Святая и греховная машина любви

Узкая и длинная, на три окна, гостиная, расположенная в торце Худхауса, выглядела пусто и голо, как необработанная слоновая кость. Кроме четырех бледных акварелей и овального зеркала в белой фарфоровой раме, на белых стенах не было никаких украшений. Когда-то Блейз занялся оформлением комнаты, но закончить так и не дошли руки, тем более что сами хозяева заглядывали сюда нечасто. На полу до сих пор лежал толстый индийский ковер, оставшийся от прежнего владельца (Блейз с Харриет никак не могли договориться между собой, чем его заменить); мебель, которой и в лучшие времена требовалась опора, теперь и вовсе не могла стоять сама по себе и выстроилась строго вдоль стен. Середина комнаты, таким образом, оставалась пустой, и в этой пустой середине кучкой стояли собравшиеся — казалось, вот сейчас раздастся свисток или заиграет музыка, все сорвутся с мест, и начнутся фанты, или шарады, или танцы. Блейз дышал учащенно, по-прежнему улыбался всем жалкой заискивающей улыбкой и, глядя то на Харриет, то на Эмили, то на Пинн, распределял свое внимание, как успел заметить Монти, поровну между всеми тремя.

Разговор, немного напоминающий беседу сумасшедших, но в остальном вполне светский, касался театра.

— Театр — это сплошное притворство, — сказала Харриет.

— Вы разве не любите Шекспира? — спросила Эмили.

— Читать люблю, но на сцене от него мало что остается, одно трюкачество.

— Не понимаю театралов, — заметил Монти. — По-моему, они попусту тратят время, которое можно было бы провести в приятной беседе.

— Вот именно, — согласился Блейз. — Вот именно.

— Монти, вы это серьезно? — спросила Пинн.

— Я обожаю театр, — сказала Эмили. — В театре перестаешь быть собой. И такие яркие, роскошные образы — врезаются в память на всю жизнь. Но куда мне в театр, когда я все время с Люкой, как за ногу привязанная.

— А разве нельзя брать его с собой? — спросила Харриет.

— Он не захочет.

— Откуда вы знаете?

— Знаю, не захочет.

— Но сегодня вы ведь нашли, с кем его оставить. С кем-то договорились, да?

— Это Пинн договорилась — с какой-то девицей из школы. Кто сегодня с Люкой, Пинн?

— Кики Сен-Луа.

— Красивое имя, — сказала Харриет.

— Но ты сказала, будет Дженни! Про Кики ты ни слова не говорила.

— У Дженни не получилось.

— Иногда вы могли бы ходить в театр с Блейзом, — сказала Харриет. — А я бы присмотрела за Люкой.

— Мы с Блейзом? Вы шутите! Хотя — почему нет? Мы уже сто лет никуда не выбирались. Блейз просто обожает театр, правда, Блейз?

— Да, просто обожаю, — закивал Блейз.

— А я-то, я-то хороша! — рассмеялась Харриет. — Столько лет лишала его удовольствия!

— Так вы серьезно? — снова спросила Пинн у Монти.

— Насчет чего?

— Насчет того, что театр — пустая трата времени.

— Все великие пьесы написаны в стихах, и — тут я согласен с Харриет — их интереснее читать, чем смотреть.

— Но неужели нет ни одной приличной пьесы в прозе?

— Понятия не имею. Я ведь не хожу в театр.

— Ну, тогда как вы можете судить о пьесах? Возможно, вы совсем не правы.

— Я не говорю, что я прав. Я только говорю, что говорю серьезно.

— Какой вы циник! А правда, что ваша мама была раньше актрисой?

— Хотела, но у нее не вышло. Пришлось вместо этого заниматься постановкой голоса в школе для девочек.

— Кто бы мне поставил голос, — сказала Эмили.

— У вас очень милый голос, — возразила Харриет.

— Я имею в виду свой лондонский прононс. Блейз, впрочем, говорит, что ему нравится.

— Да, очень нравится.

— Ах, значит, он у меня все-таки есть? Вот спасибо тебе!

— Блейз, включи, пожалуйста, свет, что-то вдруг стало темновато, — сказала Харриет.

— Я раньше тоже хотела стать актрисой, — сообщила Пинн, обращаясь к Монти. — Я написала пьесу. Вы не могли бы ее прочитать?

— Харриет, может, тебе лучше присесть? — сказал Монти.

— Нет, спасибо… Стоять как-то… лучше.

— Что там собаки так растявкались? — Эмили обернулась. — Они у вас тут как стая волков, честное слово.

