Люди книги

— Рубен Бен Шушан, признаешься ли ты в том, что имел в собственности вещи, которые требуются евреям для молитвы?

Он пытался говорить, но из разорванного горла вырывался только шепот. Хотел сказать, что не молился, как еврей, амулеты тут ни при чем. Он отказался от еврейских молитв, когда ушел из отцовского дома. Верно то, что он полюбил Розу, прежде чем полюбил ее церковь. Но священник, крестивший его, объяснил, что любовь, которую он чувствует к Розе, была частичкой его любви к Господу. Она дана ему в знак грядущего спасения. Так учил Христос. Он сомневался, пока не поверил, что Иисус и в сам деле был мессией, которого ждали евреи. Ему нравились обнадеживающие рассказы священника о небесах. Возможно, больше всего привлекла его мысль о том, что тело жены будет доступно ему почти в любое время. Это куда приятнее, чем строгая дисциплина воздержания, ожидавшая его каждые полмесяца с еврейской женой.

Он держал амулет не потому, что тосковал по еврейской молитве, а потому, что скучал по отцу, которого любил всем сердцем. Утром, когда вставал, и перед сном прижимал к себе амулет — не для молитвы, а для мыслей об отце и о любви, которую вложил он в написанный им пергамент. Но любовь к еврею и к его работам была сама по себе грехом для священников инквизиции.

И он кивнул.

— Что ж, так и запишем, что этот еврей, Рубен Бен Шушан, сознался в иудаизме. Признай, что ты обратил в свою веру и жену. Нам говорили, что видели вас, молящимися вместе.

Ренато испытал новый приступ страха. Его жена. Невинная, невежественная женщина. Неужели он станет причиной ее страданий? Он отчаянно замотал головой, насколько хватало у него сил.

— Признай это. Ты учил ее своим молитвам и заставлял молиться вместе с тобой. Тому есть свидетель.

— Нет! — прохрипел Ренато, наконец-то отыскав голос. — Они лгут! — выдавил он из порванной глотки. — Мы молились за Отца Нашего и Деву Марию. Только за них. Моя жена понятия не имела, что я принес в дом еврейский амулет.

— Были ли у тебя эти вещи, когда ты заключал брачный контракт?

Ренато покачал головой.

— Как давно он у тебя появился?

Он прошептал разбитыми губами:

— Только месяц.

— Ты хочешь сказать, что стал иудеем месяц назад?

Он кивнул.

— Тогда кто дал тебе амулеты?

Ренато сморщился. Он этого вопроса не предвидел.

— Кто дал тебе их? Назови этого человека.

Ренато почувствовал, что комната начинает кружиться, и схватился за стул.

— Назови его! Я даю тебе еще один шанс.

Священник подал сигнал, и человек в маске двинулся к Ренато. Альгвазилы схватили Ренато и стащили со стула. Он не сопротивлялся, и они поволокли его из комнаты вниз по ступеням. Затем они привязали его к лестнице и перевернули ее над ванной. Его тело сотрясали рыдания. Он слышал, как наливают воду в кувшины. Тем не менее он молчал. И только когда они взяли кляп и стали пихать ему в рот, он закричал. Боль обожгла ему горло.

— Воробышек!

Когда альгвазилы совершали арест в христианских кварталах, то делали это посреди ночи. Спросонок их жертва не оказывала значительного сопротивления и не поднимала шума, а потому и соседи ничего не слышали и не осложняли арест. Но в Кахал святая инквизиция собственных солдат не посылала. Она была занята выкорчевыванием ереси среди тех, кто притворялся, что принял Христа, а не среди тех, кто закоснел в собственной ложной вере. Преступления евреев, соблазнявших христиан отказаться от истинной религии, были делом гражданских властей, так вот те посылали своих солдат в любое время дня и ночи.

Итак, произошло это днем. Было светло, когда забарабанили в дверь Бен Шушана. Дома был только Давид. Мириам ушла в микву, а Рути — в переплетную мастерскую. Давид послал ее узнать, не готова ли работа, может ли он отдать ее брату, чьего возвращения он ожидал. Давид с раздражением заметил, что накануне она вернулась позже обычного.

Он пошел к двери, ворча: что, мол, за незваный гость позволил себе колошматить по его двери? Отодвинул засов, увидел, кто стоит перед воротами, и упреки замерли у него на губах. Попятился, руки нервно зашевелились.

Мужчины вошли во двор. Один плюнул в колодец. Другой медленно повернулся и кончиком шпаги намеренно оцарапал стол, на котором лежали письменные принадлежности Давида. Бутылочки попадали на землю.

