На кресах всходних (СИ)

Дверь в дверь с новой «казармой» была каморка полненькой тихой старушки. По тому, как обращался с ней Григорий, немцы сделали вывод, что бабка не совсем в себе. Главное — не мешает, молча встанет утром — и в прачечную, что устроили в тылу конюшни. А когда нет работы, сидит у темного окошка и пялится на снег. «Гэта яна?» — поинтересовался Касперович у Григория, тот нехорошо ухмыльнулся, показывая острые, как бы заточенные зубы. «Яна, яна», — и сообщил, между прочим, что баба безотказная. «Стара ж», — резонно заметил Гунькевич. Григорий сказал, что чепуха, отвернешь, мол, головой в угол, и не видать, что бабка, а «мясо крепкое». Присутствовавший при разговоре Мирон вышел — противно было слушать поганые сивенковские воспоминания, как, будучи еще совсем хлопчуками, Григорий с братом прибегали сюда к молчаливой прачке.

— Привет, — сказал Скиндер, он стоял у входа, как будто ждал появления Мирона.

Мирон кивнул ему официально, как рядовой полицай немецкому ефрейтору. Разница меж ними большая. Но Скиндеру явно нужны были другие отношения. Он достал из кармана портсигар и предложил жестом — закуривай. Полицай не курил. Ефрейтор закрыл и спрятал портсигар. Переводчик тоже не курил, держал для обер-лейтенанта, курить тот бросил, но в особые минуты иногда требовал немедленной сигареты.

Из-за дверей микроказармы донесся взрыв гогота. Лидировал мощный и самодовольный голос Григория, Касперович с Гунькевичем просто пристегивались к нему.

Мирон коротко покосился в направлении смеха и отошел от дверей подальше. Скиндер сказал ему вслед:

— Хочу тебе помочь.

— С чего это?

— А в каком деле, тебе не интересно?

— В каком деле?

Скиндер, поскольку Мирон к нему не оборачивался, сам зашел с фронта:

— Сегодня обер-лейтенант вызовет к себе старосту Порхневичей.

Для Мирона то, что Витольд стал старостой, было известием неожиданным и неприятным.

— Он староста?

— Почти. Бумагу на него в жандармерию уже написали.

Определенно стена между Мироном и Яниной стала выше. Витольд теперь с Гапаном заодно, не станет начальник порядка против воли свежего старосты распинаться на своего рядового полицая.

— Думаю, Порхневич приедет к обер-лейтенанту ближе к вечеру. Часов в восемь.

Мирон внимательнее поглядел на переводчика — тот явно хочет ему втолковать что-то важное для него, только пока не ясно, что именно.

— Говори.

— Ты любишь Янину.

Было неприятно, что язык этого бледнокожего в пилотке с опущенными ушами касается любимого имени.

— Напиши ей.

— ?

— На бумаге напиши письмо, чтобы она точно поняла, что письмо от тебя.

— И что будет?

— А сам пойдешь в церковь.

— Уже ходил.

— Теперь осечки не будет.

— Отец Иона забоится старосты.

— Обер-лейтенант не даст его трогать. Германская политика здесь на землях — присягнувшим попам почет и защита.

— Когда это Иона присягал?

— Твое какое дело! Присягнет, главный их поп подписал договор с командованием. А как дед Иона любит Витольда, ты знаешь.

— Знаю.

— Вот. Я отвезу письмо Янине и потом ее на мотоцикле доставлю в церковь. Витольд сидит у обер-лейтенанта, совещается. Запретить Янине ехать — некому. Она никого, кроме отца, не слушается. Она-то согласится?

Мирон ответил не сразу — слишком решительный получался поворот в судьбе.

— Там Михась и мать. все равно не отпустят.

— Отпустят, у меня будет немецкая бумага, суну под нос, скажу, отец требует, куда им не поверить.

У Мирона внутри поднималась темная паника: с одной стороны — возможность получить Янину, с другой — сомнение в хлипкой, несерьезной конструкции, что предлагалась переводчиком.

— А в чем твой интерес?

Скиндер чуть улыбнулся тонкими губами:

— А почему ты думаешь, что я не хочу отомстить Витольду? Думаешь, мне не за что?

