Время воды

Верховный аппарат той из «родин», что села своей безразмерной задницей на нефтяную иглу, состоял из выходцев и выбросов бывших органов внутренних дел. Их коммандос были малообщительными и скрытными, хотя узнаваемыми издалека — все они имели апоплексический нервозный вид.

«Родиной-0,5» и монополизированным ею спиртом заправляли бывшие комсомольские вожаки, мятые и испитые, горько ностальгирующие по ушедшим временам. Они отличались особым коварством и подлостью.

Еще одна «родина» была представлена кланом пожарников. Пожарные справедливо считались самыми ограниченными и консервативными. Зная, что все на свете может сгореть до золы, они не признавали ни банкнот, ни векселей, ни кредитных карточек, они копили средства в пузатых золотых слитках, золото же хранили не в банках, а в красных пожарных грузовиках. В них же они ходили в свои походы на бизнес.

По тем же принципам формировалась и складывалась человеческая инфраструктура в тех «родинах», которым удалось застолбить за собой уголь, металлы и газ.

Кланы комплектовались бюрократами, судьями, разведчиками и контрразведчиками, предприимчивыми представителями духовенства и лицами, призванными охранять природу и культуру от посягательств интеллигенции.

Свою «отчизну» пытались создать даже гомики. Начав скромно и тихо с пирсингов и педикюров, они постепенно захватили все коммерчески выгодные участки искусства.

И это были не какие-нибудь бандиты, а люди, пребывающие на весьма почетных и уважаемых должностях. Все они, в силу профессиональной и личностной выучки, являлись носителями насилия: отъемщиками, фискалами и провокаторами — и не могли быть полезны в созидательных областях. Население, подпавшее под перекрестный гнет целой сети государственных аппаратов, привычно помалкивало, язык не поворачивался от страха или от пьянства. Общество переваривало само себя, становясь собственной противоположностью — антиобществом. Впрочем, мотивы населения интересовали меня меньше всего, в период реабилитации на подводной лодке Косберга я навсегда утратил с ним связь.

В основе развития малых «родин», в том числе и нашей, лежала потребность в экспансии. Без экспансии наступает стагнация. Без экспансии невозможно счастье как государственное понятие.

Поначалу, когда «родины» больше походили на шайки, чем на державы, они развивались достаточно хаотично — каждая пыталась забрать себе то, что находилось ближе. Но вскоре (практически одновременно) у «родин» проявился инстинкт самосохранения, подтолкнувший их к четкой специализации. Был ли этот инстинкт врожденным свойством родинообразующих индивидуумов или же был привит неким находящимся над схваткой субъектом, разводящим участвующие в процессе огосударствления стороны по разным углам, я не знал, а Косберг говорить на эту тему отказывался, буквально выходил из себя, когда замечал, что мои вопросы касаются этой темы.

Но именно инстинкт самосохранения вкупе с самобытностью личности Косберга повел «Родину-6» в леса, в то время как остальные устремились к более понятным вещам: спирту, нефти и газу. Лес на тот момент принадлежал биологическим, а не названным зайцам, медведям и лосям, то есть был абсолютно ничьим. Поэтому, даже ничего не зная о лесе, глупо было бы не наложить монополию на все, что в нем находится. Данное решение в перспективе оказалось стратегически верным. Пусть из леса больше не делали кораблей, пеньку заменили синтетические канаты, но кругляк с удовольствием покупали жадные до чужого «западники», вероятно, чтобы не рубить у себя, и дальневосточные и центрально-азиатские племена, у которых все свое давно было вырублено.

