Благие намерения

Анна. Ужасно трогательно, только бы не расплакаться. Мы с тобой самые близкие друзья, да?

Карл. По-твоему, я на самом деле идиот? Полоумный?

Анна. Зачем ты говоришь такие глупости?

Карл. Развивающееся затмение? Слабоумие?

Анна. Ты самый милый, умный, добрый…

Карл. Видишь ли, я, пожалуй, болен.

Анна. Ты болен?

Карл. Да, но об этом говорить нельзя.

Анна. Может, ты все придумал?

Карл. О нет, нет!

Анна (осторожно). Нам надо идти. (Молчание.)

Карл. Стоит мне закрыть глаза, я тотчас представляю себе бесконечную Смерть. А как только открываю глаза, вижу тебя и непостижимую, величественную Жизнь. И с этим ничего не поделаешь.

Анна. Идем, мой милый Карл, возьми меня под руку, мы будем поддерживать друг друга. И вместе выйдем к гостям и тому, что нам предстоит.

И они вместе входят в залу. В хрустальной люстре и бра — солнечное мерцание. Семейство уже в полном сборе, они оживленно переговариваются, ведь актеры выучили свои реплики, и тональность спектакля известна. При появлении невесты действующие лица встают, раздаются бодрые крики и редкие аплодисменты. Анна светится от улыбок, купается во взглядах и комментариях. Вот Хенрик в новехоньком, прекрасно сидящем пасторском сюртуке. У него вдруг на глазах выступают слезы. От радости или боли, или от того и другого, сказать трудно.

Свадебная ночь без свадебного путешествия быстро и тактично вылилась в организационный вопрос. Фру Карин велела поставить в комнату Анны дополнительную кровать. Уверения в том, что это совершенно не нужно, были проигнорированы. Светлую комнату украсили малой толикой свадебных букетов. На подушках букетики ландышей, а на письменном столе аккуратной стопкой сложены телеграммы и письма. Однако предложение Марты насчет шампанского и подходящих к случаю бутербродов было решительно, с возмущением отвергнуто.

На несколько часов волнение в доме улеглось. Свет уличного фонаря проникает сквозь тонкие цветные роликовые шторы, мирно потрескивает огонь. Часы Домского собора отбивают четверти и часы, им вторят большие часы гостиной где-то в глубине квартиры. Кровати стоят на расстоянии полуметра друг от друга, Анна и Хенрик держатся за руки над бездной.

Анна. Сколько пробило?

Хенрик. Четыре.

Анна. Не могу заснуть.

Хенрик. Я тоже.

Анна. Я слишком возбуждена.

Хенрик. А я… наверное… слишком взвинчен.

Анна. Как в детстве, в ночь перед Рождеством.

Хенрик. Я чувствую себя… гм, а как я себя чувствую?

Анна. Подожди. Вот устроимся в епископских покоях. Тогда уж нацелуемся!

Хенрик. Сегодня ночью мы скорее как брат и сестра.

Анна. Так лучше.

Хенрик. Через три часа мы будем сидеть в поезде.

Анна. С ума сойти.

Хенрик. Тебе совсем не грустно?

Анна. Нет. Ни в одном уголке моего сердца нет ни капли грусти.

Они лежат с закрытыми глазами, держась за руки. Анна улыбается, Хенрик посерьезнее. Аромат цветов. Потрескивает, пышет огонь. Сейчас начальник транспортных перевозок вполне мог бы находиться где-то в этом неподвижном мраке.

Хенрик. Я весь вечер думал о твоем отце.

Анна. Я тоже. (Садится.) Черт!

Хенрик. Что случилось?

Анна. Черт! Знаешь, о чем я забыла?

Хенрик. О фотографе.

Анна. О фотографе. Свадебной фотографии. Черт!

Хенрик. Никто не вспомнил о фотографе!

Анна. Это коньяк Карла!

Хенрик. Что?

Анна. Как раз перед тем, как надо было отправляться в церковь, он украдкой пробрался ко мне с фужером в руке и сказал: выпей, это успокаивает и поддерживает. Я влила в себя почти все.

