Без пути-следа

На остановке как раз стоял ее автобус, она побежала к нему по снежной бурой жиже, но водитель захлопнул перед носом дверь. Посмотрел на нее через окошко открывающейся в водительскую кабину двери и не спеша отъехал. Она не стала колотить по отъезжающему автобусу, махать вдогонку, не стала клясть наглую водительскую морду. Выпрямила плечи и отошла к остановке. В сапогах после пробежки хлюпало, но даже это не могло сбить ее с настроя. Ненависть автобусников к пенсионерам-нахлебникам она старалась воспринимать как стихию, которая, ругай — не ругай, результат один: шваркнет, когда захочет.

О том, что можно получить от Сашкиного отца письменный отказ от родительских прав и потом усыновить мальчика, она узнала в общаге, от одной из соседок. Соня была детдомовкой, ей можно было верить. Они оказались вдвоем на кухне, и Соня ни с того ни с сего вывалила ей все от точки до точки. Наверное, боялась, что кто-нибудь зайдет на кухню и услышит.

— Вот жалко, — добавила она. — Тебе-то не дадут усыновить.

И многозначительно замолчала, видимо, ожидая, что Светлана Ивановна сама разовьет тему. Светлану Ивановну от рассказанного Соней бросило в жар, но как раз в этот момент в кухню кто-то вошел, так что удалось отмолчаться и быстренько ускользнуть к себе. С того дня прошло много времени. Она сходила куда надо, расспросила, как оформлять этот самый отказ и как, минуя детдом, можно отдать ребенка другому человеку. На нее смотрели недобро: она-то сказала, что это она собирается отказываться от внука, которого пьяница сын подкинул ей на старости лет, а она-де насквозь больная, а рядом соседка бездетная, душевная? Зато объяснили все без лишних расспросов. Процедура оказалась неимоверно сложной, предстояло задействовать множество опасных государственных людей, от милицейских инспекторов до судей, каждый из которых спокойно мог потребовать взятку, но ничто не могло отвернуть ее. Она была в одном шаге от осуществления своего плана. Федя бумагу прочитал, сложил, как было, и вернул. Трагически растянул губы, сопел, костерил себя за то, что не может завязать — и никогда уже не сможет? Словом, отнесся к делу осмысленно.

— Я, Ивановна, пацана своего ох как жалею! Я ради него и сукой готов стать!

Главное — поговорить с Митей. Хотя бы раз в жизни, в первый и последний раз, суметь поговорить с Митей.

А в том, что выиграет необходимые двадцать пять тысяч, она не сомневается. Да и глупо было бы сомневаться, когда все складывается одно к одному. Во-первых, эта напасть с паспортами: ей ждать ответа из консульства — и неизвестно, когда и что они там ответят. Мите вообще непонятно, как выпутываться. Это должно же чем-то уравновеситься! Во-вторых, сложнейший пасьянс сходится в несколько секунд одиннадцать раз кряду.

Она еще крепче расправила плечи, вздохнула и погрузилась в привычные лотерейные грезы, представляя, как все произойдет, как она отметит тот знаменательный день, как будет получать деньги и что ей скажут, вручая их, — сегодня она представляла не черных от зависти людишек, молча сующих ей лист, в котором следует расписаться, а улыбчивые лица и всеобщую радость и удивление такой ошеломляющей удачей — и, может быть, даже фотографов из газеты. Одно лишь сомнение пачкало ее грезы: а не станет ли старый советский паспорт загвоздкой? Не заартачатся ли в «Русском лото» по этому поводу? Она никогда не ждала хорошего от этой власти, поскольку не находила ни одного честного лица среди тех телевизионных сановных лиц, что подплывали вплотную с той стороны экрана, делали ртом разные слова. Нет, возможно, среди них и попадались честные: просто она не знала, как должна выглядеть их честность, не имела шанса зафиксировать. По ту сторону экрана, в мире ухоженном, отгороженном от ее общаги, обитала, видимо, какая-то новая порода людей, на чьих лицах не отображалось ничего, что она могла бы понять.

В своей жизни Светлана Ивановна видела только одно честное сановное лицо: у Хрущева. Смешное, но честное. Под импозантной фетровой шляпой или холщовой кепкой. И вот уже перед ней белели те холщовые кепки, которые тогда почему-то воспринимались как атрибут солидности и порядочности, проходили яркие первомайские парады, плыли молодые открытые лица?