На лесозаготовки было рекрутировано максимальное количество «бобров», чья психика сравнима с полупроводником и зачастую перегорает от сложных перипетий городской жизни. В черте города остались два взвода для охраны особо важных объектов, ибо бездействующая армия представляет опасность, особенно в мирное время. В эргономических целях решено было не приобретать технически сложных машин и механизмов. В дело пошли проверенные тысячелетиями лопаты, тачки и топоры. Высокая производительность обеспечивалась четким разделением труда на «первых бобров» и «вторых». Сначала работали «первые» номера, в то время как «вторые» их надзирали и конвоировали. На следующий день они менялись ролями и «первые» вымещали на «вторых» горечи и обиды. В результате и суммарная агрессия была на нуле, и кривая добычи леса неуклонно шла вверх.

Сам я в лесу бывал редко, ограничился тем, что сварганил ксиву ведущего специалиста по чаге. Косберг — и того реже, с тех пор, как мы избавились от избытка «бобров», он увлекся кредитно-финансовой деятельностью, в его кабинете появились говорящие по-японски весы, на которых он взвешивал и перевешивал мешки с валютой. Иностранные деньги он отправлял в Москву спецавтотранспортом, которым вывозят из города мусор.

— Вы до сих пор презираете деньги, каперанг? — спросил я однажды.

— Да разве это деньги? — в ответ спросил Косберг, отвлекшись от перевешивания. — А знаешь ли ты, Виктор, что я, как командир лодки, получал триста «рэ» на берегу и еще плюс столько же в море — походные, а еще паек и амуниция, включая нижнее белье. Вот это были деньги. А сейчас… от этих денег все зло.

— Тогда зачем все это нам? — недоумевал я. — Упраздним деньги, введем честный товарообмен…

— Было бы справедливо поступить так, но… — Косберг наморщил нос. — Но, видишь ли, этого я не решаю. Там, наверху, знают больше.

— Где это «там»?

— Ну, там, — неопределенно ответил он, сплюнув под ноги. — В общем, мне так сказали: та из «родин», которая привезет больше всех денег в Москву, получит право подмять под себя все остальные.

— В Москву? Вот, значит, откуда растут эти ноги, — пробормотал я, поняв намек о природе хозяина Косберга. — Значит, скоро деньги обесценятся окончательно. Но, товарищ капитан, они не обманут?

— Не знаю, — Косберг почесал за ухом. — Вроде бы, не должны. Кое-какие правила их игры я понимаю, кое-какие — нет. Думаю, они выбирают самую жизнеспособную «родину», изучали Дарвина и испытывают теперь его постулаты на нас.

— А вы?

— Зачем мне какой-то Дарвин? Я побывал во внутренностях океана, в самых темных его уголках. Океан не сюсюкается с тобой, он либо учит тебя, либо убивает. Неопытному подводнику кажется, что в мутной воде основная борьба ведется между хищниками и планктоноядными, но на самом деле это всего лишь процесс питания. Настоящая борьба идет среди родственников: окунь против окуня, акула — против акулы, осьминог — против осьминога. Так выясняется слабый. Слабого можно есть. У людей точно так же, а у «родин» — тем более.

— Хорошо. Допустим, мы первыми соберем деньги. А они возьмут нас и кинут. И плевали они на Дарвина и на виды.

— Да, такая вероятность имеется, но не хотелось бы в нее верить. Они там, наверху, считают себя офицерами, а значит, у них честь, долг, присяга…

— А если они не настоящие офицеры?

— Мне иной раз тоже так кажется, Виктор. На этот случай я держу субмарину под парами. Там хватит места и для тебя.

— Чем в сложившейся ситуации заняться мне? Может, тоже отправиться рубить лес? — предложил я. — Чтобы быстрее собрать эти деньги.

— Нет, Виктор, ты нужен здесь. Следи за событиями. С твоим даром ты должен первым почувствовать, если что-то пойдет не так. Ходи туда, где собираются серьезные люди, смотри и слушай, фильтруй — это ведь тоже труд. Думаю, что в твоей тетради еще остаются пустые места.

— А могу я заняться личным вопросом?

— Ты, как офицер, как кавторанг, имеешь на это право. Только без бухалова и бл…тва.

— Товарищ капитан, сколько времени прошло, я исправился.

— Вот и проверим…