Год бродячей собаки

— Сигару? — Нергаль открыл деревянную коробку, но Андрей Сергеевич покачал головой. — А я иногда балуюсь, особенно люблю с кофе и с коньяком. Встаю по привычке рано, поэтому рано приходится и обедать…

Он посмотрел на огромные, напоминавшие башню напольные часы. Они показывали без четверти час. Дорохов достал папиросы, закурил. Он прекрасно понимал, что по самому ходу разговора и по неписаному этикету сейчас должна быть изложена цель его визита, но именно в этом и состояло затруднение. Андрей Сергеевич знал, что у него нет средств заставить Нергаля говорить, и поэтому выжидал. Пауза затягивалась. По-видимому, следуя собственной логике, полковник по-своему истолковал визит офицера российского генерального штаба и заговорил первым:

— Я действительно рад, что вы пришли, господин Дорохов. — Нергаль неспеша отрезал ножичком кончик сигары, достал из коробка гигантскую спичку с массивной серной головкой. — Нам, коллегам, есть о чем поговорить с глазу на глаз, тем более неизвестно, когда и где еще доведется свидеться.

Полковник чиркнул спичкой, закурил. По кабинету пополз горьковатый запах черного кубинского табака.

— Если посмотреть на карту Европы, — он опустился в кресло напротив, закинул ногу на ногу, — сразу видно, что Германия и Россия являются естественными союзниками и партнерами. Ни Франция, ни Англия не могут претендовать на эту роль. Нас связывают тысячи нитей, включая матримониальные. Ваша императрица Мария Федоровна — это наша гессендармштадтская принцесса, — Нергаль любезно улыбнулся. — Думаю, что даже наметившееся охлаждение между государствами, — продолжал он, явно намекая на результаты Берлинского конгресса, — не сможет подорвать добрые отношения…

Дорохов неопределенно улыбался. Слова полковника могли бы звучать убаюкивающе, если не знать, что за спиной России Бисмарк готовил союз с Австрией и Италией. По-видимому, и Нергаль понял, что несколько переборщил.

— Да-да, ход вашей мысли мне совершенно ясен, — засмеялся он почти что благодушно. — Для того, чтобы обмениваться дипломатическими реверансами вовсе не обязательно говорить с глазу на глаз. А хотите, я вас удивлю?.. — полковник как-то сбоку хитро взглянул на Дорохова. — Читал на днях вашего поэта Тютчева и понял, что он очень прозорливый человек! И вообще, всем политикам и военным, имеющим дело с Россией, я бы очень рекомендовал с карандашом в руке читать русскую литературу. Так вот, Тютчев пишет, что подавление мысли есть руководящий принцип правительства и что империя, как и целый мир, рушится под бременем глупости всего нескольких дураков. Очень глубокая мысль! Я даже выписал себе эту цитату. Оказывается, здесь, в России, вовсе не обязательно для достижения своей цели задействовать крупные силы, достаточно только вывести дурака на нужную дорогу и слегка подтолкнуть…

— Вы считаете, это характерно только для нас, русских? — хмыкнул Дорохов, несколько удивленный таким поворотом разговора. Слова полковника, сказанные, по-видимому, в порыве откровения, настораживали. Создавалось впечатление, что Нергаль играл с ним в какую-то игру, как играет с мышкой весьма хорошо информированная кошка.

— Не знаю, — слегка пожал плечами полковник, — в последнее время я много думал именно о вашей стране и, льщу себе надеждой, кое-что понял. Русский характер, широкий по натуре, не уделяет должного внимания мелочам. Вы не умеете работать тонко и избирательно, проще ударить одним махом, не разбирая правых и виноватых. И в этом, подполковник, ваша большая беда! Каждый раз вместо того, чтобы вырвать несколько сорняков, вы наново перепахиваете все поле…

— Постойте! — удивился собственной догадке Дорохов. — Кажется, я начинаю понимать, о чем идет речь. И, пожалуй, даже больше, чем вы хотите сказать!

Нергаль вскинул голову, с прищуром посмотрел на подполковника:

— Продолжайте, игра становится забавной!..

— Вот именно — игра! Вам доставляет удовольствие рассказывать мне эзоповым языком, что вы намерены предпринять против моей же страны.

Дорохов сделал паузу, но полковник не произнес ни слова, курил, откинувшись на спинку кресла. И только взгляд немца стал жестким и напряженным.

