Счастливая черкеска

— Хоть тут — люди как люди!

— Какие, знал бы ты! — начал было я, отводя его чуть в сторонку.

Уже готов был потихоньку сказать ему о Петюне, который парится, бедный, с «анпиловской мамочкой», и понял вдруг, что не время ему об этом рассказывать… вообще не стоит… нельзя… далась ему эта чистая, прямо-таки юношеская любовь к Прокопе!

Собрались с ним уходить, шли к выходу из городка, когда нас догнала молодая журналистка из Воркуты, с которой я уже достаточно хорошо был знаком:

— Говорили, наш оркестр вам понравился… Может, останетесь послушать?

На свободной площадке в центре городка уже выстраивались четырехугольником мальчишки с трубами, уже стоял перед ними с поднятой рукой дирижер…

Детский духовой оркестр был из Чебоксар, из Чувашии. Накануне руководитель его, когда разговорились, показал дарственные часы от президента Николая Федорова, сказал с уважительной улыбкой:

— Любит нас… И мальчишек, и вот меня с ними.

— Тут как-то по телевизору проскочила информация, что он-то как раз против забастовки? — спросил его. — А вас сюда прислал…

И дирижер повел ладошкой:

— Не Федоров!.. Только и того, что глаза, как говорится, прикрыл… А деньги на поездку Меркушин дал, депутат Госдумы — это он всё поднимает шахтеров…

— Каникулы на Горбатом мосту? — сказал я сочувственно.

И он горячо откликнулся:

— Не говорите: в центре Москвы торчим, а Москвы, считай, и не видим… Только и того, что конфеты московские… задарили! Они уже нос воротят. Но обстановка тревожная… уедем на экскурсию, а вернуться вдруг будет некуда. Да ещё трубы… пропадут или побьют их. А это уж Федоров давал деньги: такие инструменты дорого стоят…

Оркестр ударил «Прощание славянки», и душа отозвалась тонкой болью: хрупкие мальчишки посреди этого грозного лагеря бунтарей… кто-то здесь наивен, как Ирбек Дзуцев, и также, как он, непримирим, а кто-то давно все понял… знает, что не в шахтовой кассе, а тут сейчас лежит его заработок… скольких из них увижу потом на съезде шахтеров в дорогих костюмах, модных рубахах, новеньких «мокасинах»… во что превратилась эта черная от угольной пыли, чумазая революция!.. Что ж, что лежит теперь посреди лагеря тряпичное чучело президента — сам он, въехавший на их горбу в Кремль, сидит там живой-здоровый… ну, может, не досмотрели — так же, как тут, лежит…

— Здорово у них получается! — с теплотой в голосе негромко сказал Ирбек.

И я отозвался:

— А ты думал?

А мальчишки уже заиграли «На сопках Манчжурии»: и старые, ну, как будто бессмертные наши беды опять припомнились, и горе-горькое наше, и общая наша русская вина за всё, что произошло с родиной… что нынче происходит…

— Дети, считай… и так играть! — растроганно проговорил Ирбек. — Ты веришь: не хуже наших цирковых «лабухов».

— Ну, конечно! — поддержал я с нарочитой иронией. — Эталон мастерства: ваши «лабухи». Как ещё перед утренним представлением поди надерутся…

Но он не слышал меня:

— Лучше!.. Я тебя уверяю: лучше…

Вечером он вдруг позвонил мне домой:

— Не спишь ещё?.. Ты ведь у нас — вместе с курами. Хорошо, что не спишь: я только что из цирка. Двадцать контрамарок им хватит?

Я сперва не понял:

— Кому?

— Кому-кому, — проговорил он ворчливо. — Ребятишкам этим. Оркестру. Давай так: ты с утра съездишь, скажешь им. Сможешь? Найдешь время?.. А я буду у входа ждать в половине седьмого вечера… Решено?

— Какой ты молодец! — искренне сказал я. — А я вот, видишь, не догадался попросить тебя… опять джигит — в роли доброго волшебника, Юр?..

— Ты на мой вопрос не ответил! — сказал он нарочно строго. — Ты сможешь?

Назавтра хотел приехать к зданию цирка первым, но он уже ждал там. Опять стал было от чистого сердца его благодарить да подхваливать — какая, мол, для ребят радость! — но он ворчливо остановил:

— Я о другом ночью… не спал, веришь. Что вообще с ними будет? И с этими ребятишками, и кто поменьше, и кто родится потом… не выходит из головы! А контрамарки это мелочь… держи!

