Суть острова

– А где же тогда само блюдо?

– Вот и думаю – где оно? По сути дела, мы орудуем не на самой бирже, а возле нее, роемся в отбросах, подобно гиенам.

– Ну уж гиенам.

– Назови иначе, какая разница. Но факт остается фактом: за исключением пары-тройки неудачных собственно биржевых сделок, вся наша деятельность – внебиржевая.

– Естественно! Биржевой клиентуры у нас нет, собственных оборотных средств почти нет, заемных такоже нет, банки нас в упор не замечают.

– Банки обожают обслуживать и ссужать деньгами тех, кто в них не нуждается. Ты прав, прав, но мы выжили на этом рынке, хотя и чуть оголодали, и на днях рискнем, попытаемся всунуться в торги.

– Опять? Вы планируете в электронные сыграть, или руками, на «подиуме»?

– Руками, электронным я пока вовсе троюродный, мышка в руках не держится. Завтра на площадке – ты будешь стоять, твоя задача дождаться, пока «Побережье» доползет до четырех талеров двадцати пенсов, далее купишь лоты на общую сумму восемьсот сорок тысяч отечественных талеров, по этой цене.

– Двести тысяч акций??? Много, Сигорд.

– Где же много, когда их триста миллионов с хвостиком выпущено. Никто и не заметит нашу комариную игру на повышение. Там какой лот?

– Вроде бы десять тысяч.

– Значит, всего двадцать лотов, два-три раза рукой махнуть, не надорвешься.

– Вам бы все шутить. Двадцать лотов – это слишком много.

– Ты хочешь сказать – для нас много?

– Да. Это же почти все средства фирмы, весь наш подкожный жир. Давайте хоть половину возьмем?

– Нет.

– Ну, дело хозяйское. – Яблонски захлопнул блокнот, навинтил колпачок на перьевую ручку, серебряную, можно сказать, старинную – шариковые чудаковатый Яблонски не признавал… Потом все же не выдержал:

– Вы хотя бы объяснили мотивации своих решений, а то словно какой-то «авторитар» из президентских кулуаров. – Яблонски покраснел и добавил:

– Вы должны уметь говорить «нет» мягко, по крайней мере так, чтобы тем, кто рядом, было не обидно.

– Надо же, барышня кисейная, обидно ему! Простите, извините, господин мой Яблонски! Ладно… Риск велик, а принимать решение надо, рано или поздно. Можно отложить на месяц (но вряд ли получится на год, подкожных денег не хватит), а через месяц – все равно решать что-то такое рисковое. Я нервничаю, я боюсь, душа моя хнычет и не желает вылезать из уютной норы на ледяные ветры, а тут ты прыгаешь на ее чашу весов прямо в ботинках. Тяжко мне, понимаешь, и страшно, ибо в тот раз, – Сигорд ткнул большим пальцем куда-то за спину, – мы могли понести гораздо больший урон, чем понесли – и память та жива… Вот и весь секрет моего непреклонного «нет». Понятно? У тебя есть пенсия за пазухой?

– Есть.

– А у меня ее нет. Представь, что я свою пенсию на кон ставлю?

– Вот и спрашиваю – зачем?

– Вот я и объясняю.

Яблонски достал бумажник, вынул оттуда автомобильный ключ, спрятал бумажник, и только после этого отреагировал на последнюю фразу Сигорда – пожал плечами.

– Дело хозяйское. А вы что, не на моторе нынче?

– Нет, поленился, решил сегодня пешеходом.

– Так давайте я вас подброшу, час поздний?

– Нет, спасибо, дружище, я лучше на метро, прогуляться хочу.

– Тогда до завтра?

– Да.

– Эй, эй… Сигорд? Прошу прощения…

– Да. Забыл что?

– А если цена завтра не упадет до четырех двадцати?

– Она упадет.

И цена упала. С самого утра, с начала торговой сессии она целый час стояла на четырех тридцати пяти, потом качнулась на два пенса вниз-вверх и за последующий час увалилась до четырех двадцати. Но Яблонски закусил удила и ослушался прямого указания Сигорда, он ждал, весь в поту, еще полчаса и единым махом купил все двадцать лотов по четыре пятнадцать. После этого цена свалилась еще на три пенса и остановилась вместе с торговой сессией. Победителей не судят – Сигорд взял распечатку-хронометраж и с карандашом в руках восстановил весь ход торговой сессии: как цена падала, и как Ян Яблонски медлил… Ничего не сказал по поводу ослушания, но головой покрутил – Яблонски совершенно четко видел, в каком месте распечатки Сигорд оскалился и зашевелил губами – наверняка матерился про себя. Ну так что ж… Все-таки не по четыре двадцать. Даже если самое худшее случится, фантазировал Яблонски, если «Побережье» обанкротится и все его акции превратятся в дым и пепел, то двести тысяч акций, помноженные на сэкономленные пять пенсов, составят в итоге миллион пенсов, десять тысяч сбереженных талеров. И значит все не так страшно…

– Что… Молодец, хорошо сработал. Больше так не делай.

