Колыбель (СИ)

— Аквапарк.

— А?

— Пойдем погуляем, Гильгамешка, у тебя в пещере хорошо, но иногда хочется погулять по травке, по песочку. Но лучше вдвоем. Боюсь. Они все еще, думаю, на меня злы. Или забыли?

— Они ничего не забывают.

— Это точно! Слушай, а ты им что–то обещал? Взамен, чтобы подчинялись, женщин тебе посылали. Побольше коров, курей. Или на чистом страхе держал? Кстати, а почему только коровы, куры и кроты? Ведь не потому же, что все на букву «к»!

— Ты опьянел, поспи, а то неинтересно с тобой будет говорить.

— Нет–нет, пока не хочу спать, просто пропущу. Хотя не отвечай даже. Кроты и коровы тут потому же, почему люди живут задом наперед, то есть без всякого объяснения. А белая женщина, наверно, просто была сожжена на костре у нас. Да? Как ты думаешь, какие–то следы передаются вместе с телом через эту проницаемую смерть не только «оттуда», но и «туда»? Я с ума схожу, ведь если Артур воскрес, то уже у кого–то, да? В какой–то семье или в детдоме? А я здесь! А ты говоришь — иди плодись, да я их, толстомясых, видеть не могу! Слушай, а Параша ведь тоже туда откинется через свое младенчество, а Артур там уже подрастет и будет старше мамки. Ведь бред все это, Гильгамешка, бред! Такое не должно допускаться, для чего это нужно?! Круговорот идиотов во времени. Здесь, на Убуди, реабилитационный центр или что? Они почти ничего не помнят из того, с чем сюда свалились. Ну, омылись в Лете и дуй обратно, чистенькая душонка, обременяйся трупом. Так нет, они тут начинают копить, кумекать чего–то, резать друг друга.

— Это ты их совратил, Денис.

— Я?! Я просто случайно нащупал эту их особенность.

— Им нельзя врать.

— А я им не врал.

— А это, может быть, и хуже всего.

— Не говори загадками! Спишь, чудо–юдо?

— Отдыхаю, завтра пойдем еще погуляем, если хочешь.

……………………………………………………………………………………………………….

— Теперь ты понял?

— Смотри–ка, вышли из положения. Нашли замену Астериксу, еще один ходячий магнитофон.

— Опусти ветку.

— Думаешь, они нас могут заметить?

— Скорей всего, они знают, что мы за ними наблюдаем, но виду не подают. Пошли домой.

— На своих четырех? Знаешь, я совсем как ты почти. Скоро и обрасту, как ты.

— Как я — не скоро.

— Ручей. Давай поплещемся.

— Только громко не фыркай.

— Послушай, царский сын, а откуда он взялся, этот парень, что вместо Астерикса все помнит? Стой! Сам догадаюсь. Догадываюсь, догадываюсь. Это шпион! Шпион дяди Саши! Торчал у меня при дворе, сидел в канцелярии и слушал, слушал… Конечно, чтобы Колхозия и без кагэбэ. Ты не перебиваешь — значит, согласен.

— Мне плевать. Ты, главное, не фыркай так, курей всполошишь.

— Извини, я все же вполголоса поотдуваюсь. Хорошо, очень хорошо! Сейчас, водички хлебну. Жажда чуть–чуть с похмелья все же бывает.

— Ты вчера очень налегал. Болтал и налегал. Если немного стеречься, вообще одно чистое удовольствие от моего нектара. И так годами, веками…

— Да, это правда. Стой! Что это трещит? Звук похож… послушай, это же звук мотора. Кто–то приплыл? Стой, давай посидим. Непривычка, колени саднит. Но одно ставит в тупик. Знаешь, что?

— Тебя все ставит в тупик. Обойди тупик. Или обживись в нем.

— Я психую в тупике.

— Ты и просто так психуешь.

— Да, Гильгамеш, да, а сейчас я догадался — они подняли мой катер. И пытались запустить мотор. Ученики дяди Саши. Слушай, я был уверен, что, стоит ему исчезнуть, они тут же опять впадут в обычную полуспячку. Но, смотри–ка, техническая мысль пустила сильные корни. Но…

— У тебя всегда «но».

— Но это серьезное «но». Убудцы не могут нырять в воду, я пытался заставить, а они никак. Им что–то запрещает. Да, это ведь легко понять. Отсюда, наверно, не так уж сложно и уплыть. Если бы не запрещение заходить в воду, все бы и рванули.

— Посмотри сюда.

— Да, я был прав, подняли катер. Да, но кто–то должен был нырнуть, кто воды не боится, собака!

