Сборник рассказов

В оконцовке я, правда, почти что убила ту климаксную истеричку, которая позвонила мне на работу. Патамушта убийство, на самом деле, оказалось обычной вознёй из-за канцелярского ножа. Сын, типа, похвалился, а одноклассник, типа, позавидовал, и захотел отнять. Ума-то палата — вот и схватился ребёнок рукой прям за лезвие. Ну, порезался конечно. Я тогда Дрону пиздоф всё равно дала, ибо нехуй в школу ножы таскать, в первом-то классе. Хоть бы даже и канцелярские. Ну и забыла уже. А тут, вдруг, такие заявления…

Я покосилась на бойфренда Диму, глазами приказывая тому зачехлить свой хуй обратно, ибо дело пахнет большой кровью, и ебли севодня явно уже не будет. Сынуля у меня не из паникёров. Рас решыл, что я ево убью — значит, придёцца убить.

— Што там у тебя, Андрей? — сурово спросила я, делая акцент на полном имени сына. Штоп понял, что я уже готова к убийству, еси чо. Я никогда Дюшу полным именем не называю. Только когда намерена вломить ему люлей всяческих.

— Мам, это жопа… — выдохнул в трубку третьеклассник Андрюша, и зачастил: — я знаю, ты меня убьёшь. Сделай это, мать, я заслужил. Но сначала выполни мою просьбу. Я забыл тебе сказать, что завтра, к десяти часам утра, ты должна принести в школу на празник пирог. Сделанный сопственными руками. Покупной не катит. Конкурс у нас проводицца. Кто не принесёт пирог — тот чмо.

Последняя фраза была сказана со слезами.

Ну вот уш нет! Сын Лиды Раевской не может быть чмом по определению! Значит, будем печь пирог! Но вслух я сказала:

— Я непременно убью тебя, Дрон. Иди спать. Будет тебе пирог.

— Спасибо, мамочка! Я тебя люблю! — сразу ожил сын, поняв, что ево никто убивать не будет. Ибо я назвала ево Дроном, а не Андреем, и дал отбой.

Приплыли, дефки… Из меня кандитер как из говна пуля. Не, я умею, конечно, всякий там хворост печь, пирожки с капустой, и даже фирменный четырёхярусный торт с фруктами, но никогда не держу в доме запасов муки на пять лет, глазури, изюма и прочих краситилей Е сто дваццать пять.

Время, напомню, одинаццать вечера. Даже уже больше. В магазин идти в лом. Лезу в холодильник.

Яйца есть. Сахар тоже. Лимон сморщенный, похожий на Ющенко, нашла. В шкафчике ещё муку нарыла. Правда, блинную. Фсё. Список ингридиентов кончился. Ну, думаю, захуячу-ка я щас Мишкину кашу.

Вываливаю все ингридиенты, включая Ющенко, в миску, взбиваю всё миксером, в порыве вдохновения натрясла в тесто ещё прошлогоднего изюма и кинула туда шоколадку Алёнка.

Получилось француское блюдо Блевансон.

А нуихуй с ним.

Выливаю всё это на противень, сую в духовку, и жду пятнаццать минут.

Когда я открыла духовку — я ахуела. Оттуда на меня смотрела большая коричневая жопа.

Реальная жопа. Даже с анусом.

Отчево-то сразу вспомнилась фраза «Такая только у миня и у Майкла Джэксона».

— Здравствуй, жопа… — сказала я, и кровожадно тыкнула вилкой в правую жопную булку.

Булка сразу сдулась.

— Эгегей!!!! — заорала я, и ткнула в левую булку.

Ту постигла та же участь.

Потом я отковырнула анус, который оказался изюмом, сунула ево в рот, задумчиво пожевала, и вытащила противень целиком.

Блевансон полностью испёкся. Не считая того, что по краям он дэцл подгорел.

Хуйня-война. Прорвёмся.

Разрезаю пласт пополам, одну половинку мажу каким-то столетней давности вареньем, другой половинкой накрываю первую, обрезаю ножом края — и получаю какое-то уёбище правильной прямоугольной формы. Штоп придать ему сходство с кондитерским изделием — обмазываю уёбище целиком вареньем, и посыпаю раскрошенным толкушкой пиченьем «Юбилейное». Говно, конечно, получилось, но главное, что сына чмом никто не назовёт.

Чувствовала я себя тогда царевной-легужкой: «Ложись спать, Иван-Царевич, утро вечера мудрёнее, буит тибе пирог для батюшки, бля»

Говнопирог я аккуратно упаковала в обувную коробку, и с чувством выполненного долга попесдовала в спальню за порцией оральных ласок. Я патамушта их беспесды заслужыла.