Мирон попытался вспомнить, что там было у Скиндера с Порхневичами. Ничего такого уж. Ну, бегал белобрысый несчастной собачонкой при ноге Ромуальда. За что там мстить? Но если глянуть по-другому — откуда мы можем знать, какая там язва развилась в этой пресной душе, какой червяк точил его годы и годы?

— Нет, — сказал Мирон.

Скиндер, против ожиданий, не стал уговаривать:

— Зря. Когда еще выпадет случай.

Развернулся и пошел от флигеля в сторону «Колизея».

Мирон дернулся было за ним, но удержался.

Глава восьмая

Вилли и Зепп недолюбливали Скиндера, он даже и немцем в их представлении не был, паршивый фольсдойч. И это курам на смех, что человек, так дико говорящий по-немецки, заделался переводчиком. А теплое местечко для него определилось просто потому, что у парня оказалась неожиданная лапа, большие связи. Генрих — так себя просил называть Скиндер — напускал на себя загадочный вид, когда парни задавали ему естественные вопросы «кто ты?» и «откуда?». Скрытничаешь — не станешь товарищем. Боком как-то дошла информация, что отец Скиндера — какая-то шишка в среде военных строителей, и обер-лейтенант Аллофс работал под его началом в Померании. Так и сладилось, что этот полунемчик попал на лафовую работку к тыловому военному архитектору. Теперь сидит себе с ним на привязке проекта к ландшафту и в ус не дует, когда его одногодки засели в снегу под Москвой.

Вилли и Зепп были простыми парнями, которым честно повезло не оказаться в передовых частях на Восточном фронте или в Африке, и они искренне презирали Генриха за то, что то же самое счастье он получил по блату.

Оказавшись тут, в этой неописуемой, глухой лесной пещере, Генрих повел себя вдвойне ненормально — развил подозрительную и нервную активность. Могло создаться впечатление, что здешние места ему знакомы. Каково же было удивление, хорошенько перемешанное с презрением, когда выяснилось, что он родом из этих мест. Вилли всерьез говорил Зеппу, что у переводчика между пальцами растут серые волосы, как у всех здешних жителей, а на копчике короткий, с серой же кисточкой хвост. Зепп соглашался, что местные жители напрямую происходят от представителей окружающей фауны, даже минуя стадию обезьяны. одного он не мог понять: почему Генрих хочет казаться таким чистюлей, так тщательно бреется и изводит массу туалетной воды, видимо присылаемой отцом-шишкой. Ничего удивительного, отвечал Вилли, никак нельзя без кельнской воды, иначе будет от него смердеть волчарой.

От скуки хорошие, настоящие парни Зепп и Вилли обменивались насмешливыми историями о своем ефрейторе. Над странноватым своим начальником они посмеивались редко, все же обер-лейтенант. Хотя, по правде говоря, штатская слабина в нем отчетливо чувствуется. Вилли помогал отцу в лавке в Магдебурге, а Зепп — отцу на ферме под Магдебургом, они тоже не родились в потомственных военных семьях, но в их штатскости не было и тени интеллигентности. Вилли неоднократно выходил с компанией «настоящих парней» пересчитать зубы студентам и «красным» во время демонстрации.

Земляки содержали в полнейшем порядке оба своих мотоцикла, у Вилли был мощный «БМВ», у Зеппа агрегат попроще — «Цвиккау», но это не служило поводом для трений в их среде. Они были мотоциклисты, и они были отличные парни.

В этот вечер Скиндер зашел в их комнату с большой плоской бутылью местного шнапса и кругом свиной колбасы. Это было хорошее подношение, и оно могло бы стать прологом к настоящей дружбе, но, оказывается, ефрейтор Генрих не собирался напиваться вместе с мотоциклистами. У него, видите ли, важное, даже волнующее событие. Он идет встречаться с родственниками и останется у них допоздна.

Вилли не удержался и выразил удивление тому, что Генрих раньше не кинулся в объятия своей прежней семьи. Ефрейтор загадочно улыбнулся, что правильнее встретиться сейчас.

Зепп догадался:

— Тебе нужен мотоцикл.

— Да, — сказал Генрих, у него есть кое-какие подарки, все не унести в руках.

— Где тебя искать, если вдруг обер-лейтенант спросит? — поинтересовался Зепп. — Или если ты не вернешься к полуночи, как собираешься?