Погонщик волов

— Всем справили платье для конфирмации, только мне…

— Других забот у тебя нет, дрянь ты эдакая! — взвивается мать.

— Так и пойду в церковь в лохмотьях…

— Тебя вообще конфирмовать не станут, чтоб ты знала…

— Цыц, вы! — рявкает отец из спальни. — Па-арядок и чистота на бойне…

— А ты, пьянчуга, чего суешься?

Мать с грохотом захлопывает дверь в спальню. Тишина. Зернистый снег царапает оконные стекла.

Потом снова приходит весна. Вырывается из лесов. Белое зимнее одеяло расползается. Земля потягивается после сна, и одеяло трещит по всем швам. Земля заглатывает снег. Она гонит его вверх, на деревья. И там он лежит, благоухая, между ветвей. О, земля, земля!

Но человек не довольствуется тем, что она делает сама по себе, эта земля. Он теребит ее и гладит, тискает ее, похлопывает и разбрасывает ее комья. Своими плугами он вспарывает ей кожу, наносит ей царапины и раны, сует в раны всякие растения.

Вот и Лопе со своими волами оставляет на коже земли глубокие царапины. Волы фыркают, поскрипывает ярмо. Теперь у Лопе не бывает подряд по несколько свободных дней, которые принято называть каникулами. Наверно, он и впрямь стал взрослым. Он дал клички каждому из своих волов. Для него вол не «скотина» либо там «каторжный», нет, — он подыскал для них имена в своих книгах. Одного зовут «Вамба», другого «Ватусси».

— Так ни людей не зовут, ни волов, — дразнится Труда.

Но Лопе на это отвечает:

— Ты просто дура и ничего в своей жизни не читала, кроме Псалтыри.

А волы у Лопе, если хотите знать, поумнее иного человека. Они, к примеру, знают смотрителя и знают управляющего. И замечают приближение этих погонщиков, вернее, сверхпогонщиков, раньше, чем Лопе. Они чуют также, когда Лопе совершает прогулку по заросшей сорняками делянке своих мыслей, и в такие минуты работают с ленцой. Но когда их погонщик вновь натягивает мокрые штаны будней и кнут со свистом дергается вперед, Вамба и Ватусси ускоряют шаг и вертят хвостами, тем самым признавая, что их погонщик снова стал настоящим погонщиком, без дураков.

Деревня и усадьба проснулись к новой жизни. Повсюду бродят люди. У каждого есть какое-то дело. Для человека весна вроде кнута. Карлина Вемпель с тяжело груженной тачкой, шатаясь, бредет по дороге. Вот и она не умерла за зиму. Глянь-ка, а вон и смотритель Бремме, этот гномик юркнул в поле, поскреб землю в одном месте, поскреб в другом, и голосок у него дребезжит, будто лопнувшая часовая пружина.

А вот и торговец Кнорпель, маленький, седобородый, с бегающими глазками под низко нависшим лбом, который сплошь изборожден морщинами забот. Кнорпель не ходит, Кнорпель шмыгает. Он раскланивается, он болтает, изображает благодетеля, что-то заносит в свои тетрадки и все же остается чужаком на деревне. Есть люди, которые говорят, будто Кнорпель очень богат. Есть, напротив, такие, которые утверждают, будто он беден, как церковная крыса среди зимы, и до сих пор не помнит себя от радости, что ему удалось по дешевке откупить лавку покойной Крампихи.

Густав Пинк, председатель местного отделения социал-демократической партии, — один из тех, кто Кнорпеля на дух не переносит.

— Выходит, я затем добываю в шахте свои гроши и отношу их к нему, чтобы он мог разгуливать в крахмальной рубашке. Так, что ли?

Пинк предпочитает покупать для себя всякую мелочь в шахтерской лавке. Но, бывает, он забудет купить солодовый кофе или там булавки, и тогда фрау Пинк начинает причитать, что, мол, как далеко ходить до шахты, только подметки сбивать, после чего покупает всю эту мелочь у Кнорпеля. С непостоянных покупателей Кнорпель всегда берет на один-два пфеннига больше. Густав Пинк не знает, что его жена иногда делает покупки у Кнорпеля.

— Это пришлый кровопийца… от меня… да ни единого пфеннига, — выхваляется он.

Да-да, уж этот Кнорпель. Кстати сказать, Кнорпель ни в грош не ставит ферейн ветеранов.

