Украденные воспоминания

Света задумалась. Ее молчание выводило меня из себя, я хотел уже хоть что-нибудь услышать в ответ, мне казалось, что ее здесь нет, и я разговариваю сам с собой.

— Ты когда-нибудь хотела потерять память? — не унимался я. Холод пронизывал меня насквозь, а холодный лунный свет с улицы обжигал кожу и делал ее мертвецки-бледной. Я чувствовал себя участником какого-то таинства, в котором мне ничего не было понятно.

— Да, — в конце-концов ответила Света, словно эти слова ее разбудили, — я хотела бы забыть тебя. Как страшный сон.

Глава четвертая

Черные птицы взлетели с ветвей ветлы, росшей возле окна, в стальные ноябрьские небеса, испуганные криком какого-то пьяницы, вывалившегося из подъезда. Я все гадал, что же это за птицы такие — галки или все-таки вороны, и украдкой поглядывал на старенькие часы.

— Можно вынимать градусник? — нетерпеливо спросила Света. Она вся уже измучалась в нетерпении.

— Нет, еще две минуты.

Света надула полные губы и скорчила недовольную гримаску, от чего стала выглядеть еще более милой и смешной.

Я потрепал ее по и без того неаккуратным и спутанным волосам. Она сжалилась и улыбнулась, но слабо, все-таки болезнь давала о себе знать. Глаза ее как-то лихорадочно блестели, как бывает только у людей, сражающихся с болезнью.

Ей двенадцать лет. Она обнимает плюшевого медвежонка с оторванным ухом (его она сама не дает никому пришивать по какой-то одной ей известной причине) и она опять болеет. Каждую осень и каждую весну она простужается как минимум два раза, любая инфекция легко к ней прицепляется и долго не хочет уходить.

Света вспомнила об этом и отползла в угол кровати, подальше от моей руки.

— Я заразная, — напомнила она.

— Ах ты зараза! — усмехнулся я и демонстративно отвернулся от нее к окну, — и чего я с тобой время теряю? Я с заразами не дружу.

Встаю и делаю вид, что собираюсь уходить.

Света подпрыгивает на своей постели, пытается выбраться из вороха одеял и подушек и жалобно зовет меня. Я продолжаю ломать комедию. Ей и самой быстро это надоедает и она снова отползает подальше к стене.

— Градусник, — напомнила она тихо-тихо.

— Не нужен мне твой градусник.

Света скулит и растягивает буквы моего имени, словно это может ей помочь. Глаза у нее жалобные-жалобные, как у щенка, который хочет, чтобы с ним поиграли, но при этом строит из себя гордячку. Какой же она еще ребенок! Я захлебываюсь нежностью и сдаюсь.

Мы в шутку боремся, валяемся на кровати, обнявшись.

— Тридцать семь, — изрек я, — да, подруга… В школу ты пойдешь еще не скоро.

— Ура! — воскликнула Света и зарылась лицом мне в волосы.

— А чего ты радуешься!? Не хочешь грызть гранит науки? — и мои пальцы пробираются ей под футболку, безжалостно пересчитывая выступающие ребра. Света костлявая, гибкая и очень изворотливая, но у нее не получается вырваться. Она заливается смехом и умоляет о пощаде.

— Помогите! — пищит она. Я остановился, но задержал пальцы на ее горячей коже. И смех и грех. Ее светло-зеленые глаза к себе так и притягивают, а цвет их в таком освещении отливает еще и голубым, но это потому, что в них отражается небо. Взгляд у нее вроде бы невинный, но в тоже время озорной.

Я подумал, что нужно побыстрее убрать руки, но почему-то этого так и не сделал.

— Ты вся горишь, — вместо этого сказал я, — я принесу тебе жаропонижающее…

Я понимал, что говорю какую-то ерунду и при тридцати семи нет смысла пить таблетки, но ничего с собой не мог поделать. Я искал повод для того, чтобы капитулировать.

Остаться просто. Уйти сложно.

Надо как-то заставить себя.

Пряди наших волос перепутались. Мне кажется, что у меня уже тоже температура. У нас одно дыхание — не удивительно, ведь мы одно существо.

— Подожди… — вырывается у Светы, она меня удерживает и только обнимает крепче. Я внимательно изучаю ее лицо, казалось бы, такое знакомое, но в тоже время каждый раз новое. У нее светлые, слегка рыжеватые к кончикам ресницы, на переносице почти незаметная россыпь веснушек, приметить ее можно только вблизи. Солнце любит Свету. Я тоже ее люблю.