Хенрик. То-то мне показалось, что у алтаря пахнет коньяком. Я подумал, что это пробст…

Анна. Вот мы и забыли про фотографирование.

Хенрик. Расстроена?

Анна. Ничуточки. (Ложится.)

Хенрик. Можем сфотографироваться в Евле. (Ложится.)

Анна. У нас осталась фотография внутри.

Хенрик. Кажется, я засыпаю.

Анна. Я тоже.

Передо мной на письменном столе лежат две фотографии, датированные весной 1914 года. На одной мать и отец: мать улыбается мягкими, словно часто целованными губами, волосы в легком беспорядке, она склонила голову на плечо отца, возможно, ей не совсем по себе, она была уже на четвертом месяце. Отец серьезен, он сидит, горделиво приосанившись в своем опрятном пасторском сюртуке. В тощей когда-то фигуре появилась основательность. Он покровительственно обнимает мать за плечи (этого не видно, но можно догадаться). Снимок выражает гармонию, пробивающуюся уверенность в себе и скромное счастье. На другом снимке мать сидит в неудобном кресле, слегка подавшись вперед, как всегда элегантная, в длинной, по щиколотку юбке, с пуговицами на боку, в ботинках ручной работы на высоких каблуках, блузке с мелким узором и золотой брошью у ворота. Перед ней — Як, маленький, мускулистый, почти квадратный пес лапландской породы.

Выражение лица у нее как у обреченного на смерть самурая. Мать и Як с улыбкой смотрят друг на друга. На более ранних фотографиях мать никогда не смеялась. Сейчас она весела, раскованна, благожелательна. Из этих свидетельств можно вывести не слишком рискованное заключение, что первые годы совместной жизни Анны и Хенрика были вполне благополучны, о чем, кстати, родители не раз вспоминали.

Одно, быть может, несколько портило радость — мать Анны ни разу не навестила пасторскую усадьбу. В письмах она вечно ссылалась на разные причины. В июле молодожены наносят краткий визит на дачу. Даг появился на свет в октябре в Академической больнице Уппсалы. Спустя несколько недель, понадобившихся на выздоровление, семья возвращается в Форсбуду. Первенец родился здоровым и крепким, по ночам орет во всю глотку, обстоятельство, которое в письмах комментируется с усталой бодростью.

В первый день нового 1915 года приходит сообщение о приезде брата Эрнста. Он едет из Христиании в Стокгольм, но сделает крюк через Фалун, пересядет в Макмюре на одноколейку и прибудет в Форсбуду в два часа дня.

Мощные сугробы, ясно и безветренно, солнце погружается в пылающую дымку, скрипят подошвы, паровоз выпускает клубы дыма, кипит вода в нагревательных шлангах вагонов, весь маленький поезд окутан влажным паром. Поэтому Анна никак не может найти брата, поэтому он обнимает ее сзади — бурная радость без слов. Оба изменились, но не сильно: красивые, милые, ухоженные, излучающие тепло, еще не тронутые жизнью. Да, Эрнст женился — на темноволосой полнотелой красавице знатного происхождения, которую фру Карин и остальные родственники приняли сразу и безоговорочно. Они живут в соседней стране и приезжают весьма редко. Даже свадьба не стала семейным событием, бракосочетание было гражданским — в то время явление новое, и тут же отбыли в Египет. Семью информировали почтой. Комментарии были на удивление кроткими: да, у Эрнста своя голова, с него где сядешь, там и слезешь. Другой вариант: Мария всегда поступала по-своему, с этим ничего не поделаешь. И Эрнст, и Мария были любимчиками, семьи качали головой, но одновременно улыбались. Сейчас Мария беременна и потому осталась в Христиании. Эрнст, стало быть, приехал один. Получив из багажного отделения дорожный сундук и проследив, чтобы его поставили сзади на сани, брат с сестрой закутываются в полости, высокая рыжая девушка садится на облучок, и они со свистом несутся сквозь льдисто-синие сумерки.

Могу предположить, что разговор несколько экзальтированный, ведь они так давно не виделись. Столько было ожиданий, в письмах о многом умалчиваешь, они взахлеб говорят о каких-то мелочах, но это неважно, мы будем вместе целых четыре дня, времени масса!