— Можете, если хотите, разгромить ее в пух и прах, только скажите, что вы на самом деле думаете. Для меня это важно.

— Там кто-то пришел, — сказал Монти. — Не с улицы, а со стороны кухни. Это, наверное…

— Дейвид! — воскликнула Харриет. Но вместо того, чтобы спешить вслед за Монти на кухню, лишь отошла в угол комнаты и опустилась на стул. Собаки продолжали надрываться.

Монти решительно направился на кухню, Блейз следовал за ним по пятам. В проеме выходящей на лужайку двери обозначилась грузная фигура Эдгара. Наконец дверь захлопнулась, и заливистый собачий лай оборвался. Монти с удивлением отметил, что на улице уже почти стемнело, туманное предзакатное солнце освещало лужайку приглушенным светом, как на картинах Вермеера.

Эдгар, как-то странно кренясь набок, дошел до стола и обеими руками уперся в красную клетчатую скатерть. Монти, как, впрочем, и Блейзу, сразу стало ясно, что Эдгар пьян.

— Ну, ты тут сам с ним разберешься, да? — сказал Блейз, ретируясь обратно в гостиную.

— Как это ты отсюда явился? — спросил Монти. — А, понятно, через забор. Ну и дурак, пьяный к тому же. Сядь-ка лучше.

— Мне надо видеть Харриет, — сказал Эдгар громко и ясно, старательно выговаривая каждое слово. — Я должен ей… кое-что сказать.

— Садись. Ты весь в грязи. И пиджак порван. Упал? — Карман болтался, открывая для обозрения пиджачную подкладку. Одна штанина была изрядно выпачкана в земле.

Эдгар удивленно уставился на длинную прореху, тянувшуюся от кармана вниз.

— Кажется, упал. Да, точно упал. Мне надо видеть Харриет. Нет, не буду я садиться.

— Дейвид придет?

— Нет. Он так плакал. А теперь… я должен…

Неверной, но неожиданно стремительной походкой Эдгар проследовал мимо Монти прямиком в гостиную, где уже повисла тишина ожидания. Он остановился перед Харриет, которая сидела в углу комнаты у стены.

— А… Эдгар, — как-то обессиленно сказала Харриет и попыталась улыбнуться.

Эмили хмыкнула. Пинн сказала: «Ого!» Блейз, нехорошо улыбаясь, подлил себе еще виски. Эдгар покачнулся.

— Твой сын, — сказал он, обращаясь исключительно к Харриет, — все это время сидел в Локеттсе. Чуть не выплакал себе все глаза.

— Я сейчас же иду к нему, — сказала Харриет, но почему-то никуда не пошла, а продолжала завороженно разглядывать капельку слюны, дрожащую на нижней губе Эдгара, и его налитые кровью глаза.

— Не стоит, — сказал Монти. — Мы с Эдгаром сами сейчас уйдем — Эдгар, пошли.

— Однако, — повысил голос Эдгар, — однако я пришел сюда не за этим. Харриет!.. Я пришел, чтобы предложить тебе мое покровительство.

— Ну, знаете! — пробормотал Блейз.

— У меня есть дом, Монти знает, красивый дом, и я предлагаю его тебе, он к твоим услугам, без меня, меня не будет, только моя экономка, тебе нужно уехать, нужно прибежище, что-нибудь простое и достойное. Нельзя попустительствовать, есть вещи, которые нельзя, иначе новая ложь, и новое зло, я пришел выступить в твою защиту, пришел выступить…

— Думаю, сейчас не самый удачный момент для выступлений, — сказал Монти. — Идем лучше домой.

— Предложить, как я уже говорил, мое покровительство, больше ничего, дом обесчещен, не так просто разобраться, что делать в этой чудовищной ситуации…

— А кто говорит, что это должно быть просто? — изрек Блейз, который, кажется, и сам успел порядком набраться.

— Что это за комик? — спросила Пинн.

— Не надо ему ничего отвечать, — быстро сказал Монти, обращаясь к Блейзу. — Через минуту он выговорится, и я его уведу.

— Милый Эдгар… — начала Харриет.

— Я тебе не милый Эдгар, ты очень добрая, а лучше бы ты была не такая добрая, у меня тоже есть чувства, я не бесчувственный чурбан, я тоже из плоти и крови, я брал тебя за руку, и ты позволяла, я понимаю, ты смеялась надо мной, отчего не смеяться, красивые женщины всегда надо мной смеялись…