Суть острова

– Сигорд, вы обещали, что мы сдаемся «сегодня». Через двадцать минут поздно будет, давайте же?

– Да ты с ума, что ли, сошел, Ян Яблонски, по шесть пятьдесят нажитое спускать? Откуда ты такой транжира взялся? Все только начинается.

– Куда же начинается-то? Это у вас помрачение в мозгах. Ребята дружно говорят, что весь ресурс выбран. Покупатели свой пакет собрали, или вот-вот доберут, рухнет тогда к чертовой матери, проснемся на помойке. Нельзя быть таким жадным, что вы словно ребенок!?

– Твои ребята вспрыгнули в наш поезд «в полшестого», выпрыгнули в «шесть», приподняли с земли по полталера на акцию и радуются, аж укакиваются. Заметь, никто из них больше чем на лот-два не садился. А закрылись торги на шести пятидесяти и теперь это им бочка дегтя в бочке меда. Слабаки.

– «Ацтеки» четыре лота взяли.

– И все четыре скинули тут же, сорвали двадцать тысяч и считают это успехом. Вернее, считали, пока акции, которые они скинули, не подпрыгнули еще на полтину.

– Это и есть успех, когда фирмачи, между основными делами, вклинились и захватили двадцать тысяч талеров за один только час. – Яблонский с важностью поднял указательный палец, в знак уважения к удачливым коллегам и к мудрости собственного изречения.

– Для них – может быть. Хотя, могли и сорок тысяч – за час и пять минут, если бы им хватило нервов и терпения. Но у нас нет таких больших основных дел, у нас – эта спекуляция основная. Мы ее ждали слишком долго, чтобы вот так легко от нее отказываться. Ты лучше прикинь сегодняшний, да плюс вчерашний оборот по «Побережью» и тогда увидишь…

– И что же я должен увидеть?

– А то, что общий объем всего проданного не только не контрольный пакет, но и до блокирующего ему – как пешком до Луны, даже если считать, что эти акции из рук в руки перекупщикам не бегали, а сразу конечному покупателю шли. Это значит, что продавать никто особо не спешит, упускать контроль над фирмой никто не собирается, и что покупателю придется раскошелиться за серьезные объемы, и что он на это готов.

– Это мы-то – серьезные объемы?

– Гм… Умеренно средние, скажем так, не будем ударяться в манию величия. Но – постараемся пристроиться вослед серьезным объемам, когда они пойдут по ищущим рукам.

– То есть, мы сегодня не продаем?

– Ни в коем случае. Попей валерьяночки, Ян, да и мне накапай, что-то я разволновался при словах шесть пятьдесят.

Третий день акции росли небольшими, но частыми скачками и выросли еще на талер.

– Да, господин Яблонски, да… Если бы мы с тобой не пожадничали и скинули бы наши двадцать лотов по семь пятьдесят – это был бы успех, это точно.

– Что значит – мы пожадничали??? Это вы пожадничали, господин Сигорд!

– Ах, да, точно. Ты ведь предлагал по пять пятнадцать продать, щедрою рукою…

– При чем тут… Боюсь, завтра ждут нас на табло скорбные новости, теперь я это всем нутром чувствую…

– Я тоже, но – посмотрим.

Посмотрели. Через пять минут после начала торгов акции свалились на пятьдесят пенсов одним махом, немного погодя еще на двадцать пенсов за два скачка. Продавались пакеты солидные, но сравнительно небольшие, по пятнадцать и десять лотов. Сигорд дрогнул было, очень хотелось поддаться панике и продавать, продавать, продавать, лишь бы отбить свои деньги и спасти хотя бы часть навара… Выручил, как ни странно, поддержал Сигорда обычно осторожный Яблонски.

– Да чего уж тут, давайте дотерпим до конца сессии и под занавес уберем, что бог послал. Вдруг чудо случится?

И чудо случилось: акции докатились до шести сорока и вновь поползли вверх. За десять минут до конца торгов Яблонски оглянулся на Сигорда, получил утвердительный кивок и в мгновение ока продал два «десятилотовых» пакета, по сто тысяч акций каждый.

– Семь шестьдесят пять! Вот что значит капиталистическое упорство и социалистическое терпение, товарищ Яблонски! Тридцать тысяч талеров за одни лишь сутки легкого томления! Сколько всего получилось, прикинь? Общее «итого»?

