Коллекция нефункциональных мужчин: Предявы

— Но вы не тот! — запротестовала Анфиса. — Вы совсем, совсем не тот!

— Я — Тот, — покачал головой бог мудрости, счета и письма. — Я Тот самый. Еще Тот я, короче — луну и календарь ваш дурацкий придумал.

Анфиса смотрела на него широко раскрытыми глазами и бессвязно нашептывала:

Откуда она это помнила, Анфиса понятия не имела. Еще Тот оказался телепатом:

— Коллективное бессознательное, душа моя, коллективное бессознательное — улыбнулся он. — Карл Густавович молодец, не все наврал. А вот интересно, — Тот подошел к Анфисе, положа руку ей на сердце, — а вот интересно, сколько весит сердечко?

— В смысле? — покраснела Анфиса, убирая руку Тота с груди.

— Ха-ха, в прямом, — засмеялся еще Тот. — Мы с Осирисом на Суде мертвых всегда взвешиваем сердца.

— Но я-то пока жива, — неуверенно сказала Анфиса.

— Да ты вообще ни жива, ни мертва! Надо ж до такого докатиться! — покачал головой еще Тот.

— До какого «такого»? — рассердилась Анфиса.

— Там расскажу, некогда сейчас, — сказал еще Тот и, снова вызвав внеплановое затмение, был таков.

Анфиса ждала, что после этого бреда объявится Голос, но вокруг стояла тишина. Анфиса вздохнула и пошла в Город, но вместо Москвы набрела на Питер, где вовсю стояла белая ночь.

Белыми ночами по Дворцовой площади слонялись бедные люди, и Анфиса присоединилась к ним, не стесняясь порванных босоножек, а когда совсем устала, присела у большого столба напротив Эрмитажа, заснув незаметно для себя самой.

— Эй, вставай, — дворник тряс ее за плечо.

— Который час? — потянулась было Анфиса, но, посмотрев в глаза дворника, ощутила всю неуместность вопроса. Дворник, впрочем, был не злой, а скорее наоборот. Он лишь чуть-чуть подмел Анфису, а потом спросил:

— Ты где живешь-то?

Анфиса отвернулась, но не от бестактности, а просто так.

— Есть хочешь? — настаивал на диалоге дворник.

— Хочу, — честно призналась Анфиса. — Аж переночевать негде.

— Это мне знакомо, — сказал дворник, почесывая бороду. — Это нормально. Тебя как звать-то?

— Анфисой. А тебя?

— А меня дядя Слава.

— Какой же ты «дядя»? — рассмеялась Анфиса. — Ты меня всего лет на десять старше, ну, на пятнадцать.

— Давнее, — махнул рукой дядя Слава. — Давнее и долгое. Я же из того гребаного поколения дворников и сторожей, — протянул он Анфисе сухарь, отставляя модерновую метлу.

— Музыкант, что ли? — поинтересовалась Анфиса, отгрызая кусочек.

— Не… — дядя Слава почесал затылок, — хуже: писатель.

— Как интересно, — задумчиво сказала Анфиса. — Так вот проснуться на Дворцовой площади и встретить настоящего писателя. Печатался?

— Ну вот, сразу «печатался», — посмурнел дядя Слава. — Эти Вознесенские разве дадут? Они же таким, как мы, проходу не дают, а в редакциях такой отстой сидит! — дядя Слава махнул рукой и закурил что-то вонючее.

— Будешь? С планом.

— Нет, спасибо, — отказалась от косячка Анфиса. — А сейчас-то пишешь что-нибудь?

— Сейчас я пью, — сказал дядя Слава. — Да и все равно не поймет никто. Все хочу в «Континент» пробраться, может, оценят… А ты чем живешь? — спросил дядя Слава.

— Мигом одним, — ответила Анфиса, делясь сокровенным.

— Это правильно, это ты молодец. Я вот тоже все хочу — мигом, а за пивом даже — минут десять от дома. Слышь, — дядя Слава неодобрительно посмотрел на Анфису, — тебя же менты в таком виде остановят, ты бы переоделась во что…

Вдруг прогремел гром среди ясного неба, и Анфиса услышала преувеличенно членораздельное:

— Иди в бутик на Невский, нельзя посмертный опыт в таком виде изучать.

«А что, уже посмертный?» — хотела спросить Анфиса, но смолчала, пытаясь сойти за умную хотя бы отдаленно, а смолчав, заметила рядом Гиту — ту самую, с которой они так мило разговаривали в ресторане «Прага».

