Наследство Карны

Но это был только предлог. Его обвинили в том, что он бил одного мальчика по рукам, и отстранили от уроков.

Вениамин помог родителям мальчика написать жалобу в школьный комитет, потому что сам лечил пострадавшего, у которого были сломаны пальцы и перебиты сухожилия.

В ответ на эту жалобу инспектор заявил, что наказание учителя было отнюдь не строгим: по три удара плоской стороной линейки по каждой руке. Мальчика следовало наказать за нерадивость. Учитель сказал, что на уроке мальчик не мог ответить ни на один вопрос из Понтоппидана [10]. А также утверждал, что родители сами нанесли мальчику увечья, дабы оправдать лень своего отпрыска и его нежелание получать знания.

Это привело к тому, что школьный комитет наложил на родителей штраф за то, что они не пускают сына в школу.

Вениамин помог им написать еще одну жалобу. В результате это привело к тому, что инспектор обнаружил много недостатков в преподавании Анны Грёнэльв. Она, например, играла и пела светские песни, когда вела занятия обязательной школы в Рейнснесе, вместо того чтобы использовать это время для религиозных назиданий.

Анна ответила школьному комитету большим письмом. Она имела право петь и играть светские песни, ибо это делалось не в ущерб другим занятиям. Однако инспектор не привык, чтобы какие-то самоуверенные «бабы» писали неуместные письма, как он выразился. И тогда Анна, не привыкшая к тому, чтобы ее называли «бабой», продолжила переписку со школьным комитетом уже в более резком тоне. К огорчению пробста, который опасался, что ей больше не разрешат преподавать.

Вениамин с улыбкой следил за этой перепиской. Он узнавал ту Анну, которая писала письма ему самому.

Несколько дней губы Анны напоминали маленькую красную пробку, а голубые глаза светились даже в зимней темноте.

Однажды в субботу, когда ни в одном приходе не было церковного праздника и Вениамину не нужно было принимать больных, он приехал домой и застал Анну разгневанной. Она получила очередное письмо. Но не от школьного комитета, а от инспектора.

— Я не собираюсь с этим мириться. Я сама поеду в Страндстедет и поговорю с пробстом.

Инспектор писал, что к нему поступила жалоба от Уле Тобиассена, у которого был на воспитании мальчик по имени Ларе. Этот Ларе рассказал, что Анна Грёнэльв позволила своей падчерице Карне присутствовать на занятиях и что у Карны во время занятий случился приступ падучей. Это напугало учеников и отвлекло их от занятий. Оба раза во время припадка у девочки на губах выступала пена и пол под ней был мокрый. На этом основании инспектор счел для себя уместным в письменной форме просить Анну Грёнэльв не разрешать больному ребенку находиться в комнате, где идут занятия.

Многие прихожане говорили инспектору, что предпочли бы, чтобы учителем был мужчина, который учил бы детей на их родном языке. Кроме того, Анна Грёнэльв, несмотря на предупреждения, часто начинает занятия с пения светских песен до того, как обращается к молитве. А также не требует от детей, чтобы они учили наизусть псалмы Понтоппидана. Что весьма прискорбно.

Вениамин рассмеялся.

— Ты находишь это смешным?

— Нет, но и относиться к этому серьезно я тоже не могу. Он просто тебя боится. К тому же до него еще не дошло, что Земля круглая.

— Но речь идет о Карне!

— И что же ты ему ответила?

Анна подошла к секретеру и взяла свое письмо:

— «Глубокоуважаемый Школьный комитет, господин председатель!

Я получила письмо от инспектора, копия которого, полагаю, имеется и у вас. Он возражает против того, чтобы моя падчерица Карна присутствовала на школьных занятиях. Должна сообщить, что Карна хорошо ведет себя на уроках, умеет читать, считать и прекрасно поет, весной ей исполнится семь лет. Свой запрет инспектор объясняет тем, что иногда у Карны бывают припадки эпилепсии.

Буду кратка: я не намерена подчиняться требованию инспектора!

