Я была Алисой

— Правда. Заказать на ужин баранину?

— Отлично!

Я поднялась из-за стола и направилась к двери, однако, дойдя до нее, остановилась. Угрызения совести продолжали меня терзать, и я чувствовала, что это надолго. Развернувшись, я быстро подошла к мужу и поцеловала его в щеку. Он поднял на меня карие глаза, в которых сначала отразилось удивление, а потом удовольствие.

— По какому поводу, миссис Харгривз?

— Мне не нужен повод, чтобы поцеловать мужа, — обиделась я, но все равно улыбнулась, невольно тронутая тем, как много радости доставила ему эта малость.

— Я не жалуюсь, вовсе нет, — буркнул он, с удовлетворенной улыбкой на лице потянувшись за газетой.

Развернувшись, чтобы уйти, я подумала, не стоит ли мне поклясться — не заключить ли сделку с Господом? — быть впредь с мужем помягче. Ведь ему в конце концов так мало нужно, ничего такого, чего бы я не могла ему подарить.

Но в следующую минуту вспомнила, что Господь не слишком тщательно выполнял условия сделки со своей стороны. И кайзер, бесспорно, прекратит свои вызывающие выходки. Ведь они с царем и королем Георгом как-никак двоюродные братья. Сделки и клятвы — удел слабых и рассеянных. Они не для меня.

Не обернувшись, я вышла из столовой, и, пока уверенно шествовала по холлу, слуги при виде меня прижимались к дверям, уступая путь. Мне не терпелось поскорее услышать объяснения поварихи по поводу вчерашней оленины. Мясо было ужасным — сухим и жестким, как старая соломенная шляпа. Если она собирается сделать сегодня то же самое с бараниной, не исключено, ей стоит подыскивать себе другое место.

— Рекс, ну что ты так накинулся на суп? У тебя впереди еще несколько блюд. Разве в Канаде едят не так, как у нас?

— Мама, прошу тебя. Неужели и дня нельзя прожить без твоих упреков в адрес бедного доминиона? Ты, кстати, единственная за этим столом, кто никогда там не был.

— Мне вовсе не обязательно присутствовать в каком-то месте, чтобы составить о нем свое мнение. Краснокожие, деревья и медведи… Не вижу, что может быть привлекательного в этой стране и зачем тебе проводить там столько времени.

— Ну все, мама села на любимого конька, — подначил меня Алан.

Теперь, сменив свою устрашающую военную форму на простой костюм с галстуком, он снова стал похож на моего мальчика. Его мягкие, неуложенные волосы падали ему на глаза.

— С нами обедает королева Алиса, — подколол меня Кэрил, с отсутствующим видом доставая из кармана пачку сигарет, но, поймав мой неодобрительный взгляд, покорно убрал их назад.

Домой на шоу цветов приехали все три мальчика — редкое событие в те дни. По долгу службы в стрелковой части Алан жил вдали от нас и не всегда, будучи в отпуске, мог приехать в Англию. Поэтому его нынешний приезд (мой высокий темноволосый мальчик больше всех походил на меня; в его глазах я видела себя) стал для нас особой роскошью.

Рекс, вылитый отец, занимался бизнесом и имел офисы в Канаде, где и проводил большую часть времени. Однако и он тоже в конце этого июля не поленился приехать домой. Я была счастлива видеть Рекса, хотя и скрыла свою радость, выказав неодобрение по поводу его жесткой бороды, которую он отращивал, и грубой одежды (будто во всей Канаде нельзя сыскать приличного портного). Я, конечно же, знала, почему он дал себе труд приехать. Домой его привели разговоры о войне, а вовсе не перспектива сидеть возле меня на подиуме, когда я буду вручать главный приз старому Смитсону за его чудесные азалии.

Что до Кэрила, то я не могу сказать с уверенностью, чем он занимался вдали от нас. Мой младший сын брался за многое и ни в чем не преуспел. Он жил в Лондоне, приезжал домой на выходные, часто в сопровождении не очень подходящих друзей, каких-нибудь художников или музыкантов. Кэрил был ниже ростом и худощавее братьев, с волосами какого-то неопределенного, мышиного цвета, не имевшими ничего общего с золотисто-каштановыми, как у Рекса, или черными, как у Алана. В общем, он выглядел их бледной копией вплоть до геройских маленьких усиков. Видимо, руке, создававшей его, не хватило твердости, и он получился каким-то незавершенным. Я признавала это, как и то, что именно я ответственна за его появление на свет.

