Давайте, девочки

– Это ужасно, – сказала Малёк. – Какие же мужики негодяи…

Рыжюкас не возразил. Наставник – а именно наставником он себя с нею чаще всего ощущал, – не должен лакировать действительность: если ей повезет, ее избранник не будет «подонком» и, нося ее на руках, не заметит, что с нею проделают годы…. Когда повезет, большого ума не надо… Но на везенье глупо рассчитывать, лучше быть готовой к худшему.

– Тогда мне тоже надо уйти, – подвела черту Маленькая. – Мне ведь уже перевалило за девятнадцать.

Она посмотрела на себя в зеркало и горестно вздохнула. Так вздыхают старушки на лавочке, когда переваливает за девяносто.

Рыжюкас вгляделся в ее отражение. Похоже, не очень перевалило. Но ему нравилось ее поддразнивать:

– Конечно, тебе пора обрываться, и побыстрее…

Она вспыхнула, поднялась. Да хоть сейчас! Как бы не заметив ее решимости, он продолжил:

– Чтобы скорее вернуться. Как любит повторять наш школьный друг, а ныне ба-а-а-лыпой финансист Мишка-Хитрожоп: раньше сядешь, скорее выйдешь.

Она передернула плечами:

– Ты так говоришь, будто к тебе все возвращаются…

– Зачем же?.. Отрезанный ломоть… Да и место обычно уже занято… Свято место пусто не бывает… Хотя некоторые сожалеют и готовы бы вернуться…

– О чем же это они сожалеют?

– Не всем нравится то, что с ними происходит потом…

Они сидели в большом зале кафе «Неринга» за столиком у окна.

Он давно собирался сводить ее сюда. Все-таки это было самое знаменитое кафе во всем Советском Союзе.

Только что он уверенно, как опытный гид, провел ее мимо цветного фонтанчика в баре в большой зал с фресками по мотивам литовского эпоса на стенах, где решительно направился к одному из столиков на подиуме вдоль окон. Во время ремонта здесь все восстановили до мелочей. И поход сюда впрямь стал очередной экскурсией в его юность.

Он специально выбрал тот самый столик у окна, за которым они впятером сидели на открытии этого первого в городе «модерного» и по тем временам невиданно роскошного кафе, ставшего знаменитым на всю страну после разгромной статьи в «Известиях». Статья называлась «Сошествие с Олимпа». В угоду московским начальникам в ней разносились литовские «князьки», допустившие здесь барскую роскошь, чуждую советским понятиям об «общепите». Конечно, невероятно, что пять девятиклассников оказались на торжественном открытии среди «князьков», но любовь всесильна. А Махлина тогда безумно и не совсем безответно любила старшая официантка нового кафе Алдона, которая и достала им всем пригласительные билеты.

– Все-таки здорово, что здесь такие разные кафе, – вздохнула Маленькая, оглядываясь. – И можно запросто заскочить, чтобы выпить просто чашечку кофе. И никто не будет на тебя коситься, что ты ничего больше не заказываешь… Нам бы такие традиции…

– Все приезжие так говорят, – сказал Рыжюкас. – Но тебе-то я сейчас быстренько расскажу, как эта традиция зарождалась. Причем прямо вот здесь.

Она достала из сумочки диктофон.

«В „Нерингу“ мы пришли, как всегда, впятером. Денег у нас, как всегда, не было, но, как всегда, были амбиции. Поэтому, когда к нам подошла официантка, готовая обслужить нас по высшему разряду, я сказал:

– Четыре кофе и один чай.

– Чай – для Сюни, – пояснил Мишка-Дизель.

– Сюня у нас не пьет по вечерам кофе: у него тетя училась в мединституте и теперь говорит, что пить кофе вечером вредно…»

– Это, конечно, Витька-Доктор выступил? – спросила Маленькая.

Рыжюкас довольно кивнул. И продолжил: «– Вы больше ничего не будете заказывать? – строго спросила официантка.

– Нет. Хотя… Принесите мороженое, – сказал Мишка-Махлин. – Одно. И побольше хлеба. Рыжий у нас уезжает в Окинаву. Ему перед дорогой надо плотно перекусить…

Метрдотеля зовут Торо. Он недавно вернулся из Бразилии, где не прижился, но разговаривает безо всякого акцента, даже если и трясется от злости:

– Товарищи молодежь, у нас не забегаловка, а ресторация первого разряда. Я попросил бы вас вести себя прилично. И не издеваться над девушкой, прося мороженое с хлебом.

