Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Расторопный хозяин не заставил нас долго ждать.

— Первые годы я плавал на парусниках, — сказал матрос. — То было лучшее время в моей жизни. Работа, конечно, не легче, чем на трамповых пароходах, где я позже надорвал свои силы. Но товарищи тогда были надежнее, а море — просторнее. С палубы парохода мир видится маленьким.

— Парусники скоро исчезнут, — сказал владелец мелочной лавки.

— Когда они терпят крушение или просто ржавеют, ни одному судовладельцу не придет в голову заказать новое судно такой конструкции, — подтвердил матрос. — Ясное дело. В гаванях теперь редко когда увидишь высокие мачты.

— Машина дешевле, чем дешевый ветер, — сказал мастер по засолке. — Парусные суда уже не соответствуют времени. Да и жалованье не компенсирует морякам долгое время плавания парусного судна.

Мне захотелось вмешаться и сказать им, что и сам я однажды совершил долгое плавание на судне, влекомом парусами. Но я вовремя сообразил, что это было бы преждевременно, и, вместо того чтобы заговорить, отпил глоток пунша.

— Я даже пережил кораблекрушение, — снова подал голос матрос.

— Всякий пожилой матрос вправе претендовать на то, что был свидетелем какого-нибудь кораблекрушения, — ввернул восемнадцатилетний.

И опять мне захотелось вмешаться в разговор, но матрос ответил молодому человеку тотчас же:

— При чем тут право, если речь идет о случайности…

Он смерил молодого человека, сына рыбака, презрительным взглядом.

— Я был тогда не старше, чем вы сейчас, а несчастный случай — очень странный — произошел совершенно неожиданно. Новое, хорошо построенное судно при спокойном море внезапно начало тонуть. И спасти его оказалось невозможно.

— Да, такое не каждый день случается, — ввернул владелец мелочной лавки.

— И все же чаще, чем принято думать, — вырвалось у меня.

— Вы, конечно, можете иметь свое мнение, — сказал матрос. — Что корабль получил течь, о таком приходится порой слышать; и — что не удалось найти способ поддерживать его на плаву, пока пробоину не заделают. Но с кораблем, о котором я вам рассказываю, приключилась другая история. Он начал тонуть… и никто так и не узнал, по какой причине. Команда спустилась в шлюпки, а ведь не было никакой аварии, поскольку море оставалось спокойным. Мы ждали окончательной гибели корабля — мы ведь были в открытом море, никому и в голову не пришло, что можно на шлюпках добраться до берега. Мы бы все неизбежно погибли, если бы не встретили случайно одно судно, которое и выудило нас из воды, пока еще не стало слишком поздно… У нас, значит, было достаточно времени, чтобы попрощаться со своим кораблем. Сперва погрузилась в воду его кормовая часть. Потом он начал крениться набок. Мачты, паруса, такелаж опрокинулись в воду…

Я вздохнул.

— Море клокотало там, где корпус корабля погрузился в воду, — рассказывал матрос, — но галеонная фигура не хотела опускаться на дно. Прямостоящая, оставалась она над водой. Эта фигура была человеком, пышнотелой женщиной — искусно вырезанной из дерева, раскрашенной в натуральные цвета, с ног до головы обнаженной. Она не хотела тонуть и все еще поддерживала на плаву захлестываемое водой судно. Мы должны были выдержать это зрелище. Мы выдерживали его час. Мы выдерживали его несколько часов. Потом наше терпение лопнуло. Подплыли две лодки. И вот стоит эта женщина — огромная, высотой с двух мужчин, осязаемая. Мы ощупали ее. И схватились за топоры. Вонзили сталь в ее груди, в бедра. Раскроили ей череп и живот. Только когда мы изничтожили статую, корабль смог полностью погрузиться под воду. Мы переглянулись, с искаженными лицами, — когда всё уже было позади. Посмотрели на лезвия топоров. И увидели, что они красны от каплющей крови…

— Это ложь, — сказал я твердо.

— Я сам нанес ей первый удар, в левую грудь, — настаивал матрос. — И ощущение от того удара до сих пор сохраняется во мне. Будто я рассек живую плоть.

— Корабль носил имя «Лаис», — сказал я.

— Откуда вы знаете? — спросил матрос.

— Это был трехмачтовый парусник, — сказал я.

— Правильно, — подтвердил изумленный матрос.