Я коснулся губами ее покрасневшей щеки и неуверенно опустился ниже. Она блаженно зажмурилась и улыбнулась.

Господи!

Я вскочил, как ошпаренный и быстрее направился к выходу из комнаты. Наваждение рассыпалось, как осколки разбитого зеркала. Мне не хотелось даже думать о том, что чуть не произошло между нами, что могло произойти.

— Жаропонижающее… — пробормотал я заплетающимся языком. Света понимающе кивнула.

Мы должны были дожидаться снаружи, и не в коем случае, не вмешиваться в происходящее. Это было единственное условие, поставленное перед нами Гражиной. На самом деле ее звали Марта, и была она не литовкой и уж точно не ведьмой. Всего лишь неплохая актриса, нуждавшаяся в легком и быстром заработке.

Я прислушивался к голосам за дверью, но ничего не мог разобрать. В ноздри ударял сильный и резкий запах каких-то благовоний, из-за которого у меня неприятно першило в легких, казалось, что я вот-вот снова начну задыхаться.

— Да расслабься ты, — насмешливо сказала мне Света, чиркая почти закончившейся зажигалкой, — ничего она с ней не сделает…

— С ней ничего, — согласился я, — но что, если после этого «спиритического сеанса» она вдруг все вспомнит?

— Сам виноват, — с готовностью бросила Светлана. Я готов был убить ее в эту минуту, но каким-то неимоверным усилием воли удержал себя в руках. Нервы были напряжены до предела, состояние мое было полуобморочным.

Я мерил кухню шагами. Света украдкой наблюдала за мной из-под полуприкрытых век. Вокруг ее лица кружился сигаретный дым.

— Может присядешь? — не выдержала она.

— Нет.

Она всплеснула руками, положила сигарету на блюдце, которое использовала всегда в качестве пепельницы и остановила меня, положив руки на плечи.

— Ты похож на оживший труп, — изрекла она, — тебе нужно отдохнуть. Ты себя доведешь. Тебе мало нервной анорексии? Разве это стоит того? — она кивком головы указала в сторону комнаты.

— Стоит, — упрямо заявил я.

Света тяжело вздохнула, отпустила меня и отошла к окну. Ее трясло, пальцы ее нервно скользили по подоконнику, словно пытаясь найти для себя точку опоры. Мне стало так невыносимо жаль ее! Она такая хрупкая, такая слабая, среди этого бесконечного холода, одинокая. И нас друг от друга отделяет стена, через которую бессмысленно звать друг друга, она возвращает все звуки назад, и из-за нее между нами никогда не будет прежнего понимания и прежней теплоты.

Я не выдержал, поддался этому порыву и крепко обнял ее со спины. Меня не волновало, что кто-нибудь может увидеть нас. Куда важнее была она сейчас, ее маленькое тело, родное тепло, родной запах и холодные пальцы, тут же с готовностью накрывшие мои руки.

— Как далеко ты готов зайти? — прошептала она хрипло, по щекам ее одна за другой сползали крупные слезинки, — как далеко? Не пора ли уже остановиться?

— Поздно останавливаться… — вздохнул я, — обратной дороги нет.

— Обратная дорога всегда есть! — возразила Света и откинула голову, припала щекой к моей щеке, сомкнула ресницы. Нежность причиняла ей куда больше боли, чем состояние холодной войны, в котором мы пребывали.

— Пожалуйста… давай вернем ее домой… — заговорила она горячо и вдохновлено, — а сами уедем куда-нибудь… далеко… к теплому морю? У нас есть деньги, у нас есть документы на чужие имена, никто не помешает нам, никто не будет нас искать… Мы можем быть счастливы вместе…

— Мы не можем быть вместе, — холодно напомнил я и отстранился.

Света спрятала лицо в ладонях.

— Нашей любви мешало отнюдь не отсутствие денег, — продолжал я, сам удивившись, почему сказал это в прошедшем времени, — не забывай об этом.

Я сел за стол и взял с блюдца ее почти догоревшую сигарету, но затянуться я не успел.

— Я хочу забыть! Хочу забыть! — выпалила Света, обернувшись, глаза ее бешено горели, — сотри мне память тоже! Почему ты не сделаешь этого? Где твой чертов клофелин? Я хочу забыть! Я не хочу помнить, что мы…