Избранное

В этом тоже проявлялись особенности обитателей Таоцунь и Мэнгуаньтунь. Люди могли враждовать годами, но в трудную минуту все забывали и кидались на помощь друг другу. Меж ними снова рождалась дружба. Когда Цзинчжэнь подходила к выкрашенным в черный лак воротам Горячки, она уже не помнила, что случилось накануне вечером — как она поносила Горячку самыми отборными ругательствами, хотя и не называла ее по имени в момент ругани, в чем содержалось некоторое преимущество, так как потом в любой момент можно было слукавить — ведь она ругала врага, не называя его по имени. Поэтому никаких угрызений она сейчас не испытывала.

Крики Цзинчжэнь подняли Горячку с постели, однако женщина не выказала недовольства. А как же иначе? Ведь они земляки, а здесь живут как самые близкие соседи. К тому же Горячка просто обожала всевозможные истории и потому сейчас испытывала радостное возбуждение, понимая, что у соседей что-то стряслось и они обращаются к ней за помощью. Она была благодарна Цзинчжэнь за оказанное доверие. Не раздумывая, Горячка разбудила мужа, господина во всех отношениях весьма положительного и невероятно аккуратного, работавшего счетоводом в большой лавке, где торговали шелками и которая находилась за Передними воротами — Цяньмэнь. Муж, сама Горячка, также их семнадцатилетний сын вслед за Цзинчжэнь поспешили к дому Ни.

— Ай-я! Мать родная! Что это с дверью! — послышался возглас простодушной Горячки, когда они поднимались по ступеням. Господин счетовод мрачно покосился на жену. Цзинчжэнь и Цзинъи не обратили на это замечание ни малейшего внимания. Мужчины обошлись без посторонней помощи. Ни за что не подумаешь, что у счетовода и его сына столько сил. Они легко подняли Ни Учэна с грязного пола. Им показалось странным, что крупный на вид мужчина на самом деле оказался таким легким. Это потому, что Ни Учэн сильно исхудал. Слишком исхудал!

Госпожа Чжао, Цзинчжэнь и Горячка удалились, так как Цзинъи вместе со счетоводом и сыном принялись раздевать пострадавшего, а затем укрыли его толстым ватным одеялом.

— Надо сходить за доктором! — подсказал счетовод.

Цзинъи достала деньги, которые ей удалось вчера, во время молниеносной операции, вытащить из мужнина кармана. На всякий случай она вынула и золотое кольцо, которое берегла многие годы в ожидании «черного дня». Цзинъи устремилась было к дверям, но сестра ее остановила.

— Лучше присмотри за ним! А за доктором схожу я!

Цзинъи молча поблагодарила сестру. Вот что значит родная кровь.

Лицо Ни Учэна, прикрытого теплым одеялом, постепенно розовело. Он застонал. Голова была горячая, будто полыхала огнем. Дети, вы можете тихонько позвать отца, но от отца нет никакого ответа. Цзинъи смочила в теплой воде полотенце и вытерла слюну в уголках мужниных губ и следы грязи. Непутевый, ненавистный, но все же ты у меня единственный! Мне без тебя никак нельзя!

Ни Учэн, широко раскрыв глаза, застонал, но снова погрузился в забытье. Через некоторое время пришел доктор Чжао Шантун, директор глазной клиники «Свет». Он был их земляком, поэтому семья обращалась к нему за помощью всякий раз, когда кто-то заболевал, неважно чем. Доктор разбудил больного и, вынув стетоскоп, стал внимательно выслушивать. Цзинъи сразу же прониклась к врачу большим уважением. Доктор, сделав серьезное лицо, выдал заключение: воспаление легких. Открыв саквояж, он достал какие-то таблетки и порошок в пакетике и поверх упаковки сделал надпись латинскими буквами. На отдельном листке он написал записку врачу-терапевту, который жил поблизости. Цзинъи должна к нему сходить…

Благодаря заботам Цзинъи и вниманию детей, моливших Небо о выздоровлении отца, Ни Учэн постепенно пришел в себя. То, что с ним произошло, казалось ему чудовищным сном. Он словно побывал на дне глубокого черного омута.

