Час ноль

Но как бы там ни было, герой счастливо вернулся домой, и уж совсем прекрасно было наконец-то очутиться в собственных четырех стенах, мерить их, расхаживая вдоль и поперек комнат. К сожалению, протез не был должным образом пригнан. Но как приятно было еще раз увидеть пережитое внутренним оком: великое и досадное, славу героических деяний павших и своих собственных. Протез сидел и в самом деле плохо. Возможно, у супруги действительно были слегка расстроены нервы, тем не менее она все еще охотно слушала его рассказы о боевых схватках. Но вот только, чем чаще жена смотрела на протез, который по-прежнему немного скрипел, тем меньше оставалось воодушевления в его фронтовых рассказах, так что невольно закрадывалась мысль, нет ли чего-то более существенного в жизни, ибо спрашиваешь себя, если уж скрип протеза действует женщине на нервы, то, значит, все что угодно может вывести ее из себя. И тогда задаешься вопросом, во имя чего все это. Тогда задаешься вопросом, что же произошло в твое отсутствие, если уж скрипа протеза достаточно, чтобы женщина вдруг влезла на подоконник. Чтобы она вдруг начала истошно вопить. Истошно вопить что-то о скрипящем протезе и о том, что она выпрыгнет сейчас из окна.

Она вопит и впрямь прыгает.

— Вы, наверное, ушиблись, фрау Эмс, — воскликнул подбежавший вахмистр Вайс.

— Перелом ключицы, фрау Эмс, — сказал доктор Вайден. — Вот, собственно, и все.

Но это было не все. По этому случаю у супруги господина Эмса приключился выкидыш. А уж по этому случаю нотариус Эмс наткнулся на тот самый ящик в ее шкафу. В нем лежали его письма с фронта. Нераспечатанные.

Так что с полным правом можно было говорить о событии знаменательном, когда под умиротворяющим воздействием музыки рука фрау Эмс сплелась с рукой мужа. Да, это было событие. Больше того, это было чудо.

Только патер Окс сидел и клевал носом. Патер Окс к музыке относился вполне разумно. Музыка была для него связана с работой.

Первую часть они сыграли сносно. Вторую даже лучше, поскольку она была медленной. Третью, которую репетировали меньше всего, следовало играть con spirito [42], однако, не чувствуя себя достаточно уверенно, Мундт начал ее слишком стремительно. Флориан попытался притормозить этот темп, однако директор Мундт решительно навязал его остальным. С грохотом вырулили они на конечную прямую.

— Здесь же дело совсем не в том, кто закончит первым! — воскликнул Флориан.

Теперь уже всем было ясно, что они приближаются к финалу. Слушатели заулыбались. Наконец директор Мундт закончил свою партию.

Хаупт и Флориан продолжали еще какое-то время играть, но вот закончили и они.

Раздались аплодисменты. Слушатели аплодировали от всего сердца. Фрау Эмс погладила Флориана по голове, но тот упрямо отстранился.

— А вы? — спросил лейтенант Уорберг, обращаясь к Хассо. — Как вам поправилась музыка? И почему вы не аплодируете? — И обратился уже к хозяину: — Ты есть играть wonderful [43]. Молодец. — Он осторожно похлопал Мундта по плечу. — Ах да, чуть не забыл.

И тут наконец свершилось. Лейтенант Уорберг открыл пакет.

— Вот она, демократия, — взволнованно прошептал директор Мундт.

Вернер Хаупт сидел вконец уничтоженный.

Для всех остальных, однако, это был чрезвычайно удавшийся вечер, и вот уже за роялем сидит нотариус Эмс.

— Мы жизнь себе испортить не дадим. Хайдевицка, мой капитан.

Фрау Эмс с инспектором Пюцем, супруга доктора Вайдена с лейтенантом Уорбергом, фрау Эмс с лейтенантом Уорбергом. Фрау Вайден с инспектором Пюцем, фрау Эмс с доктором Вайденом, фрау Мундт с инспектором Пюцем.

— I’m sick [44], — сказал Джеймс Уорберг.

Ведь в его пакете было две бутылки виски «Бурбон», к тому же фрау Мундт и фрау Эмс разыскали дома еще бутылку-другую вина.

