Лев, глотающий солнце.

Что было ночью?

Воробьев открыл нам дверь. Был он в подштанниках, но увидев меня, обомлел(я тоже встречала его пару раз в институте), извинился и поспешил одеться.

Он жил отдельно от семьи в квартире, напоминающей небольшую библиотеку. Говорят, до начала своей научной карьеры, он некоторое время проработал в деревине агрономом. Лохмы полуседых-полурыжих волос и кисти рук, покрытые густыми коричневыми волосами, делали его похожим на сказочного вурдалака. Что-то сегодня произойдет, подумала я с тревогой, но лицо мое, которое я сама видела отраженным в зеркале, втиснутом между книжных полок, было бледным и отрешенно-бесстрастным.

Потом я не отрываясь смотрела на Филиппова, который все время подливал Воробьеву и не переставая хвалил его научные статьи, называл гением, с пафосом обнимая его правой рукой и склоняя голову почти что на его мощные, наверное, тоже мохнатые, колени. Филиппов врал, и мне была неприятна его ложь. Удивительно, но сам он почти не пил, а, пригубив, быстро отставлял от себя рюмку.

Бутылка быстро опустела, Воробьев встал и произнес, прокашлявшись:

— Будьте, ребята, проще. Я вам постелю в кухне.

И точно — в кухне оказалась кушетка. Воробьев кинул на нее простыню и тоненькое одеяло. Сам же отправился спать.

Мы с Филипповым не ложились. Он курил, сидя возле стола, а я (он научил меня курить) на подоконнике, свесив ноги.

Мы молчали. Струйка лунного света стекала с окна на паркетные клеточки.

Вдруг заскрипела дверь, я вздрогнула. Вошел Воробьев, еще более взлохмаченный и сердитый.

— Я же вам сказал — будьте проще! — Рявкнул он и вышел. Через пять минут мы услыхали его могучий храп.

— Давай последуем его совету, — шепотом предложил Филиппов — и его дрожащая рука стала нащупывать петельку молнии на моих брюках. Все-таки небольшая толика алкоголя сделала его развязнее. — Ну, хотя бы просто полежим.

Надо сказать, что, торопясь выбежать на полуночное свидание, я натянула джинсы прямо на голубую, шелковую ночную сорочку. И, освобожденная от них и от свитера, осталась в ней: ее длинный подол доставал до моих щиколоток.

Мое отражение колыхнулось в темном стекле кухни, точно привидение.

— Люблю, — горячо прошептал Филиппов. Его руки сомкнулись, чуть сдавливая мою шею, от него шел жар. — Поцелуй меня там.

И в этот миг в соседней комнате свистнул и что-то пробормотал Воробьев.

— Пойдем отсюда, скорее, — вздрогнув, попросила я. Филиппов, отпрянув, нервно усмехнулся.

— Пойдем.

Опять колыхнулось в стекле привидение.

Мы оделись и вышли в подъезд. Спускаясь по лестнице, я слышала тяжелые шаги Воробьева, потом звякнула цепочки и щелкнул замок.

На первом этаже, в лестничном проеме, возле железной крышечки с пшеном, дремала ворона — одно ее крыло было подобрано, а второе — видимо, сломанное, чернело на сером каменном полу. Дверь в подъезд была открытой. И едва мы переступили через порог, оказалось, что уже пошел снег.

41

Филиппов проклинал тестя, отправившего в санаторий Марту. Будь она дома, они бы с Анной не сорвались с цепи. А теперь он сходит с ума, отыскивая пустую квартиру. И никакие соображения осторожности не идут в расчет: он обзванивает абсолютно всех! Он просит, умоляет, клянчит — дайте пустую квартиру, комнату, угол — на одну ночь! Только на одну ночь! Хотя бы на полночи! Ну, на три часа! На два!

Ольга обрезала: «Храни верность Марте, Филиппов».

Я тебе, тварь гулящая, припомню, мысленно пообещал он.

Николай неприятным голосом посочувствовал, пообещал поспрашивать у знакомых, но потом Филиппову не перезвонил. И Филиппов второй раз спрашивать его не стал: настучит тестю. И черт с ними со всеми. Надоело — прамчуковое племя!

Ни у кого, однако, ничего им с Анной не светило.

Оставался последний шанс — ее знакомые.

Как было бы здорово опять оказаться в квартире, потерпевшей кораблекрушение. Но удачливая ее хозяйка давным-давно вновь сошлась со своим мужем — и квартира уплыла!