— Я тебе помогу, — сказала она и повела Анфису в один из французских бутиков, наличие которых Анфиса предпочитала не замечать по причинам весьма понятным.

В бутике было много зеркал, манекенов в стильных шмотках и улыбающихся продавщиц. Анфиса подходила к вешалкам с красивым тряпьем, но, увидев цену, тут же отходила, пока наконец Гита не раскололась: ее спонсируют сверху. О деньгах Анфиса уже не думала, а думала черт знает о чем, только не о покупках.

— Ну, ты как будто и не женщина, — удивилась Гита. — Я хоть и богиня, а вон от этого платья без ума. Примерь.

— Не люблю я платья, — отмахнулась Анфиса.

— Почему? — снова удивилась Гита.

Анфиса посмотрела на нее снисходительно:

— Да потому что к платью нужны дорогие колготки, туфли и сумка в тон; на туфлях надо часто менять набойки, колготки рвутся, сумку в тон — не найдешь… Не люблю платья, — резонно заключила Анфиса.

Гита трагично прижала руки к груди:

— И что, ты теперь весь посмертный опыт будешь летом в сарафане, а зимой в старых джинсах изучать? Я же говорю: спонсируют сверху. Купи что хочешь, только не штаны, я тебя умоляю, — запричитала Гита, показывая стопочку долларов. — Не думай о деньгах. Вспомни о красоте. О своей.

Анфисе давно никто не напоминал о красоте, и она вошла в примерочную кабину с несколькими вешалками, на которых хрупко спали изящные вещи из тонких прочных материалов. К слову сказать, Анфиса терпеть не могла мерить что-то. Но тут… Она долго не могла остановиться на чем-то одном — настолько все было ей к лицу и впору, что она сначала даже расстроилась.

— Ну, как дела? — спросила из-за шторы Гита, а через несколько минут ахнула, увидев Анфису в длинном облегающем платье из китайского шелка цвета лепестков чайной розы и с прозрачным темнорозовым кашне на шее, плюс сумка и туфли — в тон.

— Я не привыкла, — вышла, смущаясь, улыбающаяся Анфиса. Я еще на всякий случай купила джинсы с футболкой, — и тряхнула пакетом.

— Может, в кафе посидим? — предложила Анфиса Гите, когда они оказались на улице. — В Питере целая куча классных кафе!

— Гулять так гулять, — Гита пересчитала баксы, и они направились к кафе неподалёку от библиотеки им. Блока. Только когда Анфиса и Гита уже прикоснулись к дверной ручке, до них донесся Голос:

— Деньги — казенные; пора делом заниматься. Слушай же, благороднорожденная, и отвечай.

И тут Анфиса вдруг обнаружила, что не на Невском она и без Гиты, а на Московском вокзале у поезда «Красная стрела» с билетом на забронированное купе и паспортом на имя «пани Ежинска».

Анфиса легла на нижнюю полку. За окном исчезали питерские окраины. «В Москву, в Москву!» — галдели три сестры в соседнем купе; ложка весело позвякивала в стакане чая с железным подстаканником; Анфиса лениво перечитывала «Повесть о Сонечке» и равнодушно засыпала под стук колес. Вскоре ее разбудил звук гонга, который никак не должен был звучать в «Красной стреле», да еще в понедельник. «Начинается», — вяло вздохнула Анфиса и стала слушать.

— Слушай, о благороднорожденная! Пять ядов, подобных наркотикам, порабощают человечество и привязывают его к страданиям существования в пределах Шести Лок — похоть, ненависть, глупость, тщеславие (эгоизм), зависть.

— Плавали, знаем, — пробурчала Анфиса, но замолчала, услышав главную мантру Авалокитешвары ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ, а потом и самого Авалокитешвару, сидящего напротив, на соседней нижней полке. Авалокитешвара пил чай с кусочком сахара вприкуску, следуя хрестоматийному виленинскому примеру.

— Как покровитель Тибета, хочу заметить тебе, Анфиса, что повторение моей мантры и при этой жизни, и в Бардо помогает завершить круг смертей и рождений. Моя мантра открывает путь в Нирвану, — сказал он очень серьезно. — ОМ затворяет врата рождения в мир богов, МА — в мир асуров, НИ — в мир людей, ПАД — в мир животных, ME — в мир «прет», ХУМ — в мир обитателей Ада. Чтобы закончить скрип Сансары, ты должна умереть правильно: спокойно, достойно и без страха. Ты должна прилежно изучить искусство умирания, будучи еще в добром здравии. Тогда ничто не опьянит тебя в Сидпа Бардо, и ты никогда больше не появишься ни в одной из Шести Лок.