Хаупт бережно отвел Джеймса Уорберга к задней стенке дома.

— Сейчас я приготовлю вам кофе, — сказал Хаупт и скромно удалился.

Остаток, бесценный остаток растворимого кофе у него еще имелся. Оба задумчиво уставились в свои чашки. И тут Уорберг сказал то, чего Хаупт долго потом не мог ему забыть.

— Теперь я знаю, — сказал лейтенант Уорберг, — как чувствовали себя британские офицеры колониальных войск.

Хаупт размешивал свой кофе все медленнее, и наконец рука его застыла.

Вот тут он окончательно проснулся. Открыл глаза: пустые винные бутылки, рюмки, опрокинутые стулья.

Хаупт, вернувшись после двухчасовой прогулки, понял, что должен объясниться с лейтенантом Уорбергом. Ему обязательно нужно было с ним объясниться.

Лейтенант Уорберг отворил дверь, держа в руках винтовку. Хаупт заранее продумал все, что собирался ему сказать. Он даже точно знал, с чего начнет, но лейтенант Уорберг присвистнул:

— But that’s gorgeous. Absolutely marvellous [45].

Уорберг обошел вокруг Хаупта. Глаза у него округлились. Он в первый раз видел Хаупта в новом костюме.

— Very chick. Grand. Really [46].

Хаупт так много собирался ему сказать, но Уорберг не переставал кружить вокруг него и восхищаться этим дурацким костюмом, даже когда насильно усадил Хаупта в кресло.

— You look great [47].

Он вдруг прицелился в напольные часы доктора Вайдена.

Винтовка-то оказалась охотничьим ружьем.

— Я заранее знаю все, что вы хотите сказать, — объявил Уорберг. — Неужели было так скверно? Вы что, уронили свое достоинство? У вас нет чувства юмора, Хаупт. Поэтому вы иной раз бываете смешны.

На столе стоял продолговатый ящик с охотничьими ружьями.

— Вы что, считаете себя много лучше, чем все эти люди? — продолжал Джеймс Уорберг, прищурив один глаз и прицеливаясь.

— Да, — сказал Вернер Хаупт.

Уорберг взмахнул рукой.

— Браво! — воскликнул он. — Наконец-то слово сказано. Хотите выпить?

Он включил радио и вдруг начал танцевать. Он танцевал с ружьем в руке. Американская военная радиостанция передавала эстрадную песенку «Для меня ты прекрасна» [48]. Джеймс Уорберг весело подпевал.

— Под это мы танцевали однажды целую ночь, — воскликнул он. — В «Плазе». Ivy League [49] из Принстона праздновал выпускной экзамен. A gorgeous party [50]. Под конец Тэд, Стив и я стали кидаться крабами, Лиз, Юдит и Бланш отшвыривали их обратно, пока платья девушек и наши смокинги не пришли в полную негодность, тогда мы в тэдовском «мазератти» поехали на Парк-авеню, там есть фонтан, в этот фонтан мы все и влезли.

— А что такое «Плаза»? — спросил Хаупт.

Джеймс Уорберг поставил ружье к письменному столу и выключил радио.

— Это отель, — сказал он. — Маленький, уютный отель в Нью-Йорке, в Штатах.

Через несколько дней, под вечер, Хаупт как раз проверял тетради, в дверь постучали.

— Вам, — сказал Фредди и подал Хаупту письмо.

Письмо было без марки и, должно быть, содержало что-то чрезвычайное. Хаупт, прочитав его, вскочил и бросился на улицу. Он чуть не сбил с ног Фредди, который возвращался в Нижнюю деревню. Он не только с Доротеей Фабрициус, школьной директрисой, не поздоровался, но и с его преподобием Оксом, и даже с Лени. Пулей влетел он в «Почтовый двор», но не в бар справа и не в ресторан налево, а помчался по коридору прямо, взлетел вверх по лестнице, постучал в комнату номер три и вошел, не дожидаясь ответа.

В одном из двух протертых гостиничных кресел сидела молодая женщина — костюм из рыжеватого твида, пепельные волосы коротко острижены.

— Ну наконец-то, — сказала молодая женщина.

Вот так и выяснилось то, чего до сих пор никто не знал и даже представить себе не мог, — Вернер Хаупт был помолвлен.