Господь хранит любящих

Я чувствовал, что лежу на чем-то узком и твердом, которое беспрестанно покачивается. Я открыл глаза. Человек в белом сидел возле меня и набирал шприц из какой-то ампулы. Я лежал в машине «скорой помощи», которая в бешеном темпе мчалась по улицам Вены. Красный свет с крыши машины, короткими вспышками через окошко, скользил по моему лицу.

— Где…

— Не разговаривать! — приказал человек в белом.

Вторые носилки были пусты.

— Сибилла, — прошептал я, — она…

— Не разговаривать, — сказал человек в белом и воткнул мне в руку иглу. Все потемнело, и я снова начал падать.

13

Это было девятнадцатого марта в двадцать часов сорок пять минут.

В двадцать часов пятьдесят три минуты в Общей больнице было поднято на ноги кардиоотделение, и меня прооперировали. Долгое время я был без сознания. Полицейских пустили только к вечеру двадцать первого марта.

Они задали мне кучу вопросов, после того как сообщили, что Сибилла умерла. Ей врачи не могли помочь. Она выстрелила себе прямо в сердце. Полицейские сообщили, что тело находится в морге Института судебной медицины и пока не может быть выдано для погребения. Но в чемодане Сибиллы нашли признание, написанное ее рукой, в котором она обвиняет себя в убийстве Эмилио Тренти.

Сибилла застрелилась.

— Уйдите, — сказал я полицейским.

Но они остались и пообещали мне в перспективе расследование и, возможно, обвинение в содействии побегу. Петра Венд была арестована и находилась в камере предварительного заключения. Ее раскололи, и она созналась в попытке шантажа. Кредиторы подали на нее в суд.

— Пожалуйста, уйдите, — сказал я полицейским.

Но они остались и заявили, что уже уведомили учреждение, в котором я служу, и изъяли мой паспорт и что возле дверей палаты будет круглосуточно дежурить их сотрудник, чтобы я не попытался бежать.

Потом пришел врач и настоял, чтобы они оставили меня в покое. Уходя, они пообещали, что еще вернутся. Врач сделал мне инъекцию, и я провалился в глубокий сон, и во сне я снова был с Сибиллой.

Вот то, что я видел во сне.

Бар Роберта Фридмана был в этот вечер совершенно пуст. И его самого тоже не было. За стойкой вместо барменши стоял пожилой господин. Когда я подошел, он склонился в поклоне. На нем был смокинг.

Сибилла ждала меня на нашем конце стойки и, после того как я ее поцеловал, познакомила с господином в смокинге.

— Это господин Голланд, — представила она меня. — А это господин Бог.

— Думаю, вы предпочитаете виски, — сказал господин Бог, пододвигая мне стакан.

— Спасибо, — поблагодарил я.

Сибилла погладила меня по руке:

— Ты сильно намаялся, любимый?

— В Рио такие толпы, — ответил я. — Просто невозможно было пробиться. Особенно ужасно на пляже Копакабана.

— Знакомая местность, — вставил господин Бог.

— Я очень сожалею, что тебе пришлось ждать, — сказал я Сибилле.

Пианист постарел, но играл все тот же «Се си бон».

— Ничего страшного, — ответила Сибилла. — Мы тут пока мило беседовали, правда, господин Бог?

— Ваше виски за мой счет, — сказал тот и кивнул: — Да, я беседовал с Сибиллой.

Теперь он говорил голосом Роберта Фридмана, и его лицо вдруг стало лицом старого еврея, добрым и грустным, с большими мешками под глазами.

— Мы с Сибиллой, знаете ли, господин Голланд, старые знакомые. Мы многое пережили вместе.

— Мне она о Вас тоже много рассказывала, — сказал я. — Только я думал, что Вас на самом деле нет…

— Иногда меня и нет, — вежливо ответил он. — Вот, например, с девятьсот тридцать третьего по девятьсот сорок пятый меня не было в Германии.

Сибилла сказала:

— Мы уже все обсудили, любимый. Господин Бог считает, что теперь все будет хорошо.

— Мы получим наши паспорта? — взволнованно спросил я, потому что вдруг вспомнил, что господин Бог именно тот человек, который должен выдать нам новые паспорта с разрешением на жительство.