Он вспомнил прошлый вечер, когда Цзинчжэнь швырнула в него миску с горячей бобовой похлебкой, и то, как он в панике бежал с поля боя. Когда он опомнился и остановился, то увидел, что стоит в пустынном сером переулке. Странно, но только сейчас (не где-нибудь, а именно здесь) он вдруг вспомнил о важной встрече, которая была назначена на сегодняшний вечер. Удивительно! Он не вспоминал о ней на протяжении всего дня: он не думал о ней всего лишь час или десять минут назад. Казалось, он забыл о ней нарочно, словно специально этого хотел. И вот после дикой семейной сцены он вдруг вспомнил об этой встрече. Они его ждут.

Три его любимых ученика! Двое из них, наголо остриженные юноши, принадлежали к тому сорту наивных и чистых молодых людей, которые готовы отдать жизнь во имя правды и справедливости. Третья — девушка в очках, обладающая исключительно острым умом, вызывавшим у него изумление. Все трое почему-то привязались к нему, хотя он сам хорошо знал, что ведет уроки из рук вон плохо, впрочем, об их содержании сказать более определенное он сам не решался. Ни Учэн рассказывал им о Сократе, Демокрите, Платоне. Впоследствии он познакомил их с Ницше и Дьюи, рассказал о Марксе, Фрейде и Муссолини (между прочим, заметил, что Муссолини — философ, и одновременно сообщил еще какую-то чушь). И все же три ученика любили беседовать с Ни Учэном. Однажды они спросили его, для чего нужна философия. Он ответил им — философия не нужна. Но если она не нужна, то зачем о ней говорить? Вот этого он не знал. «Китай сейчас в беде — это мне твердо известно, как известно и то, что Европа пылает в огне».

Что же нам делать? Как по-вашему, что можно сделать?

Я не знаю.

Но вы же преподаватель университета, были в Европе, а ничего не знаете. В своих лекциях вы часто рассуждаете о государстве и обществе, о мире, прогрессе, культуре, науке. Скажите наконец, что надо сделать, чтобы наша страна, общество, весь мир пошел по пути культуры и передовой науки?

Это мне неизвестно.

Ну хорошо, знаете ли вы, что в Китае сейчас находятся японские войска, что на Тихом океане идет война? Известно ли вам, что все мы живем под штыками оккупантов и жандармов? Слышали вы, что идет война между Германией и Советским Союзом? А что вы скажете о предателе Ван Цзинвэе, что вы знаете о Чан Кайши, о Чжу Дэ [111], Мао Цзэдуне?

Я же не политик!

Но вы же китаец. Голоса молодых оппонентов звенели на самой верхней ноте — никуда от них не денешься, никуда не скроешься! Многочисленные вопросы, которые они задавали, конечно, вертелись в голове у Ни Учэна, жили в его душе, Ни Учэн хорошо видел их, знал обо всех этих проблемах, но с необыкновенной легкостью о них забывал, отшвыривал их прочь, видимо полагая, что достаточно проникнуться их серьезностью и дальше он сможет о них не думать, не терзаться; но, поскольку он переставал о них думать, они фактически больше для него не существовали, а потому лучше было никого не мучить и не задавать этих вопросов самому себе. В этом отношении он сильно отличался от своих молодых друзей. Ни Учэн давно уже привык жить, не задумываясь ни о сложных проблемах, ни о тревожных вопросах, он обходил их стороной.