— Что такое собака?

— Это такой дикарь, который не совсем дикарь. И с женщинами спит как ты.

— И ты.

— Да, Гиля, и я.

— Пошли. Детишки проснулись. Сейчас их придут кормить, а пока мы не уйдем, то не придут. Давай по этой лощинке, чтобы не возвышаться.

— А мы в коров так не превратимся? То есть в быков.

………………………………………………………………………………………………………..

— Так, значит, тебя вывела из этого состояния моя бутылка?

— Да, я, как всегда, утром встал, чтобы обойти свои пещеры, подошел к жертвенному чану, сел на краю, ноги свесил и тут смотрю — лежит! Кто–то, пока я спал, заполз в мою пещеру. И уполз.

— Ты испугался или рассердился?

— Давно здесь живу.

— Все надоело, ко всему привык, а тут что–то новенькое. И ты решил сходить посмотреть, что там творится, на острове.

— То, что там кто–то появился, я уже знал.

— От женщин?

— Да. И меня это не слишком взволновало.

— Слушай, а к тебе раньше кого–нибудь заносило?

— Давно здесь живу. Очень давно.

— Значит, был кто–то. А что с ним произошло? Или с ними.

— Ты опять про те кости? Ты не про то думаешь. Подарил бы лучше телефон.

— Ты не про то говоришь.

— А что произошло с твоим другом?

— С дядей Сашей? Ты хочешь сказать… Слушай, а он был у тебя, здесь? Он однажды упал в чан. Ты это видел?

— Ты у меня уже спрашивал, когда первый раз напился здесь. Я не видел, как он упал. что видел он, я не знаю.

— Он ничего не видел, но многое понял. Он въедливый. И срочно стал рубить лодку. То есть отсюда можно уплыть в любой момент, если есть на чем? Я правильно понял?

— Твоя мысль прыгает, как блоха.

— А на Убуди нет блох и вшей нет.

— Здесь очень много чего нет, но очень много чего есть.

— Да. Да, про что я? Про предшественников. Значит, были и уплыли? Ты же должен помнить. Хорошо, хорошо. Когда ты увидел бутылку, тебя именно бутылка удивила? А-а, тебя зацепило, что кто–то может делать спиртное и помимо тебя! Я понял! Думал, думал и понял: это Петроний! Он сплавал к катеру, нырнул и привязал канат. Был у меня такой Петроний. Я к нему относился примерно как ты ко мне. Ну, поболтать, хоть отчасти вменяемая натура. Не успел, он к дяде Саше перебежал, к инженеру. Как будто что–то хотел от меня скрыть. Или просто чокнутый. Да, Гильгамеш, вот что мне ответь — все ли дикари одинаковы? Мне показалось, что они делятся на разряды, или касты. Наверно, это зависит от того, каким образом они к нам попали.

— Как минимум, они должны делиться на три разряда: умершие от старости…

— Как де Голль, правильно.

— К ним же относятся умершие от болезней или голода в любом другом возрасте, даже в младенчестве.

— А как объяснить следы… ну, у меня была одна совсем, полностью белая женщина.

— Ты уже говорил про нее. Сожгли.

— !

— Она ко второму разряду относится, думаю. Второй разряд — убитые или казненные. Топором, петлей или ядом или сожженные — все равно.

— Убитые на войне к ним же? Ко мне как–то перед самым концом вдруг вывалилась целая… как будто роту спецназа накрыли «градом».

— Я долго думал и смотрел. Не важно, герои или преступники, — одна каста. Здесь это все равно. И геройство, и преступление остались «там».

— Понятно. А третий?

— Самоубийцы.

— Ух ты! Такая очевидная вещь. Почему же я не допер?

— Ты сам в молодости не задумывался над тем, чтобы покончить с собой? Все страдания долой одним махом!

— Много болтал на эту тему, интересничал. Но чтобы всерьез… Да нет, самоубийц я считал вообще дураками или больными. Кстати, а важно, почему человек наложил на себя руки «там»? По болезни или еще из–за чего? Несчастная любовь, оболгали–обесчестили, дикие страдания — эвтаназия.

— Не знаю. В общем–то болезни здесь проходят. Любые. А любовь… Не очень–то понимаю, что это.

— Любовь здесь тоже проходит. Любая.

— Тебе виднее, Денис.

— Да, вот что мне сейчас подумалось: а можно, находясь здесь, самоубийством покончить? Почему молчишь? Что, пробовал? Ладно–ладно, не грохочи, шумерская твоя душа. Башка болит, потолок упадет!