Колледж Святого Джозефа (СИ)

— Можно его будет прочитать? — вкрадчиво спросил вице-губернатор, заведующий информационной политикой в регионе.

— Нет, — не колеблясь, ответила ему храбрая дагестанская женщина.

Барашкин снова помолчал.

— Приговор все равно будет оправдательным, — вдруг злобно высказался он, — а вашей журналистке я хотел бы посоветовать подумать. Прежде всего, о своем сыне.

Заваркина скорчила кислую рожу и показала средний палец телефону.

— Что они делают? — взвилась Зуля, когда Барашкин бросил трубку, — они не понимают, что усугубляют ситуацию своими наездами? «Подумайте о муже», «подумайте о сыне»… Сами-то они о ком думали, когда сто миллионов из бюджета крысили?

— Во-во, — Заваркина кивнула, — наваляй им.

— Все равно не опубликую, — улыбнулась Зульфия. Уверенности в ее голосе поубавилось.

Телефон зазвонил опять.

— Подними трубку, не включай громкую связь, — попросила Заваркина, — в общих чертах я их реакцию себе обрисовала, а пустые угрозы мне неинтересны.

— Дай бог, если пустые, — сказала Зуля тихо и взяла трубку.

Заваркина снова вернулась к прерванному занятию. Она дописала последние строки и перечитала свое новое письмо.

Когда я поняла, что у нас будет ребенок, моим первым желанием было разорвать себе живот и вынуть его оттуда, пока у него не появились глаза. Врачиха и медсестра долго не могли поднять меня с пола, куда я упала, рыдая. Они прекратили прием. Они не могли понять, отчего у взрослой и хорошо одетой женщины такая реакция на известие о беременности.

Я выла от страха. Я боялась не за себя, а за своего нерожденного ребенка. Что если меня собьет машина? Ему будет всего два года, у него будут крохотные ручки, беззащитная шейка и трогательный затылок со светлыми волосиками, как у тебя. И что если он со своей шейкой, волосиками и носом кнопкой попадет туда, откуда мы вырвались? Что если у него будут отбирать его любимые вещи, говоря воспитателям наглое «Я просто посмотреть»? Что если его однажды изобьют ножками от стульев? Не говоря уже о тех выборах, которые ему нужно будет сделать: клей, «спиды», конопля, водка, «купить презервативы или пообедать?».

Я не сомневалась, что у нас будет мальчик.

Я видела, все эти же эмоции и на твоем лице, когда пришла домой.

Я хочу к тебе. Наверняка, там, где ты сейчас, тепло и спокойно. Заберешь меня в течение трех дней?

Анфиса нажала кнопку «Отправить» и вернулась в реальность. Зуля уже положила трубку и теперь держалась за голову в смятении.

— Идиотизм, — безадресно ругнулась она.

— Кто звонил? — поинтересовалась Заваркина равнодушно.

— Тот-кто-спит-в-гробу! Почему он вообще звонит? По каком праву разговаривает в таком тоне? — взбесилась Зульфия, — кто он такой? Он думает, если его ставят во главе Объединенной компании, то он уже имеет право распоряжаться тут, у меня?

— Куда его ставят? — Заваркина выпучила глаза.

Зуля торжествующе улыбнулась. Удивить чем-то Заваркину на протяжении стольких лет дружбы и совместной работы ей удавалось два или три раза.

— Во главе Объединенной компании, — повторила Зульфия, — там должен был быть кто-то другой, но в последний момент передумали.

Созданная в этом году Объединенная компания должна была пригреть под своим крылом несколько маленьких газеток с небольшой аудиторией и реформировать их в нечто стоящее. «В ощип» попадала и «Благая весть».

— Зачем они ставят его? Что он в состоянии изменить? Он же замшелый валун, на котором уже в советское время жабы не квакали! — Заваркина была вне себя, — сколько ему лет? Семьдесят восемь?

— Шестьдесят два, — поправила ее Зульфия, удивленная столь бурной реакцией.

— Ад! — заключила Заваркина, подхватила куртку и лэптоп, — я пойду детеныша проверю. Разбередили, говнюки, мои неврозы.

— К Егорке, поди, поскакала? — спросила Зуля с улыбкой.

— Ты меня знаешь, — Заваркина кокетливо подмигнула ей, — мне нужны положительные эмоции.

