Любовь к ближнему

От этого чтения я содрогнулся. Лучше бы я не получал этого послания. Я трижды перечитал его, чувствуя, что у меня пылают уши, горит лицо. От волнения я растянулся на кровати и закрыл глаза. Стены и потолок превратились в купол, потом в водоворот, в который я падал и падал, этому не было конца. Из комы меня вывел кот. молодчина, лизнул мне руку. Я с трудом поднялся и долго пытался отдышаться у открытого окна. Вдали переливалась огнями Эйфелева башня, похожая на женщину, которой надоели унизавшие ее драгоценности. Я больше не мог оставаться в этой комнате. Всю ночь я бродил по городу и под утро очутился перед церковью Сен-Жерве, в которой мы с Дорой разбили однажды любовный бивак. Как я и ожидал, дверь баптистерия оказалась открыта Я растянулся под нефом, прямо на полу, вместе с другими бездомными, среди нечистот и паразитов, ловя тепло общего бесправия. Прежде чем закрыть глаза, я сотряс своды громким хохотом. Над такой бездонной мерзостью можно было только посмеяться от души.

Эпилог

Мне сорок лет, и снова я брожу по улицам как безумец, пожирая глазами тела. Снова женские волосы превращаются в закатных лучах в пожары, изгибы бедер, стройность ног грозят ураганом. Даже статуи кажутся мне соблазнительными. Слишком много всего можно любить, желать. Я рыдаю при виде красоты мира, никогда мне не вознестись на высоту Творения. Мне запомнилась фраза из Талмуда, ее часто повторяла Дора: для каждого человека настает час, когда открываются двери, когда ему является Истина.

Я прекратил лечиться, выбросил лекарства. С каждым днем я набираюсь сил. Долгие испытания закалили меня. Наконец-то я стал хозяином своей судьбы, уверенным в своих наклонностях. Человек принадлежит тому миру, который сам создал, а не тому, из которого пришел. Впервые за долгое время я почувствовал сегодня утром, как у меня напрягся член, ко мне вернулась любовь к жизни. Эрекция – мой непотопляемый ковчег!

Перед друзьями я продолжаю корчить из себя признательное ничтожество. Я живу благодаря их подаяниям и без труда перед ними сгибаюсь. У меня не получается их проклясть. Ненависть породила бы излишнюю привязанность. Я ужинаю то у одного, то у другого, избегаю стычек и готовлюсь к бегству. Я исчезну, таким будет мой единственный ответ. Месугу я оставлю соседу, Кендалу.

Теперь, когда я простил долг, меня снова обуревает сладострастие, это моя изысканная чума. Я все время мучаюсь голодом, в голове у меня теснятся непристойные образы. Днем я, совсем как ребенок, не перестаю рисовать женские вагины: вертикальные глазки с веками, опушенными ресницами. Иногда глаз приоткрывается и роняет слезу. По ночам меня не покидает вожделение, я слышу сладострастный хрип, неприличные вздохи, отражаю безмолвный призыв своих ангелов, я благодарен им, они меня спасли, научили мудрости и пылу. Теперь я знаю, что проклятых профессий не существует, бывают только проклятые учителя, сеющие распри. Одна мысль, что каждый час, каждую секунду миллионы людей на земле обнимаются и страстно целуются, что цепь удовольствия тянется по всей планете и достигает небес, электризует меня, очаровывает, заставляет задыхаться.

Сентябрьским днем я снова выхожу на арену, на перекресток Сен-Дени у Больших бульваров. Улица полна курдов и афганцев, ждущих переезда в Англию, тамилов и пакистанцев, ждущих своей очереди на рабском рынке или болтающихся перед магазинами одежды, попрошаек, толкающих тележки, девок из «пип-шоу», позволяющих лапать себя в кабинках. В небе носятся чайки, кувыркающиеся под мохнатыми облаками. Я замечаю неподалеку сногсшибательную красотку, уроженку Кабо-Верде, говорящую с португальским акцентом, с роскошными косами и широкими, как чаны, плечищами. Под глазами у нее россыпь черных пятнышек, похожих на маковое семя, у правого глаза светлое пятно, залезающее на скулу. Она стоя наблюдает за этим миром тяжкого труда и тревог, равнодушно присматривает из-под сдвинутого набок берета за копошащимся у ее ног людским стадом. Я подхожу к ней, она – моя избранница, моя богиня из черного дерева, моя несравненная Венера. Она устраивает мне подробную экскурсию по всем этажам своего тела. В ней метр восемьдесят восемь сантиметров роста, это настоящая гора мышц с невиданными ляжками и грудями. Она нежна и ласкова, гладит меня по голове, отдает мне на съедение свои малиновые соски. Медленно, как театральный занавес, она разводит ноги, и я могу любоваться ею во всей красе, восхищаться ее царственным букетом, всем этим пурпурным, блестящим от слизи богатством. Я прошу у нее дозволения припасть к ее источнику. Там я захлебываюсь, мне грозит удар от избытка чувств. Она переворачивается, предъявляет мне свой великолепный зад – мраморную скалу с почти плоской вершиной. Ее ягодицы гладки, как галька, их чернота отдает синевой. Я раздвигаю их, и меня слепит солнце, озаряющее тьму, – чернильная капля, светлеющая у меня на глазах. Я вдыхаю аромат царственного трона, теряю голову, упиваюсь маленьким пряным кратером с розовыми бороздками. Я чувствую себя пиратом, взявшим на абордаж этот великолепный африканский галеон. Аллилуйя, абсолютная красота, пароксизм чудес! Ничто на свете не сравнится с этим зрелищем. Если рай не здесь, то его нет нигде.

После месяца поисков я вчера дозвонился, наконец, Доре. Она, мое оклеветанное дитя, мое падение и искупление, мое поражение и мое торжество, сохранила во всей полноте свою былую власть над моим сердцем Мне стала необходима ее похотливая набожность. Я всем обязан ей, она меня возродила Она живет затворницей в горной деревушке на Мартинике. За ней трогательно ухаживает ее бабка. Мы болтали целый час, плача и хохоча. Мы простили друг другу прежние сомнения и ошибки и снова примемся за свои спасительные труды, попирая злобных и тупых. Таково наше призвание: мы слышим призыв продажной своры. Нас ждут новые шабаши, новые рассветы, исполненные торжества. Мы заживем счастливо, у нас будет много возлюбленных. Бог есть любовь.