В любви, как на войне

Сейчас завод подсолнечного масла, или "завод семечек", как его называют в народе, – это курица, которая несет золотые яйца. Каждый пятый рабочий имеет машину. Местная элита – грузчики завода, чья зарплата достигает тринадцати тысяч рублей, не считая ежегодных дивидендов от акций. Даже уборщицы получают не менее четырех тысяч рублей. Вот вам и Урюпинск! Устроиться на завод практически невозможно – очередь на несколько лет вперед.

К столичным гостям урюпинцы относятся с подозрением: "Вы к нам приезжаете, как в край непуганых идиотов. А мы нормальные люди и даже гордимся тем, что мы урюпинцы. В Москве с нас ни один гаишник штраф не берет, – как увидит в правах место выдачи, сразу хохотать начинает и отпускает". -"А вот мы однажды с другом попали ночью в гостиницу "Россия". На меня место заказано, а на друга нет, – рассказывает урюпинский старожил. – И за стойкой сидит вся из себя важная администраторша, надменная, как черт знает что, и лениво так сквозь зубы цедит: "Нету мест, граждане". Мы и так и этак, и "девушка, милая, куда ж нам идти". А она уперлась:

"Одного поселю, а второй пусть на улицу идет". Я тяжело вздыхаю и даю ей свой паспорт на оформление. Она как откроет да как закричит: "Ой, девоньки, идите сюда! Ой, не могу, помираю!" Сбежалось полгостиницы. Стоят, хохочут: "Вы правда из Урюпинска?" В общем, отсмеялись и поселили нас по-хорошему. Так что быть урюпинцем иногда выгодно. И вообще мы тут не лыком шиты. Платки вяжем, масло из семечек давим, детей растим. И богатых людей в городе немало. Про Кулацкий район слыхали?" Кулацким районом называют местечко, в котором "новые урюпинцы" отстроили себе красивые дома, гордясь перед соседями своим достатком. Здесь живут люди, так или иначе влияющие на жизнь города и со всей страстью провинциальных жителей увлекающиеся местной политикой. Белое для них является белым, а черное черным, без всяких тонкостей и оттенков.

Одна из тем, которую урюпинские политики ловко используют в своих избирательных кампаниях, – туберкулезная зона. Заключенные "тубики" (больные туберкулезом) – бельмо на глазу города.

– А куда их девать? – возмущается начальник зоны Владимир Дрюпин. – Они же люди, и больные к тому же, а их как собак пытаются выселить.

Есть среди "тубиков" свои яркие персонажи. Один из них – Эдик Урюпинский.

– Урюпинский – это кличка? – поинтересовалась я у Дрюпина.

– Да нет же! В том-то и дело, что фамилия. Родился человек в Волгограде, а сидит уже четвертый раз у нас. Судьба, понимаете ли!

Эдик – вор-форточник, маленький такой, в окошко лазит, чтобы квартиры грабить.

Как увидит форточку, сам не свой делается. В свои тридцать пять Эдик похож на подростка. Туберкулезом болеет пятнадцать лет. Легочная болезнь источила его тело и заострила лицо.

– Я уже у матери спрашивал, что за фамилия такая – Урюпинский? – рассказывает Эдик. – Может, родня какая у нас тут есть. Но нету никого. Только каждый раз жизнь приводит меня в этот проклятый город.

По словам Эдика, лазить в форточку совсем нетрудно. "Если голова прошла, все остальное пройдет", – уверяет он. Однажды он на спор пролез в "кормушку" – крохотное окошко в следственном изоляторе, через которое выдают пищу. На вопрос, сколько он уже сидит в тюрьме, Эдик не сразу смог ответить. Он ушел в свои мысли надолго и после, вынырнув из них, спросил: "А спецшколу считать?" – "Считать". – "Тогда с двенадцати лет все сижу". – "А самый долгий период на свободе между посадками?" – "Девять месяцев".

"Вот таких, как Эдик, много, – объясняет Владимир Дрюпин. – Украл, выпил, в тюрьму. Украл, выпил, в тюрьму. Они другой жизни себе не представляют. Когда они на свободу выходят, я их даже не провожаю. Все равно обратно придут".

Дрюпин – степенный, солидный мужчина с могучими руками, которыми запросто можно порвать пасть аллигатору. При этом тайный романтик в душе. Без ума от Дюма и Жюль Верна.

