Предпоследний день грусти

равда довольно чистой и прибранной. Что говорило о хорошей хозяйке. Мы сидели и пили коньяк. Дешевый. Невкусный. И этот коньяк мне тоже чем-то напоминал отца. И мне было грустно до слез. Но я хохотала. Умело притворяясь. Я старалась, как и в детстве. Рассмешить отца. Я учила его эпикурейским замашкам. И закатив от удовольствия глаза. Смаковала, причмокивая горький, резкий напиток. Пахнущий лосьеном. Но я при этом блаженно шептала:

– Нектар Богов… Пейте нектары Богов… И вам обеспечена красота и здоровье. Правда мы не ручаемся за вашу мораль…

Отец искренне смеялся моим, довольно безвкусным, шуткам. И лицо его молодело. И лицо его светлело. И это делало нашу встречу более легкой. Более непринужденной… И я знала, что он так хочет говорить о маме. И я, как в детстве, оттягивала разговор. Но уже не от желания помучить его. А от желания его уберечь.

– Я знаю, – наконец решился отец. – Ты была там. Тогда. В день ее смерти. Она очень мучалась?

– Что ты? Это не так! Она очень мужественно себя вела.

– Я не верю. Она так любила жизнь. И все, что с ней связано…

– Она искренне раскаялась перед смертью, папа. И ты знаешь, даже, по-моему, искренне поверила в Бога.

– Да? – отец удивился. – Это так странно. Ей трудно было поверить в Бога. Она всегда боялась даже разговоров об этом. Но, если это действительно так, как ты говоришь. Меня это очень радует. Значит, ее муки были не столь страшны.

Лицо отца внезапно помрачнело. И он со всей силы сжал кулаки.

– И все-таки я не могу простить ей это письмо. Не могу! И никогда не прощу! Я наизусть помню его… Хочешь, я тебе его… Дрянь она все-таки была!

– Папа, ну, мой милый, дорогой папа. Ты не можешь так говорить о моей матере. О человеке, которого мы с тобой на самом деле очень любили, – и я нежно погладила отца по плечу.

Он словно опомнился. Встрепенулся. И открыто посмотрел мне в глаза.

– Люська, только не отводи взгляд. И скажи мне честно. Ты должна мне сказать все честно.

– Я тебе старалась никогда не лгать. И ты это знаешь, – ответила я. Но мое сердце невольно сжалось. Мое сердце чувствовало, что сейчас придется солгать.

– Ну, тогда ответь… Тогда. На море… Много лет назад… Когда еще был жив этот отвратительный кот Жан… Скажи, тогда мама была не одна?

Я не отвела взгляд. И честными глазами смотрела на отца.

– Одна, пап. Успокойся. Мама была одна.

И папа успокоился. Он, как всегда, мне поверил. Или очень хотел поверить.

Я решительно перевела разговор на другое.

– Покажи мне ее фотографию, папа.

– Что? Какую фотографию? – отец рассеянно сморел на меня. – Ах, ее! Нет, что ты! Тебе она не понравится! Она не может сравниться с Катей. Никто не может сравниться с твоей мамой, – уже громко и уверенно повторил отец. Но тут же его голос понизился. – Хотя… Причем тут сравнения. Она просто другая. Но она прекрасная хозяйка. И жена, – прибавил он уже совсем неуверенно. И покраснел. – Она такая обыкновенная.

– Покажи, – приказала я.

Отец долго рылся в каких-то ящиках.