Четыре танкиста и собака

— Не забывай меня.

— Не забуду никогда.

— Может, будем где-нибудь недалеко друг от друга, а если даже и далеко, то все равно встретимся сразу после войны.

— Не знаю, будет ли это…

— Обязательно встретимся, — прошептал он. — Будем тогда уже все время вместе: ты, я, Шарик и, может быть, отец.

Она повернула к нему лицо. Янек дотронулся губами до ее щеки, покрытой легким пушком.

О многом могли бы рассказать перекрестки дорог. Иногда на них встречаются, но чаще прощаются, а потом одни идут налево, другие — направо, и что будет дальше: переплетутся ли еще когда их судьбы и далеко ли до следующей встречи — никто не знает.

Грузовик довез их до Познани, а потом они пешком пошли за город, чтобы ждать на перекрестке следующей оказии. Там находился контрольный пункт, где проверяли документы и определяли дальнейшие маршруты для возвращающихся на фронт солдат. Они уже знали, что именно здесь должны расстаться. Марусина дорога вела прямо на запад, а им надо было направо, севернее.

Пока что никакого транспорта не было, и Огонек, пользуясь последними минутами, наломала веток вербы в придорожной канаве. Они были покрыты только что распустившимися, бархатистыми сережками. Маруся подарила ребятам целый букет, заткнула им ветки за пояс.

Саакашвили, как всегда склонный к выражению своих чувств вслух, отобрал несколько веточек, подошел к девушке-регулировщице и, опустившись на одно колено посреди разъезженной дороги, объяснил ей, что никогда в жизни не встречал девушки такой поразительной красоты.

Елень, еще не уверенный на сто процентов в своей заново сросшейся ноге, присел на камень и глядел в поле, на котором раньше обычного зацвел в этом году терновник. Вокруг кустов бродили небольшой стайкой черные дрозды. Птицы тихонько посвистывали, перепархивали с места на место, искали корм в поле, с которого уже сошел снег. Отличая коричневатых, чуть меньших размеров самочек от черных самцов, Елень пытался их считать, сам не зная зачем. Может, просто для того, чтобы чем-то занять время, которое отделяло их от расставания.

Так бывает, что люди, которые очень хотят быть вместе, начинают проявлять нетерпение на вокзале и желают, чтобы поезд поскорее ушел.

Маруся и Янек стояли рядом. Сначала они пробовали шутить по поводу черных дроздов, бродивших по полю, и родства, которое определенно должно быть между их названием и фамилией Янека. Но шутки не получались, и они замолчали. То печально смотрели друг другу в глаза, то переводили нетерпеливый взгляд на дорогу.

Наконец подъехал грузовик с длинным кузовом, покрытым брезентом, из-под которого виднелся серебристый хвост истребителя. Регулировщица остановила машину, поговорила с водителем, а потом с летчиками в кожаных куртках, которые ехали под брезентом, и наконец махнула Марусе.

И тут вдруг оказалось, что нужно еще решить важные вопросы и многое сказать друг другу. Огонек дала Янеку свое старое письмо, которое носила в кармане на груди. Все, что написала в нем, уже было сказано, но она хотела, чтобы у него было письмо, чтобы он мог прочитать его, когда они будут уже далеко друг от друга.

Янек дал ей перстенек, мастерски выпиленный из медного кольца, которое он снял с гильзы артиллерийского снаряда. Они говорили бессвязно, перескакивая с пятого на десятое. Шарик беспокойно крутился около них, жалобно поскуливая. Летчики теряли терпение.

— Да поцелуй ты ее наконец, пора в путь.

Янек последовал совету, а потом девушка побежала к грузовику и, подхваченная за руки, влезла под брезент. Машина тронулась и стала удаляться, набирая скорость. Оставшиеся следили за ней, видя сначала грустную улыбку Маруси, а потом только ее фигуру и каштановые волосы на фоне серебристого стабилизатора самолета.

Когда грузовик исчез за поворотом, Янек пошел вдоль шоссе, остановился около вербы, зазеленевшей первыми листочками, и развернул письмо. Он медленно прочитал его от начала до конца, а потом тихо повторил вслух:

— «Около полуночи… мы пошли бы в тень сада, в запах жасминовых кустов. Там никто бы нас не увидел…»

Он стоял, подставив лицо весеннему ветру, и чувствовал, как он приятно ласкает его горящие щеки.

