Избранное

У нас скопился изрядный запас съестного, и вечером мы обратились к его услугам. С наступлением темноты началась, так сказать, подготовка ко сну: мы улеглись прямо на голые доски вплотную друг к другу — если ночью и замерзнем, то согреемся в общей куче.

Лежать было действительно жестко, но холода, которого все боялись куда больше, мы так и не ощутили. Причиной тому было всеобщее высвобождение энергии, в котором участвовали и наши тела, что избавляло нас от лишних забот. Крыша над головой, нехитрый харч и ни малейших забот об одежде и постельном белье — вот как была теперь устроена наша жизнь.

Жизнь, лишенная цели, праздная, безответственная и — что, пожалуй, самое скверное — безнадежно пустая в плане развлечений. Все было просто: нам позволялось быть вещами и вдобавок считать это великой милостью, остаток же нашего «я» надлежало рассматривать как досадный пережиток прошлых времен. Ставка, несомненно, делалась на то, что человеческое начало в нас со временем заглохнет.

— Дети станут вещами, — сказал я жене, — и Маартье, и Йапи, и Балтазар. Ни тебе поговорить, ни поразмышлять, только сидеть истуканом.

Глаза ее тотчас вспыхнули, в один миг она превратилась в фурию.

Угроза нависла над самым дорогим, что у нас было. Нам отчетливо представилось, как земляне несут факелы, некогда зажженные пещерным человеком и в ту пору совсем еще слабые, но разгоравшиеся с каждым новым поколением все ярче и ярче, — история виделась нам нескончаемым многомиллиардным факельным шествием. И мы явственно ощутили, что этому огню грозит гибель.

Мы решили передать детям весь свой опыт.

Мы решили научить детей не просто наблюдать происходящее вокруг, но и задумываться над увиденным.

Мы решили приохотить их к физическим упражнениям, чтобы они не отставали в силе и сноровке.

Мы решили, принимая во внимание масштабы общественного сдвига, воспитать наших детей в духе строгой и высокой морали, аккумулирующей принципы всех вероучений и философий.

На это уйдет значительная часть дня, так что вопрос подзарядки был решен, однако оставался открытым вопрос разрядки, игры — как известно, лучшего из лучших воспитателей. Играть было нечем.

Спасло нас великое открытие Балтазара.

На большом пальце у него отрос длиннющий ноготь, и вот, сидя в укромном уголке, он принялся выковыривать пыль и всякий сор из щелей и сгребать в кучки. Он не замечал ничего вокруг и занимался своим делом так же увлеченно, как в древности фараоны строили пирамиды. По сути, это одно и то же занятие.

Через секунду мы уже ползали на коленях по полу, выискивая всякий мусор, подобно иудеям, собиравшим в пустыне манну небесную. Великое счастье, что мы не из тех семей, где обычную уборку проводят ежедневно, а генеральную — еженедельно, где единственная цель существования — любование неодушевленным барахлом; мы ненавидели такие дома с их стерильно-удушливой атмосферой. Кто знает, может, из-за них-то и началась вся эта заваруха. Если тебя изо дня в день полируют да надраивают, носятся с тобой как с писаной торбой — от такого блаженства поневоле голова закружится. Можно ли вообразить зрелище более жалкое, чем переживания таких вот хозяев, когда гость, не приведи господи, уронит или прольет что-нибудь на стол или на коврик. К этим людям у вещей должно было выработаться самое неприязненное отношение.

Чего-чего, а уж пыли у нас хватит на все: пиши, решай задачки, рисуй карты, твори живописные картины и ландшафты.

— А что, если всю пыль собрать и устроить в ней на ночь постель? — предложила Маартье, которой больше всех досталось на голом полу.

— Точно, там на чердаке ее ужас сколько!

С радостными воплями дети побежали наверх, а немного погодя вернулись с полными пригоршнями отличнейшей пыли изысканнейшего серого цвета, чистой Я без единого инородного вкрапления — субстанция истинно благородного свойства.

— Не уроните, ребята, осторожнее, и смотрите, чтоб ее не выдуло в окно.

Мы решили соорудить в уголке постель для Маартье, а если хватит строительного материала — то и еще две.

