Шел снег

— А вы могли бы служить монархии?

— Хотите, чтобы я сказал, кто же, на деле, убил короля? Это сделали эмигранты, придворные, знать. Добровольного изгнания не бывает. Организуй они настоящее сопротивление на родной земле, я бы был на их стороне.

— Впоследствии вы их приняли при вашем дворе…

— Я хотел всех объединить. Следует учитывать все мнения и пользоваться услугами людей самых противоречивых взглядов. Это и есть доказательство умения управлять страной.

— А много ли представителей оппозиции сохранят вам верность?

— Я не слишком высоко ценю людей, вы это знаете, однако разве я не прав в этом, господин герцог? Я не питаю никаких иллюзий относительно их отношения ко мне. Никаких. До тех пор, пока я буду подпитывать их амбиции и их кошельки, они будут подчиняться.

Император и его попутчики опасались возможных засад, но на протяжении пяти дней пути они сталкивались лишь с мелкими поломками саней да с медлительностью станционных смотрителей. В Дрездене они сменили начавшие рассыпаться красные сани на карету на полозьях, которую им предложил разбуженный в четыре часа утра Саксонский король. Он прибыл в портшезе, не предупредив о визите своих приближенных. Из-за отсутствия снега новые сани вскоре пришлось сменить на почтовую коляску, а ту — на ландо, в которое должны были запрячь свежих лошадей на почтовой станции между Эрфуртом и Франкфуртом. Однако служащие станции явно не торопились. Оставаясь в карете, Наполеон ждал:

— Коленкур, это возмутительно! Они запрягают лошадей или нет?

— Я распорядился, сир, — ответил обер-шталмейстер.

— И что говорит этот тупой станционный смотритель?

— Он все повторяет «Чуть позже, чуть позже».

— Разве в его конюшне нет лошадей?

— Уверяет, что нет. Ждем реквизированных лошадей.

— Мы должны выехать до наступления ночи!

— Понимаю, сир, это было бы хорошо. В лесу дорога скверная.

— Помогите мне выйти, глупый герцог, я озяб.

Рассерженный из-за задержки, император направился к дому станционного смотрителя. Уже внутри он успокоился. В салоне женщина играла на клавесине сонату. Она не говорила по-французски, а Наполеон не знал немецкого. Он находил ее обаятельной, и играла она с неожиданной для такой глухомани легкостью.

— Коленкур!

— Сир? — спросил обер-шталмейстер.

— Вы говорите на их языке. Попросите принести кофе и поторопите этих бездельников!

Коленкур нашел Себастьяна и переводчика посреди внутреннего двора между жилыми помещениями, конюшнями и каретным сараем.

— Господин герцог, — обратился к нему взволнованный Себастьян, — они заперли ворота. Похоже, нас хотят задержать.

— Они узнали его величество?

— А иначе зачем им нас удерживать?

— А вдруг они предупредили немецких партизан, и те готовят нам засаду по дороге на Франкфурт?

— Если только они не имеют привычки грабить путешественников…

— Я поговорил с одним из кучеров, — прервал их переводчик. — В течение полутора суток здесь никто не менял лошадей.

— Значит, у них должны быть лошади.

Коленкур тут же отдал несколько дельных распоряжений. Польский граф должен был отправиться в деревню и привести оттуда отделение французских жандармов, посты которых располагались на территории страны. Он должен был также передать один из пистолетов его величества Себастьяну и взять одну из распряженных лошадей: деревня находилась неподалеку, и он легко доберется туда даже на уставшей лошади. А где же берейтор? Изнуренный дорогой, тот храпел на сидении ландо. Растолкав его, Себастьян поручил ему и Рустаму отворить ворота.

— Конюшни расположены с этой стороны, господин герцог, — сказал Себастьян, держа пистолет дулом вниз.

Из-за двери доносилось шушуканье и топтание лошадей. Коленкур постучал кулаком в дверь и крикнул по-немецки:

— Mach auf! [15]

В дверях появился кучер, введенный в заблуждение решительным тоном и немецким языком герцога: он считал, что голос подал кто-то из его приятелей-пройдох. Себастьян и обер-шталмейстер оттолкнули его и ворвались в конюшню. Там в стойлах стояли, похрустывая сеном, десять свежих лошадей.

