КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ

– Мистер Бэнкс, нам незачем ссориться. Я от души желаю успеха вашей миссии. Но я просто хочу, чтобы вы поняли, что может случиться…

– Меня все меньше интересуют ваши соображения на этот счет, лейтенант. Позвольте заметить, что вы – плохая реклама для китайской армии. Правильно ли я понимаю, что вы берете назад свое слово? Что не желаете сопровождать меня дальше? Думаю, так и есть. Вы предоставляете мне самому выполнить эту трудную задачу. Очень хорошо, так я и сделаю! Нападу на этот дом в одиночку!

– Думаю, сэр, вам следует успокоиться, пока вы не наговорили чего-нибудь еще…

– Еще? Тогда еще одно, сэр! Можете быть уверены, что я не стану упоминать вашего имени на церемонии в Джессфилд-парке. А если и упомяну, то отнюдь не в комплиментарном контексте…

– Мистер Бэнкс, пожалуйста, выслушайте меня! Если вы намерены двигаться дальше, несмотря на опасность, воспрепятствовать вам я не могу. Но один вы, безусловно, будете в большей безопасности. Со мной вы гораздо больше рискуете попасть под пулю. Вы – европеец в гражданской одежде. Если будете соблюдать крайнюю осторожность и четко называть имя каждому встречному, вполне вероятно, останетесь невредимы. Разумеется, я повторяю свой совет подождать, пока не изменится ситуация. Но опять же как человек, тоже имеющий престарелых родителей, могу понять ваше нетерпение.

Я встал, как мог отряхнул костюм и холодно бросил:

– Ну что ж, тогда я ухожу.

– В таком случае, мистер Бэнкс, возьмите это. – Он протянул мне маленький фонарик. – Еще раз советую остановиться и переждать, если вы не доберетесь до места засветло, но по вашему настроению вижу, что вы не склонны задерживаться, и в этом случае вам, конечно, понадобится фонарь. Батарейки не новые, так что пользуйтесь им только в случае крайней необходимости.

Сунув фонарь в карман, я ворчливо поблагодарил его, уже сожалея о своей несдержанности. Умирающий по ту сторону стены перестал выкрикивать отдельные слова и снова только выл. Я пошел было на звук, но лейтенант остановил меня:

– Туда нельзя, мистер Бэнкс. Вам придется пройти отсюда немного на север, а йотом постараться двигаться в прежнем направлении. Сюда, сэр.

Несколько минут он вел меня по дорожке, перпендикулярной той, по которой мы шли прежде. Наконец мы приблизились к еще одной стене, в которой зияла брешь.

– Пройдите но этой дороге не менее полумили, потом снова сверните на восток. Вам могут встретиться солдаты как с той, так и с другой стороны. Помните, что я вам говорил: прячьте револьвер и сразу заявляйте о своем нейтралитете. Если увидите местных жителей, просите их указать вам путь к Восточной печи. Желаю удачи, сэр. Мне жаль, что я не могу вам больше ничем помочь.

Прошагав несколько минут в северном направлении, я стал замечать, что дома здесь разрушены меньше. Это, впрочем, не сделало мой путь более легким; поскольку крыши тут остались в основном целыми, приходилось двигаться в сумеречном свете – фонарь я берег до темноты – и нередко пробираться на ощупь до следующей пробоины. Почему-то теперь попадалось больше битого стекла и канав с застоявшейся, тухлой водой. Часто я слышал торопливый шорох пробегавших мимо крысиных стай, а однажды наткнулся на дохлую собаку, но стрельбы здесь слышно не было.

Именно на этом этапе путешествия я поймал себя на том, что снова вспоминаю, как мы прощались с Дженнифер в тот солнечный день в маленькой школьной гостиной, – особенно ее лицо, когда она, совершенно серьезно клялась, что станет «помогать» мне, став старше. Один раз, пробираясь на ощупь вдоль стены, я представил нелепую картинку: бедная девочка ковыляет за мной по этим мертвенным катакомбам, полная решимости выполнить свое обещание, и я вдруг так разволновался, что едва не заплакал.

Потом я набрел на дыру в стене; впереди ничего не было видно, и жутко несло испражнениями. Я понимал: чтобы не сбиться с пути, необходимо пролезть в следующую комнату, но не мог заставить себя сделать это и прошел мимо. Брезгливость дорого обошлась мне, потому что потом долго не мог найти другой дыры, и у меня возникло подозрение, будто я все дальше отклоняюсь от маршрута.