Но мне бы хотелось, чтобы Школьный комитет обратил внимание на то, как инспектор исполняет возложенные на него обязанности.

Несмотря на мои неоднократные требования, инспектор до сих пор не потребовал от приемных родителей Оскара Педерсена, чтобы они посылали мальчика в школу в целой одежде и давали бы ему с собой достаточно еды. Целых три недели перед Рождеством он ходил в одном и том же платье, которое ни разу не стиралось. У него не было с собой почти никакой еды, что ставило мальчика в трудное положение перед другими детьми. Видя, что я кормлю мальчика, они называли его нищим попрошайкой.

Мальчик часто пропускал занятия и оправдывался тем, что у него не было обуви, еды или его некому было привезти в школу. Между тем на покрытие этих расходов приемные родители получают деньги от комитета по делам неимущих.

В подобных случаях инспектор проявляет полную неспособность защищать интересы детей, о чем я неоднократно напоминала ему. С другой стороны, я считаю тревогу инспектора по поводу того, что эпилептические припадки моей падчерицы могут принести другим детям вред, совершенно необоснованной.

Что же касается жалобы инспектора на то, что я преподаю на датском, а не на родном языке детей и что я не мужчина, должна напомнить Школьному комитету, что человек, занимающий в настоящее время пост школьного учителя, хоть и мужчина, но в семинарии не учился. Его знания не превосходят знаний любого человека, которого пастор готовил к конфирмации. К тому же он финского происхождения, и его норвежский язык не более понятен детям, чем мой датский.

Я прошу уважаемый комитет еще раз ознакомиться с моими рекомендациями и тщательнейшим образом проверить мой датский язык. А также посетить мои занятия.

Теперь о Катехизисе, «Объяснениях» Понтоппидана и «Библейской истории» Хершлеба. Вынуждена сказать, что некоторые из моих учеников не в состоянии выучить все это наизусть. Отчасти потому, что они слишком редко посещают школу, отчасти потому, что их дома чересчур загружают работой, и, наконец, по причине плохого питания и отсутствия у них необходимой одежды.

Кроме того, смею утверждать: если дома ребенок не находит любви, а также понимания, что ему необходим отдых и покой, научить его чему-либо просто невозможно.

И учитель, даже если это женщина, не может нести за это ответственности.

Ученик, который так боится учителя или его линейки, что не в состоянии произнести ни слова, не читая их по книжке, приобретает не знания, а страх. А это куда хуже, чем оказаться свидетелем припадка эпилепсии у маленькой девочки.

И наконец беру на себя смелость напомнить Школьному комитету, что я дважды имела причины жаловаться на то, что вышеназванный инспектор не позаботился обеспечить меня транспортом, когда мне предстояло ехать преподавать в округ. Однажды мне пришлось три часа идти по глубокому снегу, чтобы попасть в усадьбу, где я должна была вести занятия. Когда же я добралась до места, оказалось, что мой сундучок с необходимыми пособиями туда не доставили, и у меня не было ничего, кроме сборника псалмов и грифеля.

Я пожаловалась на это инспектору, но он счел возможным оправдаться плохой погодой. Тогда я разрешила себе напомнить ему, что он находится в Нурланде и что даже в Дании небольшое волнение на море не считается плохой погодой. И могу повторить ему это в любое время в присутствии уважаемого Школьного комитета.

Итак: Первое. Я не собираюсь подчиняться требованиям школьного инспектора. Второе. Пользуюсь случаем пожаловаться, что инспектор не выполняет возложенных на него обязанностей. Третье. Если Школьный комитет по этой причине снимет меня с работы, это не улучшит участь детей, но, несомненно, доставит радость инспектору.

С глубоким уважением, Анна Грёнэльв».

— Что скажешь? — спросила Анна.

— Я горжусь тобой! Отправь это письмо.

Андерс никуда не уехал, хотя он и умер. Анна ежедневно говорила о нем. Словно взяла на себя труд поставить преграду забвению.