Горячность молодых людей в конце концов его расшевелила. Как я рад! Ах, как давно я не испытывал подобной радости! Именно в вас, молодые люди, заключены подлинные надежды будущей китайской нации. Я тоже являюсь ее представителем, поэтому я несу ответственность не только перед самим собой, но также перед Отечеством и нацией. Раньше я такую ответственность на себя не брал, потому что робел, колебался — словом, не решался ни за что отвечать. Я плыл по течению, совершенно не задумываясь о том, куда меня вынесет поток! Страшно! Вроде ты живой человек, а на самом деле — мертвец! Время пришло! Наш сегодняшний разговор — поворотный этап во всей моей жизни! Мне нужно сделать соответствующие выводы, я сумею прозреть. Вместе с вами, мои друзья, я принимаю серьезнейшее и волнующее решение! Все, что вы сказали, — сущая правда! Надо ставить эти вопросы, искать ответы, надо уметь быть беспощадным к себе! Пусть катятся к черту все, кто не выдержал ваших вопросов! Пусть погибнет все, что прогнило! Война не страшна! Война и даже сатанинское отродье лучше, чем медленное гниение. Но вы еще так молоды, откуда вам знать о гнили. Вот вам пример. Человека можно сравнить с обыкновенным бобом (кстати, замечу, что бобы бывают черные, желтые и так далее. Между прочим, в древнем книжном языке иероглиф «боб» имел начертание, отличное от нынешнего). Так вот, разложение человека можно уподобить гниению испорченного боба, который в результате ферментации превращается в желтый соус. Вы когда-нибудь видели, как крестьяне в деревне делают соус? Сколько же на него слетается мух! Целые тучи! А сколько личинок они откладывают! В истории есть своя грязь и гниль. Подобно тому как под нашими грязными ногтями скапливается множество бактерий и микробов. Теперь представьте: одно поколение людей сменяет другое, и так без конца. Какой же толщины образуется слой этого желтого соуса? Все новые и новые бобы попадают в старую желтую массу, которая начинает бродить, киснуть, разлагаться, в конце концов превращаясь в однородную жижу, похожую на жидкую глину, издающую резкий запах. После того как она затвердеет, поверхность ее становится похожа на толстую шкуру, покрытую струпьями. Вот так и с человеком: новая грязь напластовывается на старую, а это куда страшнее, чем омертвение души. На кого же мы обращаем наши надежды? На вас, кто способен переживать, и плакать, и смеяться, и думать, и действовать, быть тем, кем является. Но наш мир надо не оплакивать и не осмеивать, его надо уметь понимать. Между прочим, знаете ли вы, что в свое время я слушал в Германии лекции известного педагога Шпрангера [112]. Совершенно седой, розовощекий, необычайно энергичный… Я верю в светлое будущее человечества, верю в дарвиновскую теорию эволюции. А помните ли вы Янь Фу [113] и его книгу «Развитие природы»? Какой, скажу я вам, изумительный стиль! Несомненно, по сравнению с теми временами, когда наши предки «одевались в перья и пили кровь», мы сделали большой скачок вперед. Могу сказать со всей определенностью: я верю в будущее, я уверен, что созидательный дух китайской нации непременно возродится. Кроме того, что я вам только что сказал, я, пожалуй, ничего больше не знаю, да и что я могу знать? Знаю ли я о Ван Цзинвэе, Ван Цзитане и Чжоу Фохае [114]? Да, кстати, а читали ли вы стихи молодого Ван Цзинвэя, которые он написал после своего ареста за убийство маньчжурского регента? Слышал ли я о Чан Кайши, Сун Цзывэне и Чэнь Лифу [115]? Знаю ли, хоть немного, о Японии и об оси трех стран: Берлин, Рим, Токио? Слышал ли я о России? Да, я знаю, что Россия очень мощная страна, потому что там Сталин. Германия сильна, потому что в ней Гитлер. Обе эти державы сейчас друг с другом воюют. В Америке есть Рузвельт, а в Англии — Черчилль. Однако мне совершенно непонятно другое: почему в Китае нет сильного вождя нации? Впрочем, думается, какой бы лидер у нас ни появился, Китай должен европеизироваться. Только в европеизации наше спасение, выход, наша жизнь. Но политика — это не моя стихия. Кстати, Япония стала сильной лишь после того, как пошла по пути Европы…