— Детские забавы, — приговаривает он, — каски бумажные, винтовки деревянные.

— Он так говорит, этот торгаш, потому как сам войны не нюхал, — объясняет Шуцка Трубач, который председательствует в ферейне ветеранов. — Он отродясь не был солдатом, вот его и гложет. Только и всего. Мужичок с ноготок.

Но жена Шуцки Трубача, несмотря на это, покупает у Кнорпеля селедку, и повидло, и прочие хозяйственные мелочи.

Каждое воскресенье, о приходе которого господь бог возвещает ударами колокола по головам верующих, Кнорпеля можно видеть в церкви. На этом настаивает жена Кнорпеля. Чтобы угодить жене, он, мол, и отсиживает в церкви положенное время. Злые языки утверждают, будто он никогда не берет с собой молитвенник, будто под мышкой у него зажата расчетная книга и будто во время богослужения он ведет свою бухгалтерию.

Кнорпель не является также и членом социал-демократического ферейна, потому что Густав Пинк — председатель этого ферейна — у него не покупает, а поддерживает кооперативную лавку. Зато Кнорпель — член велосипедного ферейна «Солидарность».

— Все едино клуб для красных, — высказывается на этот счет управляющий Конрад.

Члены правления долго ломали голову, когда решали вопрос о приеме Кнорпеля. Дело в том, что велосипеда у Кнорпеля нет и не было и ездить на нем он, соответственно, не умел. Голову они ломали до тех пор, пока кого-то не осенило, что ферейну очень полезны платежеспособные члены. Кнорпеля приняли.

В качестве нового члена Кнорпель на очередной встрече был удостоен танца в свою честь и за это поставил остальным членам бочонок пива.

— Уж не мог заказать солодового, — ворчала его желтокожая жена, — ты ведь знаешь, у меня душа не принимает эту горечь.

И тут Кнорпель заказал еще кружку солодового пива специально для своей жены.

«Пусть вам в долг отпускает серый волк» — такой плакатик выставлен у Кнорпеля в лавке. Кнорпель и в самом деле никому ничего в долг не отпускает. Лавочница Крампе, правда, отпускала, но это уж ее дело.

— Мои поставщики тоже не ждут денег, — говорит Кнорпель. Он расплачивается сразу, как только получит счет, и за это поставщики предоставляют ему два процента скидки. Так стоит ли лишаться такого очевидного преимущества из-за этой голи перекатной?

К пиву, которое Кнорпель поставил велосипедистам, приложился также и Густав Пинк. Это было неизбежно. Потому что Густав Пинк не только председатель социал-демократического ферейна, но и казначей в рабочем велосипедном ферейне «Солидарность».

— Если он может пить мое пиво, значит, может и покупать у меня в лавке, — оскорбленно заявил Кнорпель. — В кооперативе, между прочим, тоже в долг не отпускают. Каждому его гроши дороги.

Шульце Попрыгунчик заявил о своем выходе из местного социал-демократического ферейна, поскольку там не захотели сделать его тамбурмажором.

— Он ведь просто рожден быть тамбурмажором, — угодливо распинался Гримка, потому что за всякий урок на трубе либо барабане Шульце давал ему пятьдесят пфеннигов сверх положенного.

— Ты почему выходишь? — спросили его на собрании, когда он положил на стол свой членский билет.

— Потому… потому что не может социализм переделать весь мир к лучшему. Чепуха это все. Надо для начала… для начала навести порядок в собственном доме. А наш дом — Германия. Когда у нас будет порядок, другие смогут брать с нас пример, потому как мы всегда были цивилизованной нацией… а дерьмо… так сказать, грязь всего мира… собственно говоря…

Ропот, покачивание головой.

— Он небось стакнулся с парнями в куртках, — бросает кто-то.

— Господи, да назначьте его барабанщиком, и никуда он от вас не денется! — выкрикивает другой голос.

Но Шульце Попрыгунчик берет свой членский билет со стола и еще раз с размаху шмякает его об стол.

— Нет, все равно уйду.

А что же Бер, булочник? Бер состоит в социал-демократическом ферейне, в велосипедном ферейне «Солидарность», в ферейне ветеранов, в кегельклубе и в ферейне курильщиков. И ни один из ферейнов его ни в чем не может упрекнуть.