— Нет-нет! — отвел я его руку. — Проведешь сам. Пусть они запомнят: не кто-нибудь пригласил — джигит Ирбек Кантемиров, осетин…

И он невольно вздохнул:

— Кантемиров-то ладно… Но ради Осетии…

Мальчишки появились большой и шумной оравой, и в середине и по бокам шли принаряженные шахтерики, и я улыбнулся:

— Опять тебе придется в дверях двух за одного считать?

Напоминал ему, как однажды мой младший сын, попросивший через меня пять контрамарок, привез потом на представление больше десятка казачат, и я, что называется, схватился за голову, но Юра твердо стал напротив пожилой билетерши и с нарочито серьезным видом взялся проталкивать ребят по-двое:

— Одна пара… две пары… три… сколько там, Нина, — пять?

Улыбаясь помолодевшими глазами, женщина повела ладошкой:

— Все равно не хватит… пусть все!

Когда все казачата оказались в фойе, с серьезным видом спросил его:

— Что ж ты не рассказывал?

Он поймался:

— О чем?..

— Что ты не только джигит — ещё и старый фокусник?

И он рассмеялся, довольный:

— Это цирк!.. Хочешь или не хочешь, всему научишься.

Теперешние его гости, конечно же, засиделись там, на Горбатом мосту — ещё на подходе толкали друг дружку, кричали, громко смеялись… Но то ли началось, когда в фойе каждый нацепил себе купленный в цирковой лавчонке большой красный нос, каждый в левой держал мороженое, а правой пытался отбиваться зажатым в пальцах продолговатым, как огурец, длиннющим воздушным «шариком»…

— Как ты думаешь? — глядя на них, нарочно серьезно спросил у меня Ирбек. — На представленье они пойдут? Или им и этого, их собственного, хватит?

И я расхохотался: недаром же Никулин накануне записи передачи «С легким паром» «подзанимал» у Юры анекдоты, недаром его шутки потом озвучивал!

Прошли с ним в директорскую ложу, откуда хорошо было видать, как мальчишки рассаживаются на своих местах… Расселись и тут же чуть не разом притихли.

— Смотри, какие пай-мальчики! — повел на них глазами Ирбек.

— А ты небось думал, что они арену займут?

— Сейчас будет оркестр, — проговорил он. — Я уже их подначил: сравним…

Все глядел на мальчишек, а я опять вспомнил уже давний теперь приход на Цветной бульвар казачат… Большинство, которому не досталось мест, Ирбек одного над другим рассадил под деревянным бортиком на ступеньках в проходе, и я тут же решил, что мы с ним сделали все, что могли, но он тихонько скомандовал:

— За мной давай-ка — не отставай!

Быстро прошли какими-то хитрыми переходами и оказались в буфете.

— А, дядя Юра! — дружелюбно встретила его молодая буфетчица. — Что — любимого вашего томатного? Один стакан? Два?

— Три! — сказал он ей в тон. — Только не соку, а три картонных коробки из-под сока… найдешь?

— Конечно, дядя Юра — для вас…

— Разрывай и складывай вот так! — приказал он мне, когда буфетчица принесла нам коробки.

— Что надо, не пойму…

Сам он уже растерзал одну:

— Видел, где мы их посадили? На камень… на бетонные ступеньки… дети! Долго им простудиться? В несколько раз складывай… под попку…

Там сидел и мой внук, сидел Глеб, которого Георгий, сын, специально туда определил, чтобы остальным не было обидно… но почему не я, а Ирбек тут же бросился искать эти коробки, ну, — почему?!

Держа около груди по охапке вчетверо сложенного картона, зашли потом на конюшню за кусками попоны, тихонько вернулись на представление: в круглом зале держалась напряженная тишина, головы у всех были задраны — под куполом работали акробаты. Он попридержал меня у входа на верхнем ярусе, а когда ударила музыка, обвалом грохнули аплодисменты, подтолкнул плечом, кивком позвал вниз.

— Привстань-ка! — шепнул первому мальчишке, и тот послушно приподнялся и сел уже на картон с кошмой.

Шагнул ещё не ступеньку вниз:

— Привстань-ка!

Но казачок попался упертый. Руками схватился за край ступеньки.