— Анфиса, — вдруг позвала ее Зуля. Заваркина удивленно оглянулась: она никогда не называла ее по имени.

— Почему все говорят, что приговор будет оправдательным?

— Потому что приговор будет оправдательным, — сказала Заваркина равнодушно, — это его право по рождению.

Зуля скривилась и на лице ее было написано столько несчастья и вселенской скорби, что Заваркина подошла и обняла ее: прижала на секунду ее голову к груди и поцеловала в макушку. У Зули запершило в горле.

— Прощай, — с этими словами Анфиса вышла.

— Я все равно не опубликую, — стараясь казаться беззаботной, крикнула ей вслед Зуля. Но комок из ее горла никуда не делся.

Слова о праве по рождению больно зацепили не только Зульфию, но и Кирилла. Не то, чтобы он не спал ночью или перестал есть, но каждый раз, пока он мониторил биржевые сводки или болтал по скайпу с Сонькой, слова «право по рождению» всплывали в его голове. Что если она права, и все его усилия не стоят ломаного гроша? Вернее, ломаный грош он как раз получит, но этим все и ограничится.

Он заменит покосившуюся избенку, которую выстроил его дядька на своем садовом участке на деньги, сэкономленные с копеечной пенсии. Он отправит мать в Париж, который та всегда мечтала увидеть. Но что если это гадкое чувство второсортности, которое так живо расписала ему Заваркина, никуда не исчезнет?

— Найди себе, племяш, девку богатую. Ты же пацан видный, — говаривал его дядька.

— Нравится мне там одна, — отмахивался Кирилл.

— Богатая? — смеялся дядька, — мы ее на огороде заставим работать.

Кирилл представил себе губернаторскую дочку в нитяных перчатках на грядке, выдирающую сорняки, и улыбнулся.

Его сердце застучало чаще, а низ живота сладко заныл: она звонила ему по скайпу с Мальдив, куда укатила со своей семьей.

— Я ненавижу свою жизнь, — она сидела на пляже в ярко-красном купальнике.

Про себя Кирилл поразился тому, что можно ненавидеть свою жизнь, сидя на таком белом-белом песке под теплым ветром и ласковым солнцем. Он снова было подумал о праве по рождению, но его отвлек Сонин купальник.

— Покажи животик, — попросил он. Сонька самодовольно вытянулась перед камерой.

— Что случилась в Б? — спросила Сонька обеспокоенно, — мобильник у отца трезвонит беспрерывно. Но я его на беззвучный режим поставила и кинула в карман своей пляжной сумки.

— Выброси его в океан, — велел Кирилл, — Анфиса Пална тут кое-что натворила.

— Вот только оставь ее без присмотра, — рассмеялась Сонька, достала пластмассовый прямоугольник из сумки и швырнула его в воду. Накатившая бирюзовая волна проглотила его.

— Заинька, я пошутил вообще-то, — ласково сказал Кирилл.

Соня улыбнулась и пожала плечами.

— Когда ты вернешься? — заныл Кирилл и сам удивился своему тону.

— Через неделю, — скривилась Соня, — здесь тоска смертная. Мать не дает мне есть и почему-то предлагает поступать в Академию русского балета. Отец над ней смеется.

— И как ты справляешься?

— Я говорю «я спрошу у Заваркиной» и меня выгоняют из бунгало, — рассмеялась Соня, — вчера ночевала в гамаке на пляже. Было холодно и змеи…

— Я соскучился, — сказал Кирилл.

— Я тоже, — нежно пропела Соня, — с радостью бы променяла эти мерзкие пальмы на елки из нашего парка.

— И бунгало на чердак? — улыбнулся Кирилл, и погладил Кляксу, сидящую у него на коленях.

У Кирилла язык не повернулся сказать ей, что на чердак им больше нельзя.

Сегодня днем он и Дженни кормили Кляксу, когда услышали, что на лестнице что-то происходит.

— Я не полезу в шкаф! — раздался гневный вопль. Это была Анафема.

Дженни в ужасе глянула на Кирилла. Тот, не задумываясь, схватил Кляксу поперек живота и жестом велел Дженни прятаться. Но она не поняла и стояла посередине чердачной комнаты, словно статуя.

Клякса, хоть и попривыкла к людям, но никогда не позволяла обращаться с собой чересчур фамильярно. Она не поняла, почему ее оторвали от еды, и принялась лягаться. Кирилл не обращал на нее никакого внимания.