— Чертовы обманщики! — раздраженно воскликнул Коленкур и приказал кучеру запрягать ландо четверкой лошадей.

На шум с угрожающим видом вышли другие кучера. Вперед выскочил взбешенный молодчик с красным лицом и сросшимися мохнатыми бровями. Это был станционный смотритель. Себастьян не понял ничего из того, что он выкрикивал в лицо Коленкуру. Посчитав, видимо, что слов недостаточно, немец взмахнул кнутом. Оказавшийся поблизости Себастьян получил удар в лицо, и у него на щеке вздулся багровый рубец. В ответ на это Коленкур схватил смотрителя за воротник сюртука и прижал негодяя к стене. Испуганные лошади нервно били копытами. По щеке Себастьяна текла кровь, но он дрожащей рукой держал под прицелом угрожавших им кучеров. Коленкур оттолкнул смотрителя, мгновенно выхватил шпагу и приставил острие к его горлу. Заметно присмиревший немец лающим голосом велел своим дружкам закладывать карету.

В это время на крыльце дома под руку с потерявшей голову исполнительницей сонат появился император.

— Коленкур, скажите мадам, что она заслуживает приглашения сыграть в Тюильри.

— Могу ли я добавить: без мужа?

— Она супруга этого неприветливого увальня?

— Боюсь, что так, сир.

— Какая жалость! В путь!

Берейтор щелкнул бичом и карета тронулась, Рустам впрыгнул на ходу, и экипаж выехал на дорогу, по которой в сопровождении жандармов скакал польский граф.

— Граф, следуйте с жандармами за нами! — крикнул из кареты обер-шталмейстер. И, обращаясь к императору, добавил:

— У меня дурное предчувствие.

— Не стоит на все смотреть в мрачном свете, Коленкур.

— А разве задержка на почтовой станции — это не вражеские происки? Зачем было лгать?

— Быть может, они не хотели увечить своих лошадей на этой скверной дороге, — высказал свое мнение Себастьян.

— А если этот молодой человек прав?

Императору по привычке захотелось потрепать Себастьяна за ухо, но, ощутив на пальцах липкую кровь, он убрал руку.

— Что это?

— Рана на службе вашему величеству.

— Господин Рок пережил сильное потрясение на станции.

— Хорошо, хорошо…

Император с брезгливым видом вытер пальцы о подушки, затем, забившись в угол, насупился.

Себастьян рассматривал его освещенный сумерками профиль, тонкие черты на тучном лице. Наполеон цедил сквозь зубы: «Происки, происки…» и снова вернулся к своей навязчивой династической идее, к заговору Мале и к тому, как при этом проявили себя его сановники:

— Мале! Сколько их будет в Париже, набивающих себе цену, чтобы я забыл об их малодушии. Однако сколько было тех, кто больше помышлял о новой революции, чем о регентстве? Посмотрите на интриганов, что вьются вокруг императрицы! Думаете, они хотят помочь ей? Да нет, разумеется. Скорее, чтоб задушить ее. Умри я, и все было бы уничтожено. Они не соответствуют своему положению и завидуют друг другу.

— Вы часто преувеличивали их зависть, сир.

— И это говорите мне вы, господин герцог? Друг мой! Если бы вы только знали имена тех, кто требовал от меня вашей смерти! И знаете почему? Потому что ваше дворянское происхождение, маркиз старого режима, имеет многовековые корни, и по этой причине они умирают от зависти. Герцог Винченцкий! Да вам наплевать на этот титул, не так ли? Но этого не скажешь про титул маркиза де Коленкур. Это свора завистников! У них никогда не будет ни умения держаться, ни благородства настоящих дворян. И даже через десять лет они останутся такими же мужланами. Я правлю ради их детей.

Позади, далеко позади брели жалкие останки когда-то могучей армии: несколько тысяч изможденных оборванцев приближались к Неману. Около десятка несчастных дремали вокруг тлеющего костра в избе с разобранной на дрова крышей.