Книга

— Спасителя?

— Ну да, Машиаха! Помните его въезд в Ерушалаим?

— Гм… ну да… что-то такое определенно имело место… а скажите: где же тогда его могила?

— Его могила пуста. Он вознесся на небо к своему небесному отцу. Это ли не доказательство его божественности?

Таким или примерно таким образом Шимон и Йоханан излагали свою версию событий. Да, вы правы, это была наглая ложь, но залог ее успеха заключался именно в этой наглой простоте. К тому же, Шимону и Йоханану вовсе не требовалось, чтобы в эту сказку поверили жители Ерушалаима или еудеи вообще: как я уже говорил, новый культ адресовался остальным народам — всем, кроме еудеев. А остальные слышали только отдаленное эхо событий и могли поверить чему угодно. Уже через месяц посланники Шимона отправились в путь. Они несли новую «благую весть» в Тир и Дамесек, в Александрию и Рому, в Атуну и Эфесус…

А я… я вернулся к своим горшкам. Наша община сильно уменьшилась, но по-прежнему продолжала святой труд копирования свитков Книги. Шли месяцы, незаметно складываясь в года. Я вертел свой гончарный круг, а Шимон и Йоханан готовили и снаряжали все новых и новых посланников, пока не решили, что настала пора двинуться в дорогу и им самим. Сначала ушел Шимон, его путь лежал в Рому. Первые посланники уже успели организовать там группу в несколько сотен сторонников и ждали только его, чтобы развить этот несомненный успех. Затем настала очередь Йоханана. Перед тем, как уходить, он попросил меня изготовить особо надежный горшок.

— Пусть тебя не волнует его вес, бар-Раббан, а уж красота тем более, — сказал он. — Чем крепче, тем лучше, остальное не важно.

Не стану хвастать, но к тому времени я уже достиг кое-какого умения, и это «остальное не важно» меня даже несколько задело. Я изготовил превосходный горшок, очень крепкий, с плотно подогнанной крышкой. Да, он был тяжеловат, но меня ведь предупреждали, что вес не имеет значения. Через два дня Йоханан пришел в мастерскую с завернутым в полотно небольшим свитком. Это удивило меня: обычно я отдавал готовые горшки и никогда не видел их содержимого. Упаковкой и сокрытием занималась отдельная команда. Когда я сказал об этом Йоханану, он покачал головой:

— Нет, бар-Раббан. Я хочу, чтобы ты закрыл горшок здесь же, в мастерской. Запечатай его глиняной крышкой и обожги торец так, чтобы ни воздух, ни влага не смогли проникнуть внутрь.

— Это опасно, Йоханан, — предупредил его я. — При обжиге торца весь горшок нагреется, и пергамент может пострадать.

— А кто тебе сказал, что это пергамент? — усмехнулся он и развернул ткань.

Это был медный свиток! Такого я не видел еще никогда.

— Можно посмотреть? — я увидел, что Йоханан колеблется и добавил: — Жаль, что я не смогу разобрать текст.

А! — сказал он облегченно. — Ты так и не выучил старый шрифт… конечно, смотри. Я зайду за горшком к вечеру.

Он ушел, а я взялся за свиток. Я чувствовал, что обязан знать его содержание. Листовая медь стоила слишком дорого, чтобы выцарапывать на ней просто еще одну копию известного текста, одну из сотен. Это наверняка был документ чрезвычайной важности, причем документ, имеющий ко мне самое непосредственное отношение. Об этом ясно свидетельствовали колебания Йоханана. Думаю, что он предпочел бы вообще обойтись без моего участия, но это оказалось невозможным: ведь горшки для рукописей в Кумране уже в течение многих лет изготавливал только я. Возможно также, что, если бы речь шла о ком-нибудь другом, он предпринял бы какие-то минимальные меры предосторожности… но бар-Раббан… сами понимаете… можно ли ожидать подвоха от такого ничтожества? А уж мое замечание о шрифте успокоило Йоханана окончательно. В его глазах я годился только для изготовления и обжига грубых горшков!

Но бар-Раббан как-никак означало «сын Раббана». Чему-чему, а уж грамоте отец меня научил, в том числе — и старому ивритскому шрифту. С сильно бьющимся сердцем я отвернул тонкий медный лист.

