Особый дар

Эдуард поднял бокал, вслед за ним и остальные. Сел он неожиданно с такой поспешностью, словно опасался, что из-под него выдернут стул.

В ответ на его слова Аманда заулыбалась, глаза ее увлажнились — ей вообще ничего не стоило вызвать слезы в любой момент. Ах, какие все они чудесные, какие милые.

Ничего она для них не сделала, просто ублажала себя самое. Наоборот, это они неизменно доставляли ей радость.

Потом все снова перешли в гостиную, и Филип (пианист) сел за рояль. Гости не высказывали никаких пожеланий, предоставляя ему самому делать выбор. Исполнитель он был великолепный, это понимал даже Тоби. А что касается его матери, то она, по-видимому, обладала врожденным даром понимать все виды искусства. Миссис Робертс сидела молча, чуть склонив голову, словно слушать такую музыку было для нее делом привычным.

Филип играл французских композиторов: Дебюсси, Равеля, Форе. Концерт длился целый час. Затем пианист поднялся и странно решительным, даже несколько вызывающим жестом закрыл рояль.

Играл он так прекрасно, что никто из слушателей не нашел достойных слов для похвалы.

— Я получила истинное наслаждение, — проговорила миссис Робертс, обращаясь к Мейзи.

А Аманда сказала:

— Вы устроили мне настоящий праздник, Филип, — вы и милая миссис Робертс.

Разговор стал общим, гости громко переговаривались через всю комнату, и никого это, по-видимому, не смущало. Миссис Робертс шепнула Тоби, что ей нужно в туалет. Он вызвался проводить ее и заодно — если разрешит Аманда — показать коллекцию английских акварелей, развешанных у нее в кабинете.

— Вряд ли мне от этого будет какой-нибудь прок, — возразила миссис Робертс.

Аманда с готовностью дала разрешение, и они поднялись наверх. Когда они подходили к туалетной комнате, оттуда вышла Клэр. Едва за миссис Робертс закрылась дверь, Клэр коснулась руки Тоби.

— Не печалься, котик мой, котик мой, котик мой, — негромко пропела она. Клэр была большим знатоком по части оперетты. — Это неприятно, понимаю.

И она стала спускаться с лестницы, необыкновенно элегантная в светлых шелковых брюках и блузке. Никогда еще Клэр не казалась ему такой крупной и такой элегантной. Тоби остался наверху ждать миссис Робертс.

Акварели Биркет Форстера, Кокса, де Уинта и Сэндби она окинула равнодушным взглядом.

— Что-то я этого не понимаю. По-моему, преснятина. Только смотри, не говори миссис Феррарс.

— А то я сам не знаю.

— Приходит же людям такая блажь в голову — писать красками с детской палитры, — объявила она. Тут всесторонний вкус явно ей изменил.

Они вместе спустились вниз — в жужжание разговоров, табачный дым, чуть загадочный блеск Хэддисдона. Возможно, я здесь последний раз, подумал Тоби: ему и в самом деле дали почувствовать, что отныне он чужак, что перестал быть общим любимцем. Однако сейчас он по крайней мере понимал, зачем его пригласили — для того, чтобы он привез мать, сознание это наполняло его гордостью за нее.

Потом, как всегда, начались всевозможные игры на сообразительность — миссис Робертс в них участия не принимала, а вот Питер Коксон неизменно выходил победителем. Соображал он быстро, и память у него была колоссальная. Участвовал и Эдуард, но без особого интереса, просто из вежливости по отношению к хозяйке. А затем до самого чая играл струнный квартет. Миссис Робертс шепнула Тоби:

— И чего только тут не норовят в тебя запихнуть!

Но вот пришло время уезжать. Миссис Робертс буквально осыпали комплиментами. Аманда ее расцеловала, Эдуард тоже выразил такое желание, но добавил, что не осмеливается. Однако разрешения со стороны миссис Робертс не последовало. Клэр и Ллэнгейн подошли пожать ей руку. К машине Робертсов провожала Мейзи. Глаза ее ярко блестели, а позади маячил Эдуард, словно на тот случай, если ей потребуется защита. Как странно, подумалось Тоби, я и впрямь больше не увижу ее. Мысль эта против ожидания причинила ему острую боль. Если на то пошло, нет девушки чудесней Мейзи. Свежая, как весна, изящная, словно куколка, — выражения донельзя банальные, но ведь это и в самом деле так. А все же полюбить ее он не смог. Впрочем, сейчас он, пожалуй, к этому ближе, чем когда бы то ни было…

Тут Мейзи сказала:

— Скоро мы с вами опять свидимся. — Но Тоби сильно в этом сомневался. — Миссис Робертс, мы бесконечно благодарны вам за то, что вы совершили такую поездку. Представить себе не можете, какая это была радость для всех нас, особенно для мамочки.