Очнувшись уже на Центральном рынке, когда народ спрессовался в проходе и побрел на переднюю дверь, Светлана Ивановна полезла за пенсионным и попыталась найти взглядом цель — ларек, в котором торговали лотерейными билетами. Но ларек от нее скрывали автобусная толпа и полосатые крыши торговых палаток. Прямоугольный островок посреди площади, к которому подъезжали автобусы, сплошь был укрыт этими палатками, так что образовались узенькие, кишащие людьми аллеи. Выбравшись наружу, она нырнула в одну из этих аллей и пошла прямиком к ларьку. Силуэты прохожих тасовались мимо него направо и налево, но никто не подходил за билетиком. В прямоугольной амбразуре, единственно свободной от листков рекламы, едва-едва можно было угадать руки, держащие раскрытую книгу, да кружку с торчащими из нее ножницами. У Светланы Ивановны заколотилось сердце и в глазах блеснуло предвкушение. Видимо, заметив ее в какую-нибудь щелку между рекламок, ларечница положила книгу.

— Ну! — выдохнула Светлана Ивановна и положила деньги в привинченное блюдечко. — Пять.

Глава 11

В субботу он набрался смелости и пошел в «Аппарат». Музыканты поздоровались с ним отчужденно, но вежливо — с точно дозированной степенью вежливости, не оставляющей ни единой зацепки для дальнейшего разговора. Генрих уселся за клавиши. Стас затеял разговор с барменом, с которым не всегда даже здоровался. И точно так же отчужденно, но вежливо поздоровалась с ним Люся. Нет, она и не думала сердито отмалчиваться.

— Привет. Куда пропал?

Будто не было ничего. Раньше он, конечно, ответил бы, что Марине дали отгулы, пришлось все выходные провести с ней и, конечно, «она начала подозревать». Идя к Люсе, Митя готовил решающие слова, настраивался на настоящее объяснение, с напором и надрывом, с ее безвольной рукой в его руке. Но, сев перед ней за столик, сразу понял, какая скользкая, непроходимая пустота лежит теперь между ними. Он пожал плечами.

— Да? вот, пришел? возьми. — Он достал из кармана деньги. — Спасибо.

— У тебя же не было, — удивилась Люся, забирая из протянутой руки доллары.

— А я у начальника занял. Для чего-то же они придуманы, начальники.

Она не стала спрашивать, почему Митя так спешно решил вернуть деньги.

— Витька болеет, — сказала Люся. — Простыл. Покуролесил в ту ночь, наверное. Девушка оказалась без жилплощади, а у Витьки брат сводный в гостях. Играем сегодня без него, а сегодня вполне может быть наплыв. Что играть будем, ума не приложу.

— Не в первый раз.

— Это да.

Люся держалась так, что надежды на объяснение с надломом не оставалось вовсе. Ничего не было. И в ее прямом взгляде, каким она спокойно смотрела Мите в лицо, он видел то же самое: ничего не было, ровным счетом ничего. Глаза ее спрятались под непроницаемыми масками.

Генрих посматривал в их сторону, не переставая играть. Люся сидела к нему спиной, но будто говорила с Генрихом по телефону: какой-то неслышимый посторонним диалог происходил между ними. Митя удивился: Генрих и Люся всегда были отстранены друг от друга, почти не разговаривали. «Как дела?» — «Нормально». Почти как сейчас.

Митя забыл все решающие слова.

Если бы она сама спросила, просто поинтересовалась деталями. Просто из любопытства.

Но Люся не спрашивала.

Они посидели, говоря прерывисто о всякой ерунде, и он ушел.

А когда вернулся с полпути, полный решимости сказать хоть что-нибудь, хотя бы главное — «прости», Люся уже начала работать. На этот раз она его не заметила.

— Я, кэ цэ, не знаю? но, по-моему, это на весну не похоже, — сказал Толик. — Дубняк, бля!

Серые предрассветные улицы бежали в окнах. Казалось, зима вернулась с полпути. На Ворошиловском возле торговых ларьков вяло разворачивалась торговля. Торговцы, на лицах которых отпечаталось все их отношение к работе этим необычно морозным мартовским утром, в тулупах, с сигаретами и пластиковыми дымящимися стаканами в руках, наблюдали, как грузчики подкатывают к палаткам тележки с товаром. Грузчики, вытягиваясь параллельно асфальту, толкали тележки и выдыхали густой серый пар. Светло-серый иней покрывал тротуары и края дороги там, где его не доставали покрышки.