В этот же день Йапи сделал второе историческое открытие. Когда он выдернул из головы волосок, тот не убежал. Начал Йапи, ковыряя в носу, а кончил волосами, и самым вожделенным объектом стали волосы Маартье.

Наши с женой ногти оказались превосходным средством для рисования в пыли, а какую тонкую штриховку они позволяли делать!

Жизнь становилась вполне сносной, а благодаря пыли и продуктам жизнедеятельности нашего организма у нас появилось хоть какое-то занятие.

Минула неделя, и мы не помышляли уже ни о чем лучшем. Нам теперь в голову не приходило стесняться соседей, и мы появлялись перед ними с непосредственностью садовых скульптур, в этом было нечто эллинское, и мне стоило больших усилий удержаться от желания воспеть дифирамбы соседке из дома позади нашего или сложить гекзаметром стих в ее честь. У нее было роскошное тело, в особенности хорошо это было видно сейчас, когда одежды покинули его. Дети что ни день получали очередной урок наглядной анатомии, и через неделю им были известны все доступные зрению и осязанию части человеческого тела.

Чайки не забывали нас, и хлеб в шкафу не переводился — мы с особым старанием расчистили на полу небольшую площадку и даже подыскали для нее эвфемистическое название: хлебный шкаф. Раза два в неделю в доме появлялся пеликан и вываливал из своего мешка в наш «шкаф» дымящиеся клубни картофеля. В такие дни мы устраивали пир горой.

Как-то Балтазар предпринял попытку вернуться в уже закрытое для него прошлое и возжелал питаться через пупок. Мы решили не вмешиваться, и через некоторое время он понял бесполезность этой затеи.

Во внешнем мире не происходило ничего значительного, в природе все шло своим чередом, птички занимались будничными делами, изредка по улице проезжала телега или автомашина. Доставка продуктов — вот, пожалуй, единственное, что происходило. Вещам просто хотелось быть самими собой, поэтому кругом царила тишина. Наступил «золотой век» вещей, если не сказать — их «золотая вечность», и мы не ожидали никаких перемен.

Каково же было наше удивление, когда в одно прекрасное утро Йапи, который, как обычно, делал на лестнице зарядку, влетел в нашу комнату с листком бумаги, обнаруженным в почтовом ящике.

— Приглашение на праздник! — закричал он.

В воскресенье нас всех просили принять участие в торжествах по случаю смены власти. К девяти утра за нами придет машина и доставит нас на стадион, где уже зарезервировано пять мест.

Послание взбудоражило наши души: мы удивились — ведь такое поведение вещей казалось противоестественным, мы терялись в догадках — воспринимать ли приглашение как награду или как попытку унизить, нам было страшно — а не ловушка ли это, хотя до сих пор нам ничего дурного не сделали. Но была и радость — в особенности у детей: ведь затевалось что-то новенькое и можно будет вырваться на воздух. Было и отчаяние — у женщин: наряды-то не покажешь!

Как глава семьи, я полагал, что никто лучше меня не сможет объяснить ситуацию, поэтому, немного поразмыслив, я разразился монологом:

— Дети, из случившегося мы можем сделать три весьма важных вывода.

Первое: этот предмет — вещь, причем вещь использованная и переданная нам в руки. Бумага есть вещество растительного происхождения, а посему — отработанный продукт живого, чернила же — нет. В связи с тем, что облака плывут по небу, вода бежит из крана, а пыль просто лежит, я делаю вывод, что неоформленное сырье вещью не признается. Чтобы считаться вещью, сырье должно обрести форму, то есть из него надо что-то сколотить, вырубить или отлить по шаблону. Мне кажется, соль, сахар и прочие продукты исчезли из шкафа лишь потому, что были упакованы в вещь.

Как мне представляется, это имеет большое значение для будущего, поскольку отсюда следует, что у вещей развито самомнение, которого мы от них не ожидали. Не скрывается ли здесь типичная «человеческая» слабость?

А их праздник, торжество по случаю прихода к власти, — в нем тоже можно обнаружить наше, человеческое, ведь и мы устроили бы нечто подобное. Не заложено ли в обладании властью и обладание людскими слабостями?