Анна сказала, что позвонит Елене. Может у нее кто есть? Или у Гошки?

Филиппов помнил высокого победоносного блондина, но был согласен сейчас даже на его — пусть снисходительное! — подаяние. Ты — красавец, мысленно обратился к нему Филиппов, ожидая от Анны звонка, но я с ней сплю! Я! Понял!? И так будет в с е г д а. А тебя я порошок сотру, если только сунешься. Карьеру сломаю. Куда не надо настучу, навру на тебя с три короба, породистый кобель, но тебя изничтожу, если ты только к ней сунешься.

Но Анна позвонила и сказала огорченно: ничего.

Потом и она тоже стала звонить по всем знакомым номерам: телефонная книжка ей не требовалась из-за ее поразительной памяти. Филиппов приехал к ней, и они, сидя на некотором расстоянии друг от друга на ее диване, накрытом клетчатым пледом, все надеялись, что, наконец, квартира найдется.

И Анна все звонила и звонила.

Филиппов словно застыл. Ему казалось, стоит дотронуться до Анны, до ее запястья, тонкого и нервного, он, точно закупоренный сосуд, мгновенно взорвется. Если в комнату вдруг заглядывала тетя Саша, Филиппов прятал глаза и делал вид, что смотрит телевизор, который они включили, чтобы неслышно было о чем Анна говорит по телефону.

Вдруг на экране появилась черная ворона — ее круглый глаз, снятый оператором крупным планом, почему-то сразу успокоил Филиппова. Опасность миновала. Опасность? Какая? По его спине потекли струйки пота.

— Аида?

Он вспомнил: была такая аспирантка у них года три назад, потом в психушку, кажется, попала. Или кто-то что-то перепутал, просто она ушла в другой институт. Или вообще ушла из науки. Довольно, кстати, красивая, но одевалась странно: шали кружевные и шляпки дурацкие, и платья старомодные какие-то. Тихая. Говорила почти шепотом. В глаза никогда не смотрела.

Вот у нее и оказалась однокомнатная квартира!

Да вы что, Владимир Иванович, какая такая монахиня, прочистила Филиппову смущенные мозги уже в понедельник Нелька: Филиппов теперь не мог не интересоваться женщиной с именем Аида, ведь она была тоже п р и о б щ е н а к Анне! Да у нее оргии были на квартире, оттого ей и пришлось тихо из института слинять, кажется, чья-то жена накапала Воробьеву.

— Воробьеву?! — Ахнул Филиппов. Все с х о д и л о с ь.

— Ну да. Он ведь был одно время парторгом — ну и сами понимаете… Да, говорят, еще какие оргии: все бабы голые, только в перчатках, по углам комнаты свечи, а мужики в галстуках… Чуть до суда дело не дошло! С трудом замяли. И даже конкурс у них был: кто больше сможет.

— Чего? — Не понял, было, Филиппов — но тут же до него дошло.

— Какая-то девица победила. А из мужиков — один горбун… Да вы его тоже видели… ну, поэт, по телевизору его часто показывали… Он умер. Сгорел.

— Как сгорел? — Испугался Филиппов.

— Сначала его парализовало, он был один дома, вроде, телевизор загорелся, не знаю уж почему, или сигарету он забыл, начался пожар. Нашли его на полу — он полз к двери.

— Ужас, — по лицу Филиппова прошла судорога. Он поборол ее, криво улыбнулся и спросил:

— А ты откуда знаешь про все про это?

Секретарша смутилась.

— Профессия обязывает.

Филиппов хмыкнул:

— Это, знаешь ли, двусмысленно звучит.

«А потом я позвонила Аиде.

— Пожалуйста, завтра в одиннадцать. Я уеду на целый день. Ключи возьми у соседки. И ей же оставь, — произнесла она томно.

И сразу она мне показалась смесью пошлости и претензий на феминизм, что, в сущности, часто выглядит также пошло. Мне было не очень удобно просить у нее квартиру и возникшая, не слишком большая приязнь к хозяйке, возможно, объяснялась не только ее томными интонациями, но еще и этим, и определила мое настроение: как-то все у нас Филипповым прошло будто неловко, будто с оглядкой на зеркало, посверкивающее в прихожей. Хотя в зеркало, когда мы вошли, я почему-то старалась не глядеть. Наверное, я боялась увидеть себя некрасивой, давно заметив, что в каждом доме зеркало отражает не просто мое лицо и фигуру, а отношение ко мне хозяев или мое восприятие своей внешности.