— Построенный из дуба и тика в Хебберне на Тайне, старым мастером Лайонелом Эскоттом Макфи, — сказал я.

— Это был новый корабль из дуба и тика, — уточнил матрос.

— Я был свидетелем, как он затонул, — сказал я.

— Что ж, — сказал матрос, — если вы были свидетелем, вы должны знать, что мы убили галеонную фигуру — точно так, как я рассказал. Что ее деревянное тело кровоточило, и мы все чуть с ума не сошли.

Он твердо посмотрел на меня. Я не смог выдержать его взгляд. Под пеплом настоящего еще теплился жар прошлого. Событие, которое потрясло этого человека, в то время юношу, и преобразило его чувственное восприятие. Я устыдился своего маловерия. Я вспомнил, как не мог сойтись с Тутайном во мнении относительно галеонной фигуры. Как всего две или три недели назад описал в этой самой тетради наш спор о ней. Как наш кок в свое время сказал, что, если поцарапать деревянную обшивку корабля, из досок начнет сочиться кровь. И вот теперь матрос высказал очевидное: тогда был убит человек. Могли я отрицать убийство моей возлюбленной — насильственную смерть Эллены? В самом ли деле мои воспоминания лучше или правдивее, чем воспоминания матроса? А мои глаза — надежнее, чем его глаза? И разве правда о тех событиях не потеряла силу за давностью лет?.. Я тихо сказал:

— Всё так и было. Так и было.

Матрос откликнулся:

— Я знал, что вы согласитесь со мной, как только преодолеете стыд.

Теперь, почувствовав себя свободнее, я смог взглянуть ему в лицо. Я попытался его узнать. Я сказал:

— Уж не один ли вы из тех двух матросов, которые хотели заниматься христианским мореходством ^{134} вместе, вдвоем, на одних и тех же судах? Мы их еще прозвали Кастором и Поллуксом ^{135}. И им нравились эти имена.

Он ответил:

— А вы не жених ли той самой капитанской дочки, про которую говорили, что галеонная фигура будто бы сделана по ее подобию?

Я вздрогнул. И с трудом выдавил из себя:

— Думаю, Эллена была постройнее.

Он снисходительно улыбнулся:

— Тогда мы ценили пышную плоть.

Я залился краской. И спросил:

— Вы Кастор или Поллукс?

— Поллукс, — сказал он.

— А что стало с Кастором? — спросил я. — Неужели вы отказались от совместных плаваний?

— Очень скоро, — ответил Поллукс.

— Вы поссорились? — спросил я.

— Альвин ^{136}, то есть Кастор, нанялся слугой к судовладельцу, — сказал матрос.

Я задрожал всем телом.

— Расскажите об этом, — шепотом попросил через стол.

Остальные гости сидели молча, еще не оправившись от изумления. Я снова заказал для всех пунш, на сей раз и для второй группы; поспешно выпил горячий напиток, как только его принесли, предложил другим последовать моему примеру и заказал по новой. Мастер по засолке попробовал было воспротивиться, хозяин мелочной лавки — тоже. Но я объяснил им, что на них не лежит ответное обязательство, что я праздную встречу с соотечественником — вместе с которым когда-то пережил кораблекрушение, вместе с которым участвовал в убиении живой галеонной фигуры.

Они засмеялись, приняв меня за пьяного. Я снова повернулся к Поллуксу. И стал выспрашивать подробности о его товарище Альвине. При каких обстоятельствах тот получил место слуги. Служит ли там до сих пор. Или прошедшие десятилетия принесли какую-то перемену, поскольку перемена может произойти в любой момент. Жив ли еще судовладелец — он ведь должен сейчас быть стариком. И если жив, то по какому адресу проживает.

Поллукс только и смог сказать, что пять или шесть лет назад в доме судовладельца все оставалось без изменений — как было за два десятка лет до того.

Ничего определенного. Я сам знал, что еще несколько лет назад господин Дюменегульд де Рошмон ^{137} был жив. Теперь я услышал, что и Кастор, возможно, жив и все еще служит ему. Наверное, Поллукс втайне страдал оттого, что потерял Кастора, которого когда-то называл другом. Теперь он фактически не имел с ним дела. Ему не нравилась новая профессия бывшего матроса, но он не позволял себе неодобрительных высказываний, ведь доходы Кастора были выше, чем у него. Лет десять назад они провели вместе одну ночь, предаваясь бессмысленному пьянству. И когда пришли в чувство, оба были перепачканы грязью.