– Ладно. Но я же как оптимальнее хотел.

– Именно. В корпоративном бизнесе, дорогой Ян, нет ничего хуже бездумной исполнительности, разве что проявленная инициатива снизу.

– Биг джок, очень смешно. И что нам теперь делать с этими акциями?

– Ждать. Предупреждая твой вопрос – не знаю, сколько ждать, сколько понадобится. А пока можешь поразвлечься охотою на перепелок.

– Как это? Вы в последнее время только метафорами и говорите. Каких перепелок?

– Ну на карасей. Наши девицы трудятся? – Яблонски насторожился вопросу, встревоженный боевым настроением начальника и его иносказаниями: как правило, это были приметы резких решений, а Яблонский любил уют и монотонность в делах.

– Да. Но они хорошо работают, если вы насчет того, что они болтают и перед зеркалом прихорашиваются. Они же не автоматы.

– Речь не о них. Они реестры наших сделок исправно ведут?

– Да.

– Ты их просматриваешь, анализируешь?

– Ну, так… Выборочно проверяю, конечно. Все же не могу проверить.

– Эх… Помнишь сделки по полковнику Ригану?

– Это которые регулярные, раз в месяц?

– Ага. И что Нунций, брокер из «Соверена» в «Елисейские поля» перешел – в курсе?

– Да, хотя и не обращал на это особого внимания.

– Клиентура, которую он контрабандно вел, теперь – чья? «Соверена», или «Полей»?

– Не знаю. К чему вы клоните?

– Она теперь наша, в лице полковника Ригана. Это мы теперь будем у него откупать его акции, у него их еще на десять месяцев хватит, я посчитал, и каждый месяц мы будем стричь с этой бессовестной перепродажи его имущества две тысячи талеров.

– Да-а? Сигорд, что вы такое странное говорите? Нунций может не согласиться на такую операцию. Пожаловаться в комиссию по этике он, может быть, и не пожалуется, поскольку у самого рыльце в пуху, но настучит на нас коллегам, что мы его клиентуру сдернули, пользуясь эксклюзивной информацией, волею случая оказавшейся у нас.

– Волею случая? Ну-ну. Кому он пожалуется? «Соверену», который он таким манером обдирал на пару косых ежемесячно? Или коллегам, которые его моментально застучат тем же «Полям», принявшим на работу флибустьера-контрафактора? Пожалуется он… В финансовых джунглях живешь, Нунций, дорогой, радуйся, что перешел с повышением в чине и окладе и не цепляйся за то, что уже принадлежит другим. Так мы ему влепим, если он заявится скандалить. И он тихо заткнется. Скажи Аните, пусть позвонит полковнику заранее и назначит время. И пусть сделает это на день раньше обычного.

– Сигорд, вы циник и акула капитализма.

– Был бы акулой – карасей бы не жрал, а так и до щуки пока не дотягиваю, увы.

– А угрызения так называемой совести, вы их не боитесь?

– Кто же их боится в эпоху глобализма и космических полетов? Почему бы тебе не обзвонить всех своих знакомых и не сообщить им, что фирма «Дом фондовых ремесел» берет себе «за услуги» заметно больше, нежели себестоимость этих услуг умноженная на средний по стране процент рентабельности?

– А вы уверены, что «заметно больше» и вообще…

– Аарону Зальцману ты собственноручно выписывал счетец, не помнишь? Да. Именно, «ах, это», так что не перебивай. Почему бы тебе также не обзвонить всю нашу пятиталеровую клиентуру и не сообщить им, тем самым облегчая муки твоей изнеженной совести, что мы, в качестве «прокладочного» регистратора промежуточной сделки, способствовали мелкому шулерству со стороны многоуважаемых наших коллег-брокеров, напаривающих и своих клиентов-физических лиц, и своих работодателей, то есть фирмы, где они трудятся по найму, либо контракту?