Апрельская ведьма

Если бы не эпилепсия, Элсегерд и Агнета заняли бы верхушку иерархии. У Элсегерд была искривленная стопа, так что она обходилась одной палочкой, у Агнеты — межпозвонковая грыжа, так что, конечно, перемещаться ей приходилось на инвалидном кресле, но это компенсировалось тем, что была она хорошенькая. Из-под ватного шлема выбивался водопад белокурых локонов, и когда ее кукольное личико обращалось вверх с печальной улыбкой, у всех выступали слезы на глазах. На Рождество ее всегда просили спеть «Я весь мир нарисую для мамочки милой моей...», и тогда случалось, что, беззвучно скривившись, плакал и сам Ределиус.

Мама у Агнеты тоже имелась. Причем на редкость преданная мама. В каждый родительский день она являлась в интернат и брала с собой Агнету на прогулку по всем магазинам Стокгольма. Вечером Агнета въезжала в палату с кучей пакетов и свертков на коленях. Хотим мы посмотреть? Новая блузка! И пазл! И мыло, пахнущее духами! А на все длинные праздники она уезжала на виллу на Черном море или в летний домик на острове Сингё, как настоящая школьница на каникулы.

У Элсегерд и Тигровой Марии тоже были мамы, но не настолько обеспеченные. Родители Элсегерд были миссионерами где-то в дебрях черной Африки и приезжали раз в три года, а мама Тигровой Марии — вдова с четырьмя детьми на руках — жила в Вильхельмине, так что приезжать могла еще реже, чем миссионеры. Но каждую неделю она присылала Тигровой Марии открытку, эти открытки сестры зачитывали вслух за обедом, а потом Мария хранила их в коробке из-под обуви. Когда другие девочки делали уроки, Тигровая Мария обыкновенно пододвигала стул к моей кровати и раскладывала все свои открытки на моем одеяле. Какая, по-моему, красивее? Зимняя? Или заход солнца над озером Мальгомай? Я всегда предпочитала зимние пейзажи, но решение принимала Тигровая Мария, а она неизменно выбирала заход солнца.

После их уроков начиналась моя школа. Элсегерд была моей учительницей, Агнета — моей авторучкой, а Тигровая Мария — моей горячей болельщицей. Я нуждалась во всех троих, и в Тигровой Марии не в последнюю очередь.

Все началось с игры, в которую придумала играть Элсегерд, — она уже с первого класса твердо решила для себя, что станет учительницей. Рабочий столик стал ее учительским столом, а стулья — ученическими скамьями. Сначала на роль учеников предполагались Агнета с Тигровой Марией, но обеим это быстро надоело — Агнете оттого, что она уже знала все, чему собиралась учить Элсегерд, а Марии — оттого что ей это было не по силам. Обе фыркали и болтали — им хотелось играть во что-нибудь другое. И когда обе ушли из палаты, Элсегерд, не имея лучшего объекта, принялась за мое обучение. У меня от усердия потекли слюни. Ведь это была самая заветная моя мечта — научиться понимать маленькие непонятные значки в книгах. Это, наверное, все равно что слушать радио глазами, а ничего увлекательнее радио я тогда не знала.

— А! — сказала Элсегерд, помахав букварем. — А! Мама! Лапа!

— Ээ-э, — ответила я.

— Нет-нет, — настаивала Элсегерд. — Постарайся! Это — А! А!

— Ээ-эй!

— Нет! Учись! А! Мама! Лапа!

— Аа-ай!

— Да! Отлично! Ставлю тебе звездочку. А это — М. Можешь повторить — М?

— Ээ-эмм!

— Да! Совершенно верно! Еще звездочка, Дезире! На сегодня это все, а теперь мы споем псалом и помолимся Богу.

— Мм-м!

— Нет, это обязательно нужно сделать, только нехорошие девочки не хотят молиться Богу!

Она кое-как сложила вместе мои непослушные руки, расправила мне ладони, уперев одну в другую, и успела отбарабанить «Отче наш», прежде чем спазмом их снова разбросало в стороны.

— Аминь! — выдохнула она.

— А-аммн! — говорю я, и бледное личико Элсегерд расходится в широкой улыбке.

— О! — сказала она. — Тебе еще звездочка!