— Конечно, — успокоил он. — После того как Сибилла застрелилась, нет никаких препятствий для разрешения на жительство. Осталась одна мелочь… — Он открыл свою авторучку. — В вашем паспорте не хватает одной записи… подождите-ка… вот…

Он надел толстые роговые очки и внимательно посмотрел на меня:

— Где вы умерли?

— Сто шестьдесят миль восточнее Рио-де-Жанейро, — ответил я.

— Благодарю вас, — сказал господин Бог. — Этого достаточно.

Он внес данные в мой паспорт и передал его мне.

Это был совершенно новый, роскошный паспорт.

Господин Бог сказал с улыбкой:

— На этот раз я его сам изготовил. На старого Франца в последнее время совсем нельзя положиться, а я не хочу, чтобы у вас были трудности.

— Мы все состаримся, — сказала Сибилла.

А потом мы пили за здоровье друг друга, и я думал: какой все-таки замечательный друг Роберт, старый Роберт Фридман с Курфюрстендамм в Берлине.

— А как твоя рана?

— Великолепно, — сказала Сибилла. — Хочешь посмотреть?

Она спустила с левого плеча платье и обнажила маленькую крепкую грудь. Под соском я увидел крошечное красное пятнышко.

— И это все? — спросил я.

— Да, — сказала Сибилла, — это все.

14

В Общей больнице я пролежал четыре недели.

Все четыре недели перед моей дверью сидел полицейский, а следователи из отдела убийств посещали меня снова и снова. Правда, они стали дружелюбнее. Я тоже стал дружелюбнее. В конце концов, это их профессия — задавать мне вопросы. Через пять дней после того, как Сибилла застрелилась, ее тело было выдано для погребения. Меня спросили, не хочу ли я похоронить ее на Центральном кладбище и готов ли оплатить расходы по погребению.

— Сожгите ее, — сказал я. Сибилла мне как-то сказала, что хотела бы, чтобы ее сожгли.

Итак, они отправили тело в крематорий. И, так как у Сибиллы не было родных и близких, а сам я не мог присутствовать на церемонии, они сожгли Сибиллу в ночь на двадцать четвертое марта, около двух часов. В эти дни крематорий был чрезвычайно загружен работой, и они были рады сделать дело, как в случае с Сибиллой, в неурочное время.

На следующий день я получил счет и извещение, что урна с прахом находится в северном зале, ячейка номер DL 7659/1956.

Из Общей больницы меня выписали с предупреждением, что если я в ближайшие два месяца не буду соблюдать постельный режим и меры крайней предосторожности, то я — покойник. Я вернулся в отель «Амбассадор», в номер на четвертом этаже, с красными обоями и выложенной зеленым кафелем ванной. Здесь меня регулярно посещал доктор Гюртлер, пока не оставил свою практику и не переехал в детскую больницу во Флоридсдорфе. Здесь, в отеле «Амбассадор», седьмого апреля я начал записывать свою историю. Внизу цветочницы предлагали фиалки, примулы и крокусы, и в Вене было уже очень тепло. Очень тепло для апреля… Два месяца пребывания превратились в четыре… Следствие по уголовному делу против Петры Венд и меня затянулось. Полиция держала меня под своего рода домашним арестом, покидать город мне запрещалось. Мое агентство во Франкфурте предоставило мне отпуск. Отъезд в Бразилию был отсрочен. Сотрудники прислали мне денег и адвоката, они были очень щедры. Но даже адвокат не мог ускорить работу ведомства. Я должен был ждать.

Моя рана хорошо заживала, и я писал не останавливаясь. Лето выдалось дождливым, было много гроз. Такие прекрасные дни, как весной, больше не вернулись.

Я регулярно пил в эти четыре месяца, а на ночь принимал снотворное. Спал я много и беспокойно. Сибилла мне больше никогда не снилась. Должно быть потому, что дни напролет я занимался ею. Семнадцатого июля меня посетил молодой человек в роговых очках. Он представился Альфредом Петером, у него было умное лицо и хорошие манеры добропорядочного венского буржуа из квартала респектабельных вилл.

— Господин Голланд, я работаю в венском книжном издательстве. — Он назвал имя. — Я слышал, что в настоящий момент вы работаете над романом, который… который описывает пережитое вами за последнее время.