Утром я подорвалась в девять сорок пять, и, наскоро умывшысь-причесавшысь, пописдела с обувной коробкой в школу.

Мордашку сына, маячавшую в окне, я заметила ещё издали, и помахала ему коробкой. Сын подпрыгнул, и исчез из поля зрения. Наверное, меня встречать побежал.

Так и есть. Не успела я ещё войти в школу, как на меня налетел Дюшес, одетый в чорные лосины с каким-то пидорским лисьим хвостом на жопе.

— Ты сегодня изображаешь Серёжу Зверева? — спросила я, снимая шубу.

— Нет, — совершенно серьёзно ответил сын, — я играю тушканчика Лёлика.

— Пиз… То есть одуреть можно… — сказала я, и отдала Дрону говнопирог: — Неси в класс. Твоя мама — кондитерский гений.

Зря я наивно рассчитывала, что все родительские пироги просто выставят на стол, и сожрут.

Нет.

Всё оказалось хуже, чем я думала.

Классная руководительница сына, облачившаяся по случаю празника в леопардовое платье с люрексом, аккуратно записывала в титрадку кто чо припёр пожрать, и фтыкала в выпечку канцелярские скрепки с бумашками, на которых размашысто писала фамилии родителей.

Я забилась в угол. Патамушта увидела, что напекли другие, порядочные мамашы.

Там были какие-то немыслимые торты в полметра, облитые желе, утыканные кивями и фейхуями, и замысловатые пиченья в пять слоёф.

Мой говнопирожог на этом фоне смотрелся аццки непрезентабельно.

Стало очень жалко сына. Патамушта было понятно, што щас ево всё равно назовут чмом, и рибёнок понесёт психологическую травму.

— Семья Раевских! — громко провозгласила учительница, поправила рукой сиську, норовившую вывалицца из лепёрдовых одежд, и с хрустом воткнула в мой пирог табличку.

Мамашы в празничных ритузах кинули взгляд на мой кулинарный шыдевр, и разом прекратили делицца рецептами.

— Что? — в гулкой тишыне спросила я, — Рецепт дать? Хуй вам. Это семейный секрет.

Сын радостно заулыбался, а мамашы разве что не харкнули в моё йуное ебло.

— Прошу детей к столу! — сиреной взывыла обольстительная учительница, и фсе дети резво кинулись жрать.

Мамашы вцепились друг дружке в ритузы, и алчно смотрели чьё произведение искусства пользуецца бОльшим спросом.

Я стояла в углу, и грусно зырила на свой одинокий пирожочек, который никто не жрал. Стало ужасно обидно.

Я отвела взгляд от своего питомца, и столкнулась глазами с сыном.

«Мам, не ссы» — прочитала я по его губам, и натужно улыбнулась. Мол, не ссу, сынок, тычо?

Сын наклонился к уху сидящего рядом с ним товарища, и что-то ему сказал, от чего мальчик вздрогнул, и быстро прошептал что-то на ухо уже своему соседу.

Минуту я наблюдала за цепной реакцией в рядах пирующих, и икнула, когда последний из сидящих поднялся, и громко крикнул:

— А где пирожок Андрюшиной мамы?

Какая-то маманька небрежно подтолкнула тарелку с моим кушаньем по столу, отчего пирожок с тарелки свалился, и громко стукнулся о стол. С таким брутальным железным звуком.

Ещё через минуту от моего пирога ничего не осталось.

Мамашы смотрели на меня с яростью, и жамкали потными ладонями свои ритузы, а я пила воду из-под крана, стремясь унять икоту.

Мой пирог съели! Целиком! До крошки! И никто не проблевался!!!

Вы верите в это? Вот и я не верила.

Я не верила до последнего. Не верила даже тогда, когда получила на руки красную почётную грамоту, гласящую: «Награждается семья Раевских, занявшая первое место в конкурсе «Кулинарный мастер», за самый вкусный и красивый пирог». Грамоту я получала в абсолютной тишине, которую нарушили лишь рукоплескания моего сына. Мамашы и учительница смотрели на меня как на наебавшего их человека, но молчали, и не выёбывались. И правильно. Они ж меня не первый год знают.

Потом был празничный концерт, и мой сын порвал весь зал, когда у него во время монолога «Я — тушканчик Лёлик, и я очень давно не кушал, и пиздецки оголодал…» — лопнули на жопе лосины, явив зрителю заботливо откормленную мною Дюшкину задницу.