"Трех мушкетеров" перечитывал раз сто. Страсть как увлекается тюремным хозяйством – разведением гусей, уток, свиней, огородом, выпечкой хлеба, выращиванием цветов. Даже масло подсолнечное давят свое. "Это чтоб тюрьма ни от кого не зависела, – говорит он, любовно показывая все свое тюремно-фермерское производство. – Есть у меня мечта – устроить пруды для разведения свежей рыбы. И хлеб на следующий год будем сеять сами".

Дрюпин – не местный уроженец, но к городку прикипел всем сердцем. "Год жизни в Урюпинске – это как пять лет в Грузии, – говорит он. – Здесь быстро обрастаешь друзьями, кумовьями, новоиспеченными родственниками. Городок опутывает паутина родственных отношений, в которой нипочем не разобраться пришлому человеку. Здесь даже проституции практически нет, потому что все друг друга знают. Ну как ты, к примеру, купишь девушку, если знаешь, что она дочка Ивана Петровича, внучка Петра Михайловича и племянница Марьи Ивановны".

Проституток и в самом деле в городе не увидишь. По слухам, они "бомбят" клиентов на шоссейных дорогах за Урюпинском.

Урюпинки – женщины ядреные, в соку, сказывается казачья кровь. Легкие, звонкие девчонки к тридцати годам наливаются осанистой полнотой, к сорока тяжелеют, одевают цветастые ситцевые платья с пояском, под которыми уютно трясется бюст и ходят ходуном широченные бедра. Модные платья и модные чувства у них не в цене.

Урюпинские мужички – обыкновенной серой русской расцветки, неладно скроены, но крепко сшиты. Правда, попадаются броские типажи со взбитыми на казачий манер чубами, хищными носами и сумрачно красивыми бровями.

Ночной жизни в Урюпинске нет. Все развлекаются кто во что горазд. Местная элита мужского рода устроила свой "Клуб революционных матросов". Женщины туда не допускаются. В клуб входят почти все видные жители города. Собираются в гараже, варят картошку в мундире, покупают селедку и водку и оттягиваются игрой "в дурака". Для проигравших стоит копилка. "Дурак" стоит пять рублей, "дурак с погонами" – десять. Раз в год копилку вскрывают и на общие деньги устраивают пир горой с женами и детьми.

Еще одно типично мужское увлечение – голубятни. Откуда-то из сороковых годов пришло убеждение, что все "настоящие пацаны" имеют своих голубей. И вот эти постаревшие мальчики с завидной страстью покупают и выменивают переливающихся всеми цветами радуги голубей, которые заводят в голубятнях нескончаемый свадебный гимн. "Они же как люди, только немые, – уверяют урюпинцы. – И "паруются" как люди, и любовь свою защищают до смерти". Есть даже местная порода – Урюпинский голубь.

Маленькие города обладают удивительной способностью удерживать тех, кто здесь промедлил, насылать оцепенение на приезжих. Начинаешь вживаться в местную жизнь, находить свои тихие радости, усваивать местные словечки. В том, что я вполне уже "урюпинская" девушка, меня убедила стычка с гостиничными кумушками. Вот как это было.

Каждый вечер три мои соседки по этажу собирались в кружок в одной комнате, ставили перед собой мешок с семечками и открывали дверь, чтобы удобнее было наблюдать за чужими передвижениями по коридору. Их общественные функции заключались в тщательной регистрации соседских ошибок, пороков и происшествий. Однажды поздним вечером, когда их непрестанно звонившие язычки не давали мне уснуть, я имела неосторожность попросить их закрыть дверь.

Они вылетели в коридор разом, все трое с удивившей меня резвостью.

– Это кто бы нам такое говорил?! – решительно начала одна из них с прилипшей над верхней губой семечкой. – Кто вчера пришел в гостиницу в два часа ночи в юбке до пупа пьянее грязи?!

– Мужики ее каждую ночь привозят. Нет, ну вы видали?! – добавила вторая.

– А кто вчера забыл выключить свет в общем коридоре?! – напала третья.

В этот момент я точно поняла, что я в Урюпинске. Они наступали на меня, грозные, как целое войско, в тапочках на босу ногу, в распахнутых ситцевых халатах, из-под которых выглядывало несвежее нижнее белье. Ошеломленная, я несколько секунд молча открывала и закрывала рот, как рыба под водой. Потом глубоко вздохнула, уперла руки в бока и вывалила перед ними необъятную груду дурных слов, которыми вынуждена давиться любая приличная женщина. С меня мигом слетела культурная оснастка – предмет моей гордости.