Малина

Малина: Как ты могла об этом проведать, просто невероятно, что тебе это стало известно, тебя ведь там не было.

Я: Пусть меня там и не было, но ты все-таки отчасти признаешь, что я могла там быть, даже если меня там и не было. А история с розеткой? Почему тогда, ночью, ты не захотел у себя в комнате вставить вилку в розетку, почему сидел в темноте, что такое случилось вдруг со всеми выключателями, отчего тебе пришлось так часто оставаться в темноте?

Малина: Я часто оставался в темноте. В ярком свете тогда была ты.

Я: Нет, это я выдумала, просто так.

Малина: Однако это правда. Ну, и откуда ты это знаешь?

Я: Знать я этого не могу, так как же это может быть правдой?

Я не могу говорить дальше, — Малина берет два листка бумаги, комкает и бросает мне в лицо. Хотя бумажный комок не причиняет боли и сразу падает на пол, я его почему-то боюсь. Малина берет меня за плечи и встряхивает, он мог бы еще ударить меня кулаком в лицо, но этого он не сделает, ему и без того придется кое-что услышать. Но затем следует оплеуха, которая приводит меня в чувство, я опять сознаю, где я.

Я: (accelerando) Нет уж, я не засну.

Малина: Где это было? На подъездах к Штокерау?

Я: (crescendo) Перестань! В каком-то месте недалеко от Штокерау, не бей меня, пожалуйста, только не бей, это было под самым Корнойбургом, но перестань меня спрашивать. Ведь раздавили меня, а не тебя!

Я сижу, лицо у меня пылает, разгораясь все ярче, и прошу Малину подать мне пудреницу из сумочки. Наступаю на комки бумаги и отбрасываю их ногой, но Малина подбирает их и тщательно разглаживает. Не заглядывая в эти бумажки, он кладет их обратно в ящик. Мне надо в ванную, ведь пока у меня такой вид, мы не сможем выйти, надеюсь, фонаря под глазом не будет, на лице только красные пятна, а я хочу сейчас непременно пойти к «Трем гусарам», Малина мне обещал, ведь у Ивана нет времени. Малина считает, что страшного ничего нет, надо только нанести побольше тонального крема «под загар», вдобавок я слегка смазываю щеки fond de teint [85], Малина прав, страшного ничего нет и по дороге, на свежем воздухе, все пройдет. Малина обещает мне спаржу под sauce Hollandaise [86] и еще снежки с шоколадом. В этот ужин я больше не верю. Пока я второй раз намазываю ресницы тушью, Малина спрашивает:

— Откуда ты все знаешь?

Сегодня ему больше не следует меня спрашивать.

Я: (presto, prestissimo) Но я хочу спаржу под sauce Mousseline [87] и Crème Caramel [88]. Я не ясновидящая. Просто я выстояла. Это я чуть было не утонула, а не ты. Я хочу не Crème Caramel, а Crêpes surprise [89].

Ибо из подобных желаний в эти минуты, когда жизнь Малины начинает теснить мою, еще складывается жизнь.

Малина: Что ты понимаешь под жизнью? По-моему, ты хочешь еще кому-то позвонить, или давай лучше пойдем к «Трем гусарам» втроем. Кого бы тебе хотелось позвать — Александра или Мартина, может, тогда тебе придет в голову, что ты понимаешь под жизнью.

Я: Да, если бы я еще что-нибудь под этим понимала… Ты прав, лучше позвать кого-нибудь третьего. Я надену старое черное платье с новым поясом.

Малина: Накинь еще шарф, ты знаешь какой. Сделай мне такое одолжение, раз уж ты никогда не надеваешь платье в полоску. Почему ты его никогда не надеваешь?

Я: Я еще разок его надену. Пожалуйста, не спрашивай меня сейчас. Я должна себя перебороть. Но вообще мне нравится жить только с тобой, с этим шарфом, который ты подарил мне в самом начале, и со всеми вещами, что последовали за ним. Жить — это значит читать страницу, которую прочел ты, или смотреть тебе через плечо, когда ты читаешь, читать вместе с тобой и не забывать ничего из прочитанного, как ничего не забываешь ты. Это значит также расхаживать в том пустом пространстве, в котором все уже нашло свое место — дорога к Глану и дороги вдоль Гайля, я разлеглась по всей Гории со своими тетрадями и опять заполняю их каракулями: «Кто знает, Зачем нам жизнь дана, найдет Как сладить с ней». Я переживаю вновь даже самые ранние свои времена с тобой, словно мы были вместе изначально, переживаю всегда заодно с нынешними, пассивно, ничего не затевая, ни к чему не взывая. Я просто позволяю себе жить. Пусть все возникает и воздействует на меня одновременно.