— Вы оказали нам большую честь, — сказал Эдуард, — и мы это понимаем.

— А я понимаю, чтó все вы сделали для меня. И не забываю об этом, — ответила миссис Робертс.

Глаза ее были устремлены на Мейзи.

Тоби бросил машину вперед и увидел, как девушка подняла руку, словно в приветственном жесте. Да, он будет ревновать ее к мужу — ведь выйдет же она когда-нибудь замуж. Кстати, весь этот день он почти не вспоминал о Клэр. Но теперь снова станет о ней думать.

— Надо сказать, этот Питер не бог весть что, — проговорила миссис Робертс, когда они отъехали, — похоже, он педик.

— Попала в точку, и Питер первый бы в этом признался. Но зато он умный и очень славный.

— Странное все-таки дело вся эта лабуда. — За последнее время она усвоила несколько современных жаргонизмов и не без гордости их употребляла. — Игры эти. Впрочем, музыка мне понравилась. Я хотела сказать, пианист.

— Из него, вероятно, будет великий музыкант. У тебя это не вызывает трепета?

— Любой человек, которого ждет большое будущее, вызывает у меня трепет, — бросила миссис Робертс, словно намекая, что вообще-то ее понять трудно. Однако она была в восторге от приема, оказанного ей самой. — Надо же, подняла вокруг меня такой тарарам. Это уж чересчур. А шотландочка мне понравилась.

— Брось, мама, нельзя сказать, чтобы ты была вовсе не чувствительна к лести.

— Да и ты тоже, надо думать.

— Ясно, не был бы — если б только кто-нибудь вздумал мне льстить. Но для этого нет никаких оснований.

— А вот Аманда — штучка. Сроду таких не видела.

— И больше уже не увидишь.

Из-за тонкой завесы дождя проглянуло солнце, пылающее, изжелта-оранжевое. Потом через небо перекинулась радуга, огромная, необычно яркая, и миссис Робертс воскликнула:

— Я непременно должна написать ее, ну то есть если сумею!

— Конечно, сумеешь.

— Я, бывало, говаривала: за каждую радугу, какую увижу, готова выложить семь шиллингов и грош в придачу.

— А я так выложил бы не семь, а все десять.

Некоторое время они ехали молча. Мать погрузилась в грустные размышления, и он знал о чем.

Наконец она сказала:

— Не понимаю, как ты мог бросить Мейзи ради этой громадины. Это выше моего разумения.

Тоби рассудительно ответил:

— Да разве в таких делах можно что-нибудь объяснить? Мы с Мейзи не сумели поладить. — Снова он ощутил укус боли. — И ничьей вины тут нет.

Врун, пронеслось у него в голове. Всякий раз, побывав в доме Аманды, он становился честным с самим собой.

— А я думаю, что вина твоя.

Он взглянул на мать. Она сжала губы в ниточку, как обычно, когда чувствовала себя в чем-то уверенной и была полна решимости не уступать.

— Слушай, мама, оставим этот разговор.

— Ты что, намерен жениться на этой самой Клэр?

Слова «эта самая» выражали всю меру ее враждебности к девушке.

— Бог ты мой, да разве я сейчас могу жениться на ком бы то ни было? У нас с Клэр хорошие отношения, и потом я же тебе говорил: ее родня может быть мне полезна.

— Стало быть, тут расчет. Но не собираешься же ты входить в такую семью. Ты там будешь как вытащенная из воды рыба.

— Знала бы ты, в каких водах я теперь выучился плавать, — ответил он не без наглости, которая порой забавляла ее, но на сей раз явно не доставила удовольствия.

Они опять помолчали. Радуга померкла, дождь перестал.

И вдруг она сказала:

— Я получила приглашение в Америку. Мне там устраивают небольшую выставку.