Хемлок, или яды

— Ромашку ты, дружок, пересушил, так что будешь перебирать оставшуюся до вечера. Давай-ка повнимательней!

Воспользовавшись паузой, Сент-Круа спросил о загадочном алкагесте, которым якобы обладал Ван Гельмонт [126], приписывавший ему способность растворять все вещества: не является ли он всего-навсего азотнокислым аммонием?

— Отнюдь нет! Глаубер [127] тоже некогда возомнил, будто нашел универсальный растворитель, открыв сернистый натрий... Из книг об алкагесте можно составить целую библиотеку, но для начала нам надлежит кропотливо изучить лекарственные и токсичные свойства различных минералов...

— Мышьяка, - подсказал Сент-Круа, - а также азотной кислоты... И солей меди...

— Да-да, азотная кислота... Это был самый популярный растворитель для получения Древа Дианы из смеси двух металлов [128]. В древо можно затем вписать герметический символ вселенной, и на Валентиновом «Азоте» изображены двое адептов, беседующих под деревом с планетой на каждой ветке.

Он умолк и задумался. В полумраке лабораторий, в духоте запретных чердаков, в тайных подвалах ему мерещилось серое, развороченное, наполненное аллегориями девственное древо, рожденное от серебра и свинца.

Мари-Мадлен ушла в себя, помышляя исключительно о мышьяке, ртути и купоросе. Она знала, что Глазер получил новые отравляющие вещества и что его ученик Лемери [129] занимался не только растительными, но и минеральными ядами - в частности, солями сурьмы. Почему бы не использовать и те, и другие: опий наряду с сулемой, цикуту наравне с ляписом? Она вспомнила золотистый сумрак подлеска, где росли мухоморы с красными шляпками, огненно-рыжие рядовки в окружении собственных карликов и раздвоенные, грозные сине-зеленые сыроежки, когда-то давно показанные Масеттой.

Сент-Круа стоял перед атанором с лицом, погруженным в темноту. Меркурием его был не Зеленый Лев адептов и философов, а ртуть отравителей и шарлатанов. Он хотел получить золото, ни на миг не задумываясь о необходимости каких-либо духовных заслуг, и верил, что живое золото алхимиков порождает золото, точь-в-точь как одно зерно дает жизнь другому:

...прославленное злато,

Что в золото своих собратьев обращает...

— Но видите ли, - задумчиво продолжил Глазер, откупорив бутылку дорогого и крепкого юрского вина, - главный ингредиент в нашей алхимии - чистосердечие.

Мари-Мадлен не смогла сдержать улыбку и быстро взглянула на Сент-Круа, который, похоже, этого не заметил. Мистическая трансмутация человека его абсолютно не интересовала.

На улице выкрикнули двенадцатый час.

— У меня еще дела в лаборатории, - сказал Глазер.

Он всегда излучал безмятежность.

***

Хемлок очень хотелось бы узнать, с каких это пор за ней следят из глубины зеркал ядовитые растения. Желая узнать также множество других вещей, она тасует, раскладывает, перебирает карты. Таро говорит с ней на двойственном языке и, смешивая негатив с позитивом, как на плиточном полу в палаццетто Ченчи, ведет двойную игру взаимозаменяемых выпуклостей и вогнутостей. Предполагающий бесчисленные толкования Маг, оракул из оракулов, улыбается в углу из-под широкополой шляпы и косится с умудренным видом. Устремленная вперед безногая сине-желтая Смерть может также олицетворять длительность. Шесть кубков - это, безусловно, чаши со слезами, хоть и нельзя сказать, из-за чего они прольются. Карты показывают лишь то, что известно, и если не знаешь собственных желаний, то обнаружишь в предсказании только новые тайны, новые вопросы, порождающие друг друга, словно сплетающая символы зелено-красная вязь. «Мы приходим в этот мир с запечатанными приказаниями», - писал Кьеркегор.

Мари-Мадлен де Бренвилье послушно выполняла полученные приказы.

***

Отпустив Лорейяра на ночь, Сент-Круа вышел с Мари-Мадлен на улицу Пти-Лион. В холодном февральском воздухе пахло камнем - чем-то чужим и безжалостным.