— Следуя вашей логике, — продолжал Андрей Сергеевич, — в сложившейся ситуации следует убрать одного человека, а остальных вывести на дорогу и подтолкнуть: сказать, к примеру, что реформы общества есть прямой путь к анархии и терроризму! И пойдут дураки, сметая все на своем пути, перепахивая уже давшее первые всходы поле. Я правильно вас понял?

Полковник лишь криво усмехнулся, поднес к губам сигару.

— У вас, господин Дорохов, удивительно богатое воображение…

— Оно основывается на фактах. Ведь это вы приказали передать динамит террористам из «Народной воли». Не надо, не утруждайте себя излишней ложью! — упредил Дорохов попытку полковника возразить. — Как дипломат, вы не можете не понимать, что прямо вмешиваетесь во внутренние дела суверенного государства. Серпинер во всем признался.

— Серпинер?.. Признался?.. — Нергаль прекрасно владел собой. — Я, конечно, утверждать не берусь, но у меня такое чувство, что сегодня днем его найдут повесившимся в камере. Да уж, наверное, и нашли! — Полковник бросил короткий взгляд на часы, показывавшие начало второго. — Так что, господин Дорохов, ваше не лишенное изящества построение относится лишь к области догадок. И, поверьте моему опыту и пониманию жизни, никто не знает, что для того или иного народа хуже, а что лучше. Так уж пусть все остается, как оно было в веках. Мы, немцы, пойдем своим путем, вы — своим. Право же, сильная, организованная на западный манер Россия никому не нужна и, в первую очередь, ее собственному народу. С приходом дисциплины и порядка неизбежно утратится безалаберно-легкое отношение к жизни, а это, скажу я вам, огромная, возможно, даже невосполнимая потеря! Сознаюсь, иногда я жалею, что не родился русским…

В дверь постучали, и, держа перед собой поднос, в кабинет вошел хмурый Ганс. Подкатив к креслам столик на колесиках, он молча выставил на него кофейник с чашками и пузатую бутылку «Наполеона», достал из шкафчика две хрустальные рюмки. Дождавшись, когда слуга выйдет, Нергаль продолжал:

— Мне бы хотелось, Андрей Сергеевич, иметь вас в друзьях, и уж, по крайней мере, давайте сделаем все, чтобы не стать врагами. Люди нашей профессии не знают, когда и какая поддержка им может понадобиться…

Полковник разлил коньяк. Поднявшись из кресла, он взял со столика рюмку и, согревая ее содержимое в ладони, прошелся по кабинету. Дорохов наблюдал за ним из своего кресла.

— Послушайте, Фридрих, вы не могли бы сделать мне одолжение? Нет-нет, ничего особенного! Ваша фантазия наверняка не уступает моей, так что давайте пофантазируем вместе. Мне особенно интересно знать планы тех людей, кому Серпинер — будем считать покойный — передал от вас подарок. Журналист утверждал, что вы неплохо о них осведомлены. И, поверьте, я вам эту услугу не забуду!

Полковник остановился у окна, обернулся, посмотрел через комнату на своего гостя. В его позе, в повороте головы было что-то от парадного портрета кайзера Вильгельма I. Казалось, он взвешивал все за и против сделанного ему предложения, и уж во всяком случае, не спешил дать ответ.

— Мне очень жаль, — произнес он, наконец, — что вы именно так истолковали мои слова о дружбе. Кстати, — Нергаль показал глазами на висевшую у пояса Дорохова кобуру, — не стоит сразу же стрелять мне в живот, я с детства не терплю насилия. Тем более, что мой Ганс чемпион Прусии по стрельбе по движущейся мишени…

Дорохов резко поднялся, одернул китель.

— В таком случае, позвольте откланяться! Должен поставить вас в известность, что обо всем случившемся, включая наш разговор, будет представлен рапорт на имя государя императора!..

Не прощаясь, Дорохов направился к двери, где и застали его слова Нергаля.

— Государя императора?.. Которого? В том-то и дело, Андрей Сергеевич, — которого?!

Дорохов обернулся. С иезуитской улыбочкой на тонких губах хозяин кабинета смотрел на часы. Маленькая толстая стрелка переползла уже единицу, в то время как длинная, минутная, уперлась своим острым концом в бронзовую двойку.