Таблоид

Как взяла первая форель, я не почувствовал. Бестолково водил по сторонам новеньким удилищем и, только когда из воды показалась голова бешено бьющейся рыбины, сообразил, что леска идет слишком туго.

…Эро появился ближе к обеду, когда солнце стало палить нестерпимо.

— Как успехи?

Я молча кивнул на траву. Там лежал улов: крепкие, серебристые, похожие на ядерные ракеты СС-20 рыбы. Каждая — не меньше чем по семьдесят сантиметров.

Сказать, что я гордился собой, значит ничего не сказать.

Эро покачал головой:

— М-м-да. Что-то нет сегодня клева. Мой семилетний сын такую мелочь обычно выбрасывает. Но ты не расстраивайся. Свою большую рыбу ты еще поймаешь.

— За улов!

— Ловись рыбка большая и маленькая!

— У нас не водятся маленькие! До дна!

Мы ловили щук в пасмурных затонах, удили форель в хрустальных ручьях, а вечерами сидели у костра.

Ночи в Карелии белые. Темнеет от силы на час-полтора. В сумерках я садился с удочкой ждать обещанную мне большую рыбу, а лентяй Эдик рвал землянику на ближайшей поляне.

Эро мастерил костер и кромсал нежное, с янтарными прожилками, мясо:

— Хорошо приготовить рыбу может только мужчина. Женщинам не дано! Ты знаешь, какой у форели вкус, если сварить ее в пиве, а потом есть у костра с луком, сыром и помидорами?

Часа в три ночи мы садились ужинать. Эдик доставал из ручья водку. В соответствии с местным колоритом пили мы только «Finlandia», наливая ее в крошечные рюмочки: не пьянства ради, а дабы согреться.

Как-то Эдик спросил:

— Слушай, Эро, а зачем ты каждый раз оставляешь на берегу одну, самую маленькую, рыбку?

Эро нахмурился. Но все равно объяснил. От смущения его симпатичный прибалтийский акцент стал еще заметнее.

— В детстве бабка мне рассказывала, что раньше рыбы были людьми. Девушками-колдуньями. И что до сих пор они иногда не прочь переспать с рыбаком. Плывешь на лодке, смотришь — девушка… с голой грудью и все такое… а в результате она утаскивает тебя на дно, и ты тонешь. А так: ты им рыбку, и они тебя не тронут. То есть это такой рыбацкий обычай. Глупо, конечно, но иногда я его соблюдаю…

Совершенно особая достопримечательность Карелии — карельские браконьеры.

Браконьеров в Карелии много: все мужское население старше двенадцати лет. К концу первой недели нашего сафари Эро заявил, что без поездки на Ладогу мы никогда не прочувствуем, что такое настоящая рыбалка, и повез нас к своим тамошним приятелям. За ощущениями.

Ощущения начались с того самого момента, когда, разбудив нас в полседьмого утра, приятели предложили выпить по стаканчику водки — для настроения.

Первые несколько часов я ждал, когда же появится рыбинспектор, и нас арестуют. Инспектор не появлялся. Ждать надоело.

Около полудня капитан баркаса Вяйне (голубые глаза, фуражка, растатуированные кисти рук) отдал команду насаживать на перемет живца-салаку. Длина перемета составляла больше 12 километров. Крючки были размером с мою ладонь. Царапины затянулись у меня только через месяц.

Когда перемет был спущен, белоголовые мужчины сгрудились на корме, выпили еще холодной водки и легли вздремнуть.

В четыре пополудни перемет начали выбирать. Невозмутимые обычно аборигены нервничали, шептали «пиляттть!» и, вытягивая шеи, пытались сквозь воду рассмотреть, что же попалось на крючок.

Всего получилось больше двух ведер красной икры. Прямо на палубе улов был поделен между участниками. После этого всю выпотрошенную рыбу выкинули за борт, за исключением пудового лосося, которого подарили на память нам с Эдиком.

Как-то само получилось, что по возвращении весь экипаж оказался в сауне. Веснушчатые односельчанки браконьеров принесли огурчиков, соленых груздей в собственных соплях и целую миску красной икры.

Капитан Вяйне сказал, что хочет угостить нас собственного изготовления можжевеловой настоечкой.

Угостил…

Икру мы доедали уже прямо руками. Прежде чем разойтись, Эдик окинул взглядом гологрудых селянок и спросил, а не стоит ли нам… э-э-э… Я сказал, что не стоит.

О том, чтобы с утра пойти на озеро, не могло быть и речи. Не знаю, из какого такого можжевельника гнал капитан свою настойку, но похмелье она давала страшное. Ни до ни после мною не испытанное.

Эрго: черт бы побрал этих карельских браконьеров!

На самом деле Карелия — это огромная страна, на территории которой, как это обычно говорится, можно было бы разместить несколько Швеций, Швейцарий и Швамбраний.

Север Карелии, Лапландия, — край подледного лова. То, какого размера рыбу вы вытащите, зависит лишь от того, какого размера лунку вам не лень пробурить.

Восточная Карелия знаменита морской рыбалкой на царь-рыбу семгу, которая вырастает до таких размеров, что ее нужно, как кита, бить гарпуном. Ну а юг, упирающийся в Ленобласть, — это до озноба холодные даже днем ручьи и озера… тысячи озер.

Больших озер в Карелии штук десять. Остальные — маленькие, очень маленькие и крошечные, вроде Сариолы, на котором рыбачили мы.

За несколько дней до конца отпуска Эро сказал, что пришло время научить нас блеснить. Теперь он учил, а мы — учились. Четвертый час подряд.

Учеба заключалась в том, что мы расставили вдоль бортов его моторки спиннинги, легли на дно, пили пиво и ждали, не заскрипит ли катушка.

Солнце отрывалось во всю мощь. Пиво нагревалось моментально. Предусмотрительный Перкилайнен затолкал под скамью целый ящик.

— Прошлым годом во-он там мы поймали сома. Здоровый был: трое мужиков поднять не могли. Этот сом собаками питался. Мы ему брюхо распороли, а там ошейников… штук шесть… или даже восемь. У вас в Питере о таких сомах небось и не слышали.

В Питере? Я даже не сразу понял, о чем он. В Питере… на Юпитере… где это?

Над головой висело бездонное синее небо. За кормой — бездонное синее озеро. Там, в озерных глубинах, кружились вокруг блесен пучеглазые форели и питающиеся собаками двухметровые сомы.

Поверить в то, что помимо этого на свете существует пыльный каменный город Санкт-Петербург, было невозможно.

Я отхлебнул пива. Прислушался, не заскрипит ли катушка? Всего через три дня мне предстояло возвращаться домой.