Такое у меня было начальное образование: путь, усеянный звездочками Элсегерд. Спустя недолгое время рядом с Элсегерд уже садилась Агнета и помогала мне удерживать ручку в пальцах, пока я писала, а в это время Тигровая Мария, лежа на своей кровати, следила за моими успехами, раскрыв рот от изумления. Покончив с букварем, мы отправлялись в царство умножения, пробирались по тропам естествознания, давая имена птицам и деревьям, которых я никогда не видела, мы, затаив дыхание, прятались вместе с королем Густавом Вазой на возу с сеном и парили все вместе надо всеми ландшафтами атласа мира. Элсегерд была блестящим педагогом, иногда даже чересчур блестящим. Она до того живо рассказывала о жестокостях Вальдемара Аттердага и Кристиана Тирана, что у Тигровой Марии прямо-таки развилась данофобия. И когда выяснилось, что Ределиус отправляется на целых три месяца на стажировку в Америку, а вместо него будет заместитель-датчанин, ее охватила паника.

Звали его Пребен. Он поразил нас тем, что пришел к нам в палату совсем один, без обычной для Ределиуса свиты из сиделок и санитарок, и тем, что держался как гость. Он ходил от кровати Элсегерд к Агнетиной, потом к моей и со всеми здоровался за руку. Но, подойдя к Марииной кровати, он явно смутился — где же четвертый ребенок?

Девочки тут же организовали оборону: Элсегерд, приковыляв к нему, несколько раз присела в книксене, в расплывчатых выражениях прося простить Марию, Агнета включила свой шарм и, сияя глазами, рассказывала, что Тигровая Мария просто испугалась и залезла под кровать.

— Она боится дохтога? — с характерной невнятностью выговорил Пребен.

— Нет, — ответила Агнета. — Она боится датчан...

Пребен явно удивился, но быстро нашелся и, встав на коленки, заглянул под кровать.

— Эй, привет! — осторожно произнес он.

Тигровая Мария заревела, закрыв уши ладонями.

— Почему ты боишься датчан? — продолжал Пребен.

Тигровая Мария заревела еще громче, Элсегерд в испуге захромала к двери и заперла ее.

Пребен изумился еще больше:

— Зачем запираешь?

Элсегерд растерялась, и тут Агнета, склонив голову набок, улыбнулась самой очаровательной из своих улыбок.

— Она заперла дверь, чтобы заведующая и сестры не слышали, как Мария кричит...

— Ах вот оно что, — сказал Пребен и уселся на полу в позе портного. — А не будешь ли ты так любезна объяснить мне, почему Мария боится датчан.

— Вальдемар Аттердаг, — сказала Агнета.

— Кристиан Тиран, — сказала Элсегерд.

Пребен рассмеялся квохчущим смехом, поднялся, отряхивая белый халат, и уселся на край Марииной кровати.

— Вальдемар Аттердаг, — сказал он. — А вы знаете, что значит это имя?

Это мы все знали, даже Тигровая Мария. Но ответила Элсегерд, медленно усаживаясь на край собственной кровати:

— Вальдемар Снова День.

— Вот, — сказал Пребен. — Вот именно. И это имя он получил за то, что освободил Данию от ночного мрака...

Мы сразу узнали эту интонацию. Так говорили тети по радио, когда рассказывали сказки.

Он оказался в известной мере даже лучшим педагогом, чем Элсегерд. Целых полчаса он сидел на краешке Марииной кровати и рассказывал нам, как Вальдемар Аттердаг, сочетая хитрость с военной силой, защищал Данию, оказавшуюся в тисках между шведским королем Магнусом и голштинцами. В палате стало совсем тихо, и спустя некоторое время я увидела ладошку Тигровой Марии, спокойно лежащую на полу. Она больше не зажимала уши, а слушала так же внимательно, как и мы все. А когда несколько дней спустя Пребен явился в нашу палату для очередного ординаторского осмотра — на сей раз в сопровождении всей Ределиусовой свиты, — Мария осталась лежать в кровати и только вытянулась в струнку, как в свое время велела старшая сиделка. Он с улыбкой остановился у ее кровати.

— Привет, — сказал он. — Ты знаешь, кто я?

Мария, потупив глаза, виновато улыбнулась:

— Ты — датчанин...

Старшая сиделка уже набрала в грудь воздуха и устроила бы Тигровой Марии немедленный разнос, если бы Пребен не остановил ее жестом.

— Ну а ты знаешь, как меня зовут?

— Мм-мм, — сказала Мария. — Тебя зовут Вольдемар Аттердаг...