– Ни хрена себе, «легкого томления»! – У счастливого Яблонски прыгали губы и дрожали руки. – Я чуть в штаны не наложил от такой биржевой игры. Но все хорошо, что хорошо кончается. Семьсот тысяч ровно, тут и считать нечего.

– Ничего, ничего, завтра наложишь, – утешил его Сигорд, – когда они опять в гору полезут. Семьсот тысяч навара! Считай, за три дня почти полторы сотни тысяч долларов… Вот бы всегда так…

– Да, это было бы замечательно, слов нет. Но если бы эти прибыли сопровождались нервотрепками, подобными нынешней – о, нет, милостивые государи, благодарю покорно: Ян Яблонски предпочтет остаться бедняком, но живым и здоровым бедняком, не заикой и не неврастеником! Я сказал.

Сигорд рассмеялся на эти слова и даже тихонечко поаплодировал…

Бедный Яблонски, бедный Сигорд! Что такое настоящая неврастения они стали понимать только к концу следующего дня, который случился на пятницу, последний биржевой день недели, когда цена акций «Южного побережья» не только не упала, но приподнялась еще на талер тридцать пять пенсов и составила ровно девять талеров за одну обыкновенную акцию. Вслед за обыкновенными поползли вверх и привилегированные, но Сигорд с самого начала своей биржевой «карьеры» начисто игнорировал «привилегировки», не смотрел он на них и сейчас – тоже почти на талер выросли? – бог с ними.

Выходные тянулись медленно, как никогда. Не пилось Сигорду и не елось, в телевизоре одна дрянь, в женщинах ни малейшей потребности, причем уже целую неделю… Возраст? Или азарт к деньгам на себя все инстинкты переключил? Скорее всего – первое, но так хотелось бы взять за объяснение второе. И не читалось, и не спалось. Хорошо – сын отвлек, пообщались тепло и не наскоро. Скорее бы понедельник.

– Так… Ты что губами шевелишь, в уме умножаешь? Двести семьдесят тысяч наших талеров – вон они висят, в чужой свободной продаже.

– Ну а что вы хотите – рынок, свободный рынок. Нам грех жаловаться, мы свое сняли. Вон, смотрите, девицы кружатся и скачут, скачут и кружатся. Они надеются, что вы еще до обеда подпишете ведомости и распорядитесь насчет банка.

– А, точно! Распоряжаюсь… подписываю… отдай им. Кстати… Ты что им объяснил?

– Договоренное, не сомневайтесь. Сказал, что лед тронулся, что пошли хорошие сделки и наше положение стало более благоприятным, что премия в два оклада каждому – это не сколько плата за прошлое, сколько аванс на будущее, что если все вместе будем работать, дружно и результативно, то и премии не замедлят себя ждать. Все правильно, ничего я не упустил?

– Нормально. О прибавке к окладу не заговаривали, не намекали тебе выяснить?

– Этого не было. Они же не знают, сколько именно мы приподняли на сделке, так что и аппетиты у них не разрослись. – Когда Ян Яблонский улыбается – на это стоит посмотреть: маленький, грудь колесом, лоб и щеки красные, вихры в разные стороны… Что-то в нем такое детское появляется, очень симпатичное.

– Дай бог и дальше пусть не знают. О боги! О, Марс и Юпитер, Ян! Девять пятьдесят. О, мое больное сердце!

– Да? У вас не сердце, а булыжник, так что вы тут не изображайте. В мире бесконечное количество акций, которые в эти минуты поднимаются, падают, обогащают, разоряют – что же нам, круглые сутки рыдать по этому поводу и кататься по грязному полу?

– А почему не помыт, если грязный?

– Это фигурально, пол с утра мыт, я уборщицу застал. Так вот, надо понимать, что отныне это – чужие акции и пусть они хоть в цветы превращаются, нам-то что? Были наши – теперь чужие.

– Нет, господин Яблонски, наши-то акции лежат себе в параллельном пространстве, невыпущенные и неторгуемые, сто экземпляров, по номиналу каждая, а эти – вон они как, шевелятся и золотом звенят. Все. Покупай. Восемь лотов.

– Что??? – Ошеломленный Яблонски брякнулся на стул – услышал, впитал, и ноги не сдержали.

– Живо, я сказал. Бегом на площадку, инфаркт на потом оставь. Бегом, Ян, пожалуйста, бегом!

Яблонски встал – чудо: ноги разогнулись с легким хрустом и понесли своего владельца «на арену», место, где брокеры, подобно безъязыким павианам, сбитым в одну стаю, махали руками, рычали, потели, воняли – совершали сделки на пальцах…