Московские страсти (СИ)

У меня щиплет в глазах. Я ничего не могу с собой поделать и потому злюсь. На самого себя.

Злость копилась слишком долго, и, пожалуй, пришла пора немного спустить пар. «Нет, - говорю я себе. - Не сейчас. Еще рано».

 «В другой раз, — думаю. — Уже скоро». Короткое мгновение, когда вдруг становится ясно, что в моем мире произошли  перемены.

Я медленно поворачиваюсь, как будто ничего особенного не случилось. Неужели так оно и есть?

 Стоят полицейские. Один из них кричит в рупор:

- Акция  - незаконна. Проходите справа или слева, не задерживаясь.

Бросаются по трое-четверо на протестующих, вырывают, тащат, не разбирая, головой по асфальту. Людей тащат в автобусы. Толпа скандирует "Позор!" Рядом со мной задерживают человека только за то, что он крикнул "позор". Кто-то брызжет газом. Трудно дышать, разглядеть ничего невозможно. Крики: "Фашисты". ОМОН вклинивается в толпу и забирает людей. Одну девушку волокут по земле за волосы.

Толпа расступается вокруг лежащего без сознания человека. „Убили! Убили!“ — раздаются гневные голоса. Машина „скорой помощи“ оказывается на месте уже через три минуты.

Дед мирно стоит, когда к нему подходят полицейские, срывают с него несколько медалей и ведут в автозак. Ветеран упирается и идти не хочет. Но ОМОН оказывается сильнее.

Надо быть осторожнее. Но  я скандирую:

- Нам нужна другая Россия! Свободу политзаключенным!

Двое полицейских заламывают мне руки. Кто-то из митингующих пытается меня выхватить, а я падаю на землю. Омоновцы не хотят меня отпускать, и я расцарапал руку об асфальт, пока меня тащат на протяжении нескольких метров. В этот момент меня бьют по голове с криком «Вот тебе!» Потом тянут еще несколько метров по асфальту, я хочу сказать, что сам пойду в автобус. Меня ставят на ноги и заламывают руки. Идти сложно, голова кружится.

- Мужики, я же не сопротивляюсь! – говорю я к ОМОНовцам. – Зачем руки так заламываете?

      Ответ - тычок дубинкой под ребра и нецензурная брань со словами:

- Тебе место в обезьяннике.

Я пытаюсь добиться от них, на каком основании меня задерживают. Один из них смеется: за сопротивление сотрудникам правоохранительных органов.

Одна пара рук меня обыскивает, другая заламывает мне руки под углом, на который они не  рассчитаны.

Я распрямляюсь, откидываюсь назад, упираясь пятками, вскидываю руки. Внутри все трясется, в левой части головы разливается онемение.

Взгляд бегает по сторонам, я пытаюсь оценить ситуацию.

- Сука, - раздраженно говорит кто-то у самого уха.

- Ну, давай. Давай, скотина, - кричит лицо из-под козырька шлема.

В их глазах жестокость и еще непонятное ожидание, как будто они с нетерпением предвкушают предсказуемый ответ.

Следует секундная пауза, а затем мир наполняется шумом.

Первый удар в скулу, но не больно. Второй в лоб, а третий — в шею. Голова мотается из стороны в сторону, но звука ударов не слышно, и боль сначала не ощущается. Кажется, будто я пытаюсь идти по прямой линии, а меня со всех сторон толкают чьи-то руки. Я даже пытаюсь двинуться дальше, словно ничего не происходит, тогда полицейские по-настоящему злятся.

Не задумываясь, я кричу слабым голосом:

— Да пошли вы!

Теплый воздух наполняет тело, и мне кажется, я  словно невесом.

Что-то бьется изнутри в стенки черепа, словно животное, запертое в клетку. От этого тошнит, и становится так страшно, что я готов отдать что угодно лишь бы не быть куском мяса, которое топчут и бьют ботинками и красными кулаками.

Говорить я не могу, взгляд блуждает по сторонам, но ни на чем не фокусируется. Затем меня начинают изо всех сил дергать из стороны в сторону, после чего со всех сторон сыплются удары. Нервный парень бьет по мне с такой скоростью, будто опасается, что его мишень исчезнет раньше, чем он попадет кулаками по лицу.