— Когда нужно действовать решительно, мадам, ничто не сравнится с раствором мышьяковистой кислоты. Если же, напротив, следует придать видимость непонятной и неизлечимой болезни, лучше маленькими дозами, но ежедневно подсыпать в еду либо добавлять в клистир хорошо измельченный мышьяк. Но еще лучше отравить одежду: после стирки нижнюю часть рубашки смачивают раствором мышьяка, а затем высушивают. Внешне это совершенно незаметно, но живот и ляжки вскоре начинают кровоточить, и уже через пару дней образуются язвы, способствующие всасыванию яда...

— Да, я знаю о свойствах мышьяка: он часто применяется в составе соединений серы, реальгара или аурипигмента... Аурипигмент можно даже назвать «отцом» ядов! Все так... Но сернистые соединения обладают одним недостатком: они не растворяются в воде.

И затем, иронично щелкнув языком:

— Хотя, возможно, и растворяются, если обладаешь «чистосердечием».

Между могилами кладбища Сен-Сюльпис, или Погоста слепцов, бегали огоньки, а за каменными крестами, под малыми арками в проворно шаривших желтых пятнах, махали крыльями трепетные мотыльки света. Стучали котелки и кувшины, слышались смех, быстро заглушаемое пение и резко обрывавшийся писк свирели. В красных отсветах костров время от времени копошились люди, подскакивали капюшоны, рывками взлетали в зловещем веселье плащи. На кладбище Сен-Сюльпис, где никогда не просыхала земля, собрались на разгульный маскарад починщики старых ведер, латальщики кузнечных мехов, нищенки и кабацкие девки. Но под обносками и капюшонами кое-где угадывались переодетые клирики, пышущие похотью мещанки, просто зеваки или воры-карманники. Между кладбищем, огороженным с трех сторон высокими шестиэтажными домами, и фундаментом строящейся церкви с земляными насыпями и рвами, откуда виселицами торчали сваи, крались в ночи опасливые тени.

— Давай взглянем на праздник, - поправив маску, предложила Мари-Мадлен.

— А ты не боишься?.. Тебе не противно?..

Похоже, никто не обратил на них внимания. Над кладбищем витал смрад протухшего мяса, и неясно, исходил ли тот из неплотно закрытых гробов или от варившегося здесь же супа. Невзирая на жгучий мороз, кое-кто разделся догола, и в рыжем свете фонарей сквозь дыры в изношенных рабочих блузах виднелись омерзительные тела. В темных углах слышалось кряхтенье, ворчанье, хрипенье. Стоптанные башмаки шлепали по опрокинутым в винную грязь кувшинам, многие уже напились и, облокотившись о кресты, блевали между могилами. Обезумевшая нищенка с распахнутой грудью смеялась, переходя от одной группки к другой, вихляла бедрами в непристойном танце и изображала любовь, лаская облепленный землей череп. Тут затевались ссоры и драки, слепцы били наугад дубинами, а у мнимых паралитиков шла носом кровь.

Мари-Мадлен молча прислонилась к кладбищенской стене и, скрестив руки, плотнее натянула накидку. Она любовалась зрелищем, пристально наблюдая за тем, как бедняги поглощали суп, заливая его прямиком в глотку. Тогда у нее возникла идея, подсказанная давно прочитанным отрывком, который она успела забыть, но теперь снова вспомнила: «Геката, жена Аэта, была весьма сведущей в приготовлении ядов - именно она открыла аконит. Силу каждого из ядов она испытывала, подсыпая их в мясо, которым угощала незнакомцев. Приобретя в этом зловещем искусстве большой опыт, она отравила сначала своего отца и завладела царством...» Ведь у нее есть с собой купленный у Глазера пузырек рвотного - сурьмяного винного камня!

Женщине можно было дать хоть двадцать, хоть все шестьдесят. Выйдя из темного закоулка, она направилась к костру, невозмутимо вытирая подолом пах. Бритую из-за вшей или попросту облысевшую голову покрывала задубевшая от грязи старая мужская шапочка, над которой покачивалось длинное фазанье перо. Женщина уселась, протянула изгвазданные ноги к огню и насыпала себе миску супа. Мгновенно опорожнила ее и тут же снова наполнила. Мари-Мадлен осторожно приблизилась, когда нищенка наложила третью порцию. Никто не увидел резкого движения и не обратил внимания, как женская накидка из тонкого черного сукна с надвинутым на бархатную маску капюшоном проворно упорхнула, увлекая за собой кавалера.