Священная книга оборотня

ключницу Пелагею, и писателя Аксакова. Кто такая ключница? Женщина, сжимающая в руке ключ… Даже не просто ключ, кольцо, на котором висят ключи. Надо ли объяснять?

За то время, пока я говорила, он заметно помрачнел.

– Где ты этого набралась? – спросил он.

– Это трюизмы. Их все знают.

– И ты в них веришь?

– Во что?

– В то, что эта сказка не о том, как любовь побеждает все на свете, а о том, как дефекация осознает свою власть над инцестом?

– Дефлорация, – поправила я.

– Не важно. Ты действительно так считаешь?

Я задумалась.

– Я… Я никак не считаю. Просто таков современный дискурс сказок.

– И что, когда тебе дают аленький цветочек, ты из-за этого дискурса считаешь его символом дефекации и инцеста?

– Ну зачем ты так, – ответила я чуть растерянно. – Когда мне дают аленький цветочек, мне… Мне просто приятно.

– Слава богу, – сказал он. – А что касается современного дискурса, то его давно пора забить осиновым колом назад в ту кокаиново-амфетаминовую задницу, которая его породила.

Такого энергичного обобщения я не ожидала.

– Почему?

– Чтобы он не поганил наш аленький цветочек.

– Так, – сказала я, – насчет кокаина я понимаю. Это ты о докторе Фрейде. Верно, был за ним такой грешок. А при чем здесь амфетамины?

– Могу объяснить, – сказал он и поджал под себя ноги, пародируя мою позу.

– Ну объясни.

– Все эти французские попугаи, которые изобрели дискурс, сидят на амфетаминах. Вечером жрут барбитураты, чтобы уснуть, а утро начинают с амфетаминов, чтобы продраться сквозь барбитураты. А потом жрут амфетамины, чтобы успеть выработать как можно больше дискурса перед тем, как начать жрать барбитураты, для того чтобы уснуть. Вот и весь дискурс. Ты не знала?

– Откуда такие сведения?

– У нас в Академии ФСБ был курс о современной психоделической культуре. Контрпромывание мозгов. Да, забыл сказать – все они к тому же педики. Это если ты спросишь, при чем здесь задница.

Разговор шел не туда, куда надо, и пора было менять тему. А я предпочитаю делать это резко.

– Александр, – сказала я, – ты мне объясни, чтобы я поняла, что здесь делаю. Ты меня трахнуть хочешь или перевоспитать?

Он вздрогнул, словно я сказала что-то страшное, вскочил с дивана и стал ходить взад-вперед мимо окна – вернее, не окна, а оставшегося прозрачным прямоугольника в стене.

– Пытаешься меня шокировать? – спросил он. – Зря ты. Я знаю, под твоим напускным цинизмом скрывается чистая ранимая душа.

– Напускной цинизм? Это во мне?

– Даже не цинизм, – сказал он, останавливаясь. – Легкомыслие. Непонимание серьезных вещей, с которыми ты играешь, как маленький ребенок с гранатой. Давай поговорим откровенно, по делу.

– Ну давай.

– Вот ты говоришь – звериная суть мужчины, ужас первого соития… Ведь это такие страшные, темные вещи. Мне самому, если хочешь знать, страшно бывает глядеть в эти бездны…

«Мне самому». Нет, какой он все-таки был смешной.

– А ты рассуждаешь так, – продолжал он, – будто все это семечки. В тебе что,