Приседая и увертываясь, я принимаю большинство ударов на плечи, затылок, локти и ребра. Очень больно.

Я пытаюсь понять, что же такое я натворил, если настолько вывел полицейских из себя. Ничем нельзя объяснить удары. Кажется, им не хватает времени, чтобы аккуратно уничтожить другое человеческое существо.

 «Я умру. Они не остановятся, пока не убьют меня».

Глаза наполняются влагой. Я хочу снова попытаться прыгнуть в пространство между кулаками, но не смог. Все труднее думать о чем-либо.

— Сука! Сука! Сука!

Их дыхание все тяжелее. Полицейские все это время били руками и ногами так быстро, что теперь устают и замедляют движения.

Когда я падаю, они перестают орать: «Сука!», однако, лежа на асфальте, я слышу, как кто-то из полицейских подвывает от возбуждения.

Кто-то проходит мимо, останавливается, а затем говорит ленивым и даже игривым тоном.

— Полегче, полегче, ребята.

Они закончили. Непостижимо, но совершенно отчетливо. Прямо здесь и сейчас.

Я неизбежно должен был оказаться здесь. Я испытываю потрясение, осознав этот факт. Однако круговорот мыслей не останавливается.

Я заставляю себя успокоиться. Я не ожидал столкнуться со всем этим. Нечто совершенно новое, лежащее за пределами прежнего жизненного опыта.

Стараюсь не замечать стука собственного сердца, который отдается в ушах.

— Убийство, — произносит стоящий рядом полковник с улыбочкой. Он стоит на залитой солнцем улице в центре Москвы: — Убийство, — повторяет он, явно наслаждаясь звучанием этого слова и, добавляет: — кровавое и жестокое, — складвая ладони на выпирающем животе.

Я вижу это неожиданно, и все вдруг становится на свои места. Разбросанные частички головоломки внезапно выстраиваются в отчетливую картину. Я понимаю, что должен прикоснуться к этой трагедии. Что деваться некуда. Так почему не теперь?

«Так вот как это бывает, – думаю я. – Вот как это бывает».

Вкус крови – сладковатый, теплый, металлический.

Сейчас для меня уже ничего не имеет значения. Я пересек черту. Что не оставляет мне выбора.

«Ну разве это не дурацкая мысль?» — задаю я сам себе вопрос.

Ответа нет. Не знаю, плохо или хорошо, зато по настоящему.

Проблема даже не в этом. На все можно смотреть по-разному. Можно сказать, что они сейчас выбирают – жить этим людям или не жить. А можно сказать, что они выбирают – жить этим людям или другим.

Время тянется медленно. Трудно сказать, сколько его проходит – четверть часа, двадцать минут.

«Нет, — прерываю я себя, — глупости. Я снова пытаюсь создать образ врага, которого нет. Все гораздо проще и примитивнее».

Какой то настойчивый голос снова и снова что то повторяет.

«Осторожно, начинается зона безумия. Уходи, тебе лучше ничего не знать!»

На все вопросы должен быть ответ. Но я не знаю, где его найти. Пока еще не знаю. Надо было сохранить хладнокровие. Но это легче сказать, чем сделать.

Может, я что не так делаю?

Помню, как не мог поверить в то, что произошло. Как быстро всё случилось, и ведь ничто не предвещало такого поворота событий. Ничего.

Я хочу действовать. Меня охватывает совершенно беспричинный страх того, что я не делаю что-то важное.  «Обратного пути нет. Только вперед!» Сомневаюсь, что способен на такое.

Выступления продолжаются. От толпы отделяются большие группы людей. Они останавливают проезжающие мимо машины и просят водителей давать продолжительные сигналы.

Я стою и смотрел на солдат и на разбегающуюся толпу, которая, рассыпается мелкими группами.

 Шум возобновляется. Сначала слышатся разрозненные выкрики, затем то тут, то там толпа подхватывает крик.

Я вижу прямо перед собой женское лицо, все в капельках пота, а над ним разгоряченное, красное, потное детское личико. И у матери и у ребенка рот широко открыт. Я знаю, что они кричат, но не могу разобрать ни слова. Все сливается в один рев, от которого ушам больно.

Вдруг где-то сзади сыплются выбитые стекла.

Но я он не поворачиваю голову.