Когда окончательно стемнело и пришлось включить фонарь, я стал все чаще спотыкаться: то о ножку почти целого комода или алтаря, то о кровать, когда оказывался в почти нетронутой комнате, где мебель была лишь слегка сдвинута с мест, словно люди только что вышли по делам. Но рядом с такими комнатами я видел и полностью разрушенные или затопленные.

Попадалось все больше тощих бродячих собак; я боялся, что они начнут нападать на меня, но они неизменно поджимали хвосты и шмыгали в темноту, рыча, если я направлял на них луч фонарика. Мне повстречались три собаки, свирепо что-то рвавшие на части, я даже выхватил пистолет, поскольку не сомневался, что они на меня набросятся, но и эти псы лишь проводили меня смиренными взглядами, словно признавая превосходство человека, способного мстить.

Словом, я был уже в какой-то мере подготовлен и не слишком удивился, когда повстречал первую семью. Я высветил людей, прячущихся в темном углу, своим фонариком: несколько детишек, три женщины и пожилой мужчина. Они сидели в окружении тюков с нехитрым скарбом и в ужасе смотрели на меня, ощетинившись подручным «оружием», которое опустили, лишь услышав мою мирную речь. Я пытался выяснить, далеко ли находится Восточная печь, но они только непонимающе смотрели на меня. В соседних домах, куда все чаше можно было войти уже сквозь дверные проемы, а не пробоины в стенах, я видел еще три или четыре такие семьи, но и от них узнал не больше.

Потом я вышел на довольно просторную площадку, дальний конец которой был тускло освещен красноватым светом фонаря. В тени, окружавшей относительно светлый островок, столпилось много народу – тоже преимущественно женщины, дети и лишь несколько престарелых мужчин. Я, как обычно, спокойно обратился к ним, но, сразу ощутив в атмосфере нечто странное, замолчал и достал пистолет.

В мерцании красноватого света все лица повернулись ко мне, но тут же взгляды собравшихся обратились в дальний угол, где дюжина ребятишек, собравшихся в кружок, склонились над чем-то, лежавшим на земле. Кое-кто тыкал папками в то, что там находилось, и тут я заметил, что многие взрослые держали заостренные лопаты, кухонные ножи и прочие самодельные орудия. У меня появилось ощущение, будто я помешал некоему мрачному ритуалу, и первым побуждением было ретироваться. Но быть может, потому, что услышал неясный звук, а может, побуждаемый шестым чувством, я вместо этого, держа наготове пистолет, невольно двинулся к детям. Судя по всему, им не хотелось показывать мне свою добычу, но постепенно они расступились, и я увидел в тусклом красноватом мерцании японского солдата, неподвижно лежавшего на боку. Руки у него были связаны за спиной, ноги тоже связаны, глаза закрыты. Я увидел, что из раны под мышкой сочится кровь, уже пропитавшая китель. Лицо и волосы солдата были покрыты пылью и коркой спекшейся крови. Но несмотря на все это, я без труда узнал Акиру.

Дети снова сомкнули круг, и один мальчишка ткнул Акиру палкой. Я велел им отойти назад, махнув револьвером, и они немного отступили, однако продолжали внимательно наблюдать.

Пока я осматривал Акиру, глаза его оставались закрытыми. Китель на спине был изодран в клочья, из чего можно было заключить, что его волокли по земле. Рана под мышкой скорее всего была от шрапнели. На затылке виднелись шишка и рассеченная кожа. Но Акира был так измазан сажей, а свет был таким слабым, что я затруднялся определить, насколько серьезны его раны. Я направил на моего друга луч фонарика, и при этом тень вокруг так сгустилась, что мне стало еще труднее что-либо рассмотреть.

В течение нескольких минут я все же обследовал раны. Наконец он открыл глаза.

– Акира! – сказал я, приблизив к нему лицо. – Это я, Кристофер!

Тут мне пришло в голову, что, освещенный сзади, я представляюсь ему лишь неким устрашающим силуэтом, поэтому снова позвал его по имени и посветил фонариком себе в лицо. Вероятно, я показался Акиру чудовищным призраком, ибо на его лице появилась гримаса отвращения и он с презрением плюнул в меня. Но сил у него почти не осталось, и слюна повисла на его же шоке.