал Бисмарка: величавый вид и безапелляционный тон. Я ответила бархатным голоском:

— Прекрасно. Я расплачусь своим колье. Идет?

Он соблаговолил улыбнуться и милостиво заметил, что я, конечно, впервые попала в его рай. Решив доставить себе удовольствие и сбить с него спесь, я заявила, что он плохо меня разглядел. Его улыбка стала еще шире: он счел меня забавной, но явно не мог определить, к какой категории клиентов меня отнести. Без моей подсказки его замешательство могло длиться еще долго: этот господин был безупречным портье, но никак не более. Интуиция не выдается вместе с униформой. Раздосадованный, он знаком приказал швейцару проводить меня в номер.