— Позови сюда Руфь Бен Шушан, — скомандовал самый высокий солдат.

— Рути? — тихо спросил Давид.

Глаза его расширились от удивления. Он-то был уверен, что солдаты пришли за ним.

— Вы, должно быть, ошиблись. Зачем вам Рути?

— Руфь Бен Шушан. Живо! — Мужчина задрал ногу и пнул сапогом пергамента Давида.

— Она… ее здесь нет! — сказал Давид. У него от страха зашевелились на голове волосы. — Она пошла по моему поручению. Но что вам понадобилось от малышки Рути?

Вместо ответа солдат ударил писца кулаком по лицу. Давид пошатнулся, потерял равновесие и упал навзничь, сильно ударившись копчиком. Хотел закричать от боли, но открыл рот, и звука не было.

Солдат нагнулся, сорвал с него кипу, ухватил седой пучок волос и потянул за него, поднимая Давида с земли.

— Куда она пошла?

Давид, морщась, закричал, что не знает.

— Моя жена ее послала, а я…

Прежде чем он закончил фразу, солдат выкрутил ему волосы и швырнул на землю. Пнул сапогом по голове.

У него зазвенело в ухе. Лицо загорелось и повлажнело.

Еще один удар пришелся в челюсть. Сдвинулись кости.

— Где твоя дочь?

Даже если бы он и захотел ответить, сломанная челюсть не позволила ему что-то сказать. Он хотел поднять руку и защитить поврежденный череп, но, казалось, к руке подвесили свинцовый груз. Левая сторона тела не двигалась. Он лежал бессильный под ударами, кровь излилась в мозг, и свет померк.

Последнее время Роза дель Сальвадор почти не спала. Огромный живот мешал ей принять удобное положение. Лицо болело от ударов, которые накануне нанес ей разгневанный отец. Даже когда усталость навалилась на нее и она задремала, ей привиделся страшный сон. Она увидела старую лошадь из своего детства, черного мерина с белой звездочкой на лбу. Это был слепой конь. Он работал на выжимке масла, терпеливо отмерял круги. Однажды лошадь захромала, и отец послал за коновалом. Роза помнила, как человек поставил на голову ее старого друга металлическую болванку, прямо на звездочку, и ударил огромным молотом. Она тогда была маленькой девочкой и очень плакала по лошадке. Но в этом сне конь не умер, он ржал, стонал, металлическая болванка вдавилась ему в голову, и по гриве текла кровь.

Роза проснулась в холодном поту от ужаса. Она села в темноте и прислушалась к ночным звукам. В крестьянском доме никогда не бывало полной тишины. Поскрипывали старые бревна, слышался прерывающийся храп пьяного отца, пищали в амбаре мыши. Обычно эти звуки ее успокаивали, но только не сегодня. Она положила руки на живот. Эти сны пугали ребенка. Она боялась, что он родится чудовищем.

Ну зачем она позволила себе полюбить еврея? Ведь отец ее предупреждал: «Не верь ему. Он говорит, что откажется ради тебя от своей веры, но так не бывает. В конце концов он обвинит тебя, и ты пожалеешь».

Ладно, если бы случилось только это. Обычная история для позднего брака. Теперь, похоже, никто из них не доживет до старости. Без выкупа, который отказался платить отец, ее мужа ждет костер. Она просила отца купить жизнь ее мужу, и он ее избил. Ее упрямый выбор всех их поставил в опасное положение, сказал он. Вся семья теперь подозревается в тайном иудаизме. Любой завистливый сосед с радостью избавится от соперника, производящего масло, любой жадный человек, глядящий на их прекрасные оливковые рощи, выдвинет против них обвинение. И повод может быть самый пустячный. Если, например, мать Розы подавится куском ветчины, а отец переоденет на пятницу рубашку, или она, Роза, слишком рано зажжет вечером свечи. Ее отец боялся, это было ясно. Каждый вечер он мучил себя, просматривал списки своих соперников, обиженных клиентов, родственников, которым не помог во время нужды. Он мог обвинить ее мать за то, что та давным-давно купила кошерное мясо, потому что на рынке его продавали дешевле, чем у христиан. В такие моменты Роза пыталась уйти, не попадаться ему на глаза. Однажды он ударил ее и сказал, что пусть лучше у нее будет выкидыш. Не нужен им ребенок с порченной, еврейской кровью. Роза винила себя в том, что и сама стала желать этого.