– Человек хочет есть.

– Вы хулиганы… Я вызову милицию, вас сюда никогда больше не пустят.

Со всем этим надо было как-то кончать. Мы ведь хозяева в этом городе, в этой стране. Молодые хозяева страны, как с утра до вечера пелось по радио. Собрав на "броде" всех друзей, мы долго совещались, придумывая, как поступить. А назавтра…»

– Слушай, ты сегодня рассказываешь, как кино. Я прямо все вижу…

– Подожди, сейчас начнется самое интересное.

«Воскресный день. Последний день месяца, последний день квартала. Ровно в двенадцать часов пополудни щелкнула кованая задвижка на стеклянных дверях "Неринги", готовой принять посетителей, которым предстояло опустошить карманы, чтобы трудовой коллектив передового предприятия общественного питания успешно выполнил месячный и квартальный план. По такому случаю к вечеру была приготовлена новая концертная программа. Но через пять минут после открытия свободных мест уже не было.

– Вы сошли с ума, – сказал Торо швейцару, заглянув в зал и помрачнев. – Кого вы впустили?

За всеми столиками обоих залов по-домашнему расселись молодые люди. Они курили, просматривали газеты, кто-то вообще готовил уроки, разложив тетрадки. Все заказывали только кофе и чай.

В пять часов на трех фургонах прикатила милиция. В большой зал вошел низенький и круглый подполковник в галифе и фуражке. Внимательно оглядевшись и не усмотрев ничего предосудительного, он снял фуражку, вытер платком лысину и подошел к Торо.

– Нарушений не установлено, – сочувственно сказал он. – Кофе и чай – это не по нашей части. Мы вышвырнули бы этих щенков, если бы они вздумали… заказывать коньяк или водку…

От этой угрозы в адрес щенков Торо шарахнулся. По-русски он разговаривал неплохо. Но, выходит, ничего не понимал.

– Чуть что – звоните.

Подполковник надел фуражку, отдал честь и, покачивая головой, удалился.

Весь день на стеклянных дверях "Неринги" красовалась табличка: "Свободных мест нет". Дежурство за столиками продолжалось до самого закрытия. Перед уходом Витька-Доктор пожаловался Торо:

– Последний стакан, как всегда, был лишним.

Обедать по очереди выбегали в столовую напротив.

Первую партию швейцар хотел не пустить обратно, но наши парламентеры заявили, что тогда за кофе и чай в обоих залах не будет уплачено…

С тех пор Торо встречал нас только с улыбкой, гостеприимно кланяясь. "У них заказано", – пояснял он очереди, состоявшей тогда преимущественно из приезжих…»

К ним подошла официантка. Вежливо застыла, чуть в стороне. Маленькая выключила диктофон:

– Неужели вы и вправду так жили! Или ты все сочинил?

Повернувшись к официантке, Рыжюкас вздрогнул. И подумал, что он не совсем в себе.

Полногрудая, с копной черных как смоль волос, пышно взбитых начесом, в светлой прозрачной блузке с пухлыми и сочными губами, ярко накрашенными жирной помадой. Они что, растерянно подумал он, сохранив нетронутым интерьер тех лет, еще и облик обслуги решили оставить прежним?

– Простите, вы давно здесь работаете?

– Очень. Jau daug metu [8].

Бред какой-то, подумал он. Но нет, это невозможно. Рыжюкас принялся высчитывать. Официантка, видимо, поняла его растерянность и пришла на помощь:

– А еще больше лет назад здесь работала моя мама. Все говорят, что мы похожи.

Он облегченно вздохнул.

– И ее звали Алдона?

– Taip… [9] – Вы хорошо выглядите, – сказал Рыжюкас, мысленно добавив: для своих лет. По его расчетам ей выходило никак не меньше сорока. – Вы даже лучше своей мамы.

– Слушай, – сказала Маленькая, когда, взяв заказ, официантка удалилась, – а где же в твоей истории мораль? – Она привыкла, что он ее учит и воспитывает. – Ведь не мог же ты пригласить меня в кафе только затем, чтобы просто поужинать! Или рассказать про вашего Тор о.