21. Возвращение

— Стой, Кос! — крикнул Густлик. — Иди сюда, эта нам подойдет!

К перекрестку приближалась огромная трофейная машина, тащившая за собой вагон с окошками по бокам, с весело дымящейся печной трубой. У водителя не было намерения останавливаться. Он дважды дал сигнал, начал сворачивать влево, но девушка-регулировщица не уступила ему дорогу. Тогда шофер высунулся из кабины и с высоты своего сиденья торжественно объявил:

— Мы из политотдела фронта!

— А мы с перекрестка дорог, — пошутила она в ответ. — Документы и путь следования!

Елень подвинулся ближе и заглянул через ее плечо.

— Ну как? — спросил он тихо. — Уж тут-то мы наверняка поместимся.

— Я не могу к ним никого сажать, — ответила она вполголоса. — Может быть, вы сами сумеете договориться.

Они обежали вагон сзади и постучали в закрытую дверь, но никто не ответил. Да, эту крепость нелегко было взять. Правда, можно было бы влезть и как-нибудь прицепиться на металлических ступеньках, но это не езда. Втроем они бы еще решились, но что делать с собакой?

Шарик внимательно осмотрел машину, покрутил носом — что-то его очень заинтересовало. Он присел перед дверью вагончика на задние лапы, заскулил и тявкнул. Изнутри ему ответило тоже тявканье. Шарик начал лаять, и собака в машине заволновалась еще сильнее.

Наконец дверь слегка приоткрылась, и они с удивлением увидели худую даму, одетую, как на бал, в серебряное платье. Все трое так и замерли, не в состоянии вымолвить ни одного слова. К ногам дамы прижался белый пудель, выставив любопытную мордочку. Увидев Шарика, он заскулил, завилял хвостом, явно обрадовался.

Овчарка, очевидно, поняла это как приглашение и одним прыжком оказалась внутри вагончика. Дама отскочила в сторону и, подняв руки вверх, закричала:

— На помощь! Заберите этого разбойника, он загрызет мою Крошку!

Повторять это танкистам два раза было не нужно. Они дружно бросились на помощь. Григорий подсадил Густлика, Густлик подал руку Григорию. Грузовик уже тронулся с места; Янек пробежал несколько шагов и с помощью друзей тоже вскочил в вагончик, придерживая деревянную кобуру висевшего на боку маузера.

Со спасением Крошки затруднений не было, потому что Шарик и не думал угрожать ей. Танкисты, чтобы не впускать холод внутрь, прикрыли за собой дверь, вежливо козырнули даме в серебряном платье и скромно сели у порога.

— А все-таки мы едем, — вполголоса пробормотал Елень.

— Вылезайте! — услышали они у себя над головой мощный бас. — Как не стыдно силой врываться в чужой дом!

Они встали и с уважением взглянули на высокого мужчину атлетического сложения, одетого в полосатую трикотажную рубашку, под которой вырисовывались подрагивающие бугры мышц.

— Плютоновый Елень докладывает о прибытии трех польских танкистов! — Густлик вежливо козырнул и склонил голову.

Григорий вытащил у Янека из-за пояса две оставшиеся там ветки вербы с сережками и с любезной улыбкой преподнес их хозяйке белой Крошки.

Расчет был верный. Женщина улыбнулась (какая женщина не улыбнется, принимая цветы?) и обратилась к своей любимице:

— Крошка, как можно? Это чужая собака.

Обрадованная Крошка танцевала вокруг Шарика то на четырех, то на двух лапах, тянула его за уши, приглашая поиграть, а он с довольно глупым выражением на морде водил за ней глазами.

Мужчина в трикотажной рубашке грозно нахмурил брови и хотел еще что-то сказать, но ему помешал сидевший под потолком на жестяном кольце попугай, который начал орать:

— На штуррм! На штуррм!

Из глубины вагончика, цепляясь за разные предметы, появилась обезьянка, одетая в красную куртку, и вскочила Еленю на плечо. Тот не успел даже раскрыть рот от удивления, как она схватила его шапку и убежала.