Впрочем, в тот вечер я не думала о подобных вещах. Все снова оказались в сборе за обеденным столом — для меня не было большего блаженства. Я уж и забыла, сколько всего могут вместить в себя мужчины в расцвете сил!

— Ох, да прекратите же вы все! — сказала я, хотя их поддразнивания меня ничуть не огорчали. Мне, единственной женщине среди них, нравилось находиться в центре внимания. В отличие от Реджи я не сокрушалась об отсутствии невесток и внуков. На это у сыновей оставалась еще масса времени.

— Мальчики, вы сердите маму, а расплачиваюсь за это всегда я один, — подал голос Реджи. — Так что перестаньте. Алан, лучше расскажи мне о последнем матче в поло. Как твоя лошадь?

— Отлично, сэр! — просиял Алан и стал совсем юным.

Мое сердце вдруг заныло: невольно вспомнился тот день, когда Алан принес домой крошечную сову, которую нашел в лесу на упавшей с дерева ветке. Он умолял меня позволить ему оставить ее дома. Его лицо тогда выглядело точно так же, как сейчас — светилось искренними, добрыми намерениями.

— Мама, — обратился он ко мне тогда обеспокоенно и серьезно, слишком низким для такого маленького мужчины голосом. — Можно, я оставлю ее у себя в комнате? Обещаю, что буду за ней ухаживать, попрошу Рекса помочь мне ловить мышей и все прочее, чтобы кормить ее, тебе не придется ничего делать.

Не помню, позволила ли я ему тогда оставить сову. Хотя сейчас мне это вдруг почему-то показалось очень важным. И я все хотела спросить о том случае Алана, ведь он наверняка помнил. Но я так и не спросила. Я проглотила вопрос, зная, как нелепо он бы сейчас прозвучал. Да и какая в конце концов разница? Это случилось по крайней мере двадцать пять лет назад. Бедной совы уж давно нет на свете.

Я строго покачала головой, сделала глоток вина и заставила себя присоединиться к общему разговору, который, по сути, шел ни о чем — о последней сделке Рекса, предполагавшей использование какого-то инновационного метода измельчения дерева для производства бумаги; о новом командире Алана, чья жена заставляла его писать ей по три раза на дню и при этом к каждому письму прикладывать прядь волос, так что в итоге бедняга остался почти лысым; о вечеринке, устроенной другом Кэрила в «Симпсонс», с которой хозяин вечера ушел до того, как принесли счет, попросив перед этим Кэрила позаботиться обо всем… Услышав такое, Реджи вскинул брови почти до самой линии волос.

В общем и целом мы были пугающе веселы и оживлены и решительно избегали поднимать тему, которая сидела в голове у каждого из нас. Это продолжалось до тех пор, пока Реджи не поднялся и, поблагодарив меня за ужин, не пригласил сыновей в бильярдную комнату к портвейну и сигарам. Разом умолкнув и посерьезнев, мальчики последовали за ним. По дороге из столовой каждый остановился поцеловать меня в щеку.

Именно тогда, оставшись одна, медленно обойдя затихший дом (лишь из столовой доносились звуки убираемой после ужина посуды) и наконец устроившись в библиотеке, где по моей просьбе лакей развел огонь, я пожалела, что у меня нет невесток. Хорошо, если б рядом был кто-то, с кем можно разделить эти тихие часы, кто мог бы отвлечь меня от моих мыслей. В такие минуты, как сейчас, я скучала по сестрам. Особенно тосковала по Эдит, хотя сейчас была бы рада и обществу Роды, или Вайолет, или даже Ины. Теперь, после смерти Уильяма, когда имение в Шотландии перешло к ее сыну, она жила в лондонской квартире.

Наверное, я могла бы потребовать прекратить этот обычай сидеть с сигарами за портвейном, могла бы в свои почтенные годы стать суфражисткой, хотя на самом деле презирала миссис Пэнкхерст и ей подобных. До чего ж неотесанные, вульгарные женщины! Вечно лезут из кожи вон, лишь бы их фотографии напечатали в газетах! Тем не менее эта мысль, пусть и мимолетно, меня посетила. Впрочем, поразмыслив, я поняла, что мне совершенно не хочется наравне с мужчинами разговаривать о лошадях, крикете и машинах.