Свиток назывался «Книга Ковчега» и представлял собой подробное описание всей истории о Ешу, сыне человеческом. Авторы, Шимон и Йоханан, начинали издалека: они делились своими сомнениями относительно путей спасения Книги, рассказывали о первоначальном плане повсеместного изготовление и сокрытия рукописных копий, о приходе в Кумран и о неудачном путешествии в Александрию. Я сказал, что авторами были они оба, но большую часть, около трех четвертей текста, несомненно, написал один Шимон, без видимого участия своего друга. Об этом свидетельствовала ясность письма и твердое следование фактам — ни одного искажения, ни одной сомнительной трактовки.

Завершив предисловие, Шимон переходил к изложению грандиозного плана «Ковчег». Он не скрывал своего смущения: выбранные средства представлялись ему отвратительными. Обращаясь к будущим читателям, он умолял о прощении, он оправдывался лишь тем, что не видит другой возможности гарантированного спасения Книги. Шимон проклинал языческий культ, основателем которого являлся он, убежденный и истовый еудей. Он признавал дикость того, что ему предстоит пожертвовать своими принципами и своей жизнью во имя того, чтобы сделать этот нелепый культ всемирной религией. Мне кажется, что весь текст был написан Шимоном ради этой части: он просто чувствовал необходимость объясниться, обелить свое имя перед неведомыми потомками.

Далее следовало детальное описание самого культа и способов его привязки к Книге, ковчегом для которой он призван был стать. И вот тут-то, в этом самом месте, текст неожиданно менял почерк, тональность и направление. Неожиданно? Наверное, смена автора была оправданной: ведь Шимон заведовал общей стратегией, идеологией, а практической работой всегда занимался Йоханан. Поэтому историю о подготовке выхода в Ерушалаим, о репетициях и обучении посланников рассказывал именно он. А может быть, Шимон просто не успел закончить начатое и ушел в Рому, поручив завершение свитка своему ближайшему соратнику? Кроме того, возможно, я придаю слишком большое значение главам, написанным Йохананом… в конце концов, самые важные вещи уже были рассказаны Шимоном. Можно было вполне обойтись без истории о нашем Ерушалаимском походе, о въезде в город, дебоше в Храме, давке на Масличной горе и несостоявшейся казни.

Знаете что? Я даже допускаю, что Шимон полагал работу законченной в том виде, в котором он оставил ее. Да-да, не таков был Шимон, чтобы бросать дело незавершенным. Скорее всего, он просто поручил Йоханану схоронить в надежном укрытии уже готовый свиток. А Йоханан, уже по собственной инициативе, решил дописать свою лживую отсебятину. Но зачем? Зачем?

Потом я много думал над этим. Единственное объяснение, которое приходит мне в голову, заключается в том, что Йоханан, прочитав шимоновы извинения, тоже захотел оправдаться. Ведь, как ни посмотри, а разработанный им план ерушалаимской операции завершился грандиозным провалом. По сути дела, не сработала ни одна из его заготовок. Помните, он полагал, что меня арестуют прямо во время скандала в Храмовом дворе. Равнодушие властей стало для него полной неожиданностью. Да и гибель ни в чем не повинных людей на Масличной горе — тоже не повод для особенной гордости. А ужасающая сцена на площади?! Конечно, можно обвинить в неудаче меня, но кто, как не сам Йоханан выбрал столь никудышного исполнителя?

Оба наших вождя, оставляя послание потомкам, чувствовали необходимость очистить свое доброе имя. Вот только мучили их совершенно разные вещи. Шимон испытывал угрызения совести из-за выбора заведомо лживых средств — при том, что цель представлялась ему священной. Йоханану же было важно не оказаться в дураках. Он непременно желал войти в историю победителем, гениальным постановщиком гениального действа. Мне отчего-то кажется, что именно это, наряду со спасением Книги, являлось его настоящей целью. А уж в выборе средств он никогда не был слишком разборчивым.

Я не присутствовал на уроках, где подготавливали посланников. Я сидел в мастерской за гончарным кругом и оттого понятия не имел, какую форму приняла исправленная Йохананом сказка о Ешу. Да, я был знаком с ловкими поправками, которые он внес в свой первоначальный вариант: например, воскресение, замечательным образом объясняющее исчезновение трупа казненного Машиаха, и прочие ярмарочные чудеса, но еще никогда мне не приходилось услышать весь рассказ целиком, во всех его тонкостях и деталях.