Малина: Что такое жизнь?

Я: То, чем невозможно жить.

Малина: Что это?

Я: (più mosso, forte) Оставь меня в покое.

Малина: Что?

Я: (molto meno mosso) To, что ты и я можем сложить вместе, и есть жизнь. Тебе этого достаточно? «Оба» и так далее и тому подобное.

Малина: Я было подумал, что тебе не нравится прежде всего «Я».

Я: (soavemente) Разве тут есть противоречие?

Малина: Есть.

Я: (andante con grazia) Противоречия нет до тех пор, пока я тебя хочу. Не себя мне хочется, а тебя, и как ты это находишь?

Малина: Это было бы самым опасным твоим приключением. Но оно уже началось.

Я: (tempo) Да, верно, началось давно и давно было жизнью, (vivace) Знаешь, что я сейчас у себя заметила? Что кожа у меня не такая, как раньше, она просто стала другой, хоть я и не могу обнаружить ни одной новой морщины. Морщины все те же, они появились у меня еще в двадцать лет, только они становятся глубже, резче. Если это признак, то чего? В общем, известно, куда это ведет, — к концу. Но какими мы придем к концу? Под каким морщинистым лицом скроешься ты, скроюсь я? Не старение поражает меня, а та неизвестная, которая последует за прежней неизвестной. Какой я буду тогда? Я задаю себе этот вопрос, как с незапамятных времен человек спрашивал себя, что будет с ним после смерти, ставя всегда большой вопросительный знак, а он лишен смысла, потому что это невозможно себе представить. Рассуждая разумно, я тоже не могу ничего такого себе представить. Я знаю только, что я уже не такая, какой была раньше, ничуть не более известная мне самой и ни на йоту не ближе. Просто за мною следом всегда кралась неизвестная, оборачиваясь следующей неизвестной.

Малина: Не забудь, что у этой неизвестной сегодня еще что-то на уме, у нее еще кто-то на уме, возможно, она любит, кто знает, возможно, ненавидит, возможно, хочет еще раз кому-то позвонить.

Я: (senza pedale) Это тебя не касается, ибо не относится к делу.

Малина: Очень даже относится, так как весьма ускорит дело.

Я: Да, этого тебе бы хотелось, (piano) Увидеть еще одно поражение, (pianissimo) Еще и это.

Малина: Я же тебе сказал только, что это все ускорит. Ты себе больше не будешь нужна. Мне ты не будешь нужна тоже.

Я: (arioso dolente) Кто-то мне уже говорил, что у меня нет никого, кому я нужна.

Малина: Этот «кто-то», видимо, имел в виду нечто другое. Не забудь, что я думаю иначе. Ты слишком давно забыла, как я существую рядом с тобой все это время.

Я: (cantabile) Чтобы я — и забыла? Забыла тебя?

Малина: Как ловко ты умеешь обманывать меня своей интонацией и одновременно как бы невзначай выбалтывать правду!

Я: (crescendo) Чтобы я — и забыла тебя?

Малина: Пошли. Ты все взяла?

Я: (forte) Всего я никогда не беру, (rubato) Обо всем думай сам. О ключе, о том, чтобы запереть дверь, чтобы выключить свет.

Малина: Сегодня вечером мы еще поговорим о будущем. Необходимо как-нибудь навести у тебя порядок. Иначе в этом хаосе никто не разберется.

Малина уже у дверей, а я торопливо иду обратно по коридору, потому что перед уходом должна еще раз позвонить, из-за этого мы никогда не выходим вовремя. Я должна набрать номер, это наваждение, фантазия, в голове у меня только один номер, но это не номер моего паспорта, не номер отеля в Париже, не дата моего рождения, не сегодняшнее число, и невзирая на нетерпение Малины, я набираю 726893, число, которое кто-то просто держит в голове, а я могу продекламировать, пропеть, просвистеть, проплакать, беззвучно прохохотать, мои пальцы в темноте могут найти его на диске, и мне даже не надо повторять этот номер про себя.