Престиж

18 февраля 1896

Вчера вечером поехал в Кембридж, где Борден выступал в театре «Эмпайр». Пока он отвлекал публику репризами, а сам готовил обычный трюк со шкафчиком, я встал с места и во всеуслышание разоблачил его манипуляции. Я на весь зал провозгласил, что ассистентка уже спряталась внутри шкафчика. После этого я мгновенно ушел и лишь один раз оглянулся: на сцене поспешно опускали занавес.

Через некоторое время, совершенно неожиданно, я поймал себя на том, что раскаиваюсь в содеянном. На обратном пути, в холодном, пустом вагоне лондонского поезда, меня стали мучить угрызения совести. В те ночные часы у меня было достаточно времени, чтобы поразмышлять и горько пожалеть о своих действиях. Я сам ужаснулся той легкости, с которой сорвал чужой трюк. Магия — это иллюзия, временная приостановка реального хода событий во имя развлечения публики. Какое право я имел (и какое право имел он, когда поступал так же) разрушать эту иллюзию?

Когда-то, много лет назад, после того как Джулия потеряла нашего первенца, Борден прислал мне письмо с извинениями за свой поступок. Глупо, о, как глупо было с моей стороны отвергнуть эту попытку примирения. Теперь настала пора, когда я сам страстно желаю прекращения нашей вражды. Сколько еще могут два взрослых человека прилюдно издеваться друг над другом, сводить счеты, о которых известно только им двоим и которые даже у них уже стираются из памяти? Да, в те далекие времена, когда Джулия едва не умерла от руки этого злодея, сунувшего нос в наши дела, у меня были основания ему мстить. Но с тех пор многое изменилось.

Всю дорогу до станции Ливерпуль-стрит я размышлял, как можно достичь примирения. Сейчас, днем позже, у меня так и нет ответа. Надо сделать над собой усилие, написать ему письмо, призвать к окончанию этой войны и предложить встретиться наедине, чтобы уладить оставшиеся разногласия.

20 февраля 1896

Сегодня, разобрав почту, Оливия пришла ко мне и заявила:

— Выходит, Джерри Рут говорил правду.

Я попросил объяснить, что она имела в виду.

— Ты все еще крутишь роман с Шейлой Макферсон, так ведь?

Позднее она показала мне полученную записку. На конверте значилось: «Идмистон-Виллас, дом 45, квартира „Б“. Хозяйке квартиры». Я узнал почерк Бордена!

27 февраля 1896

Примирился с самим собой, с Оливией и даже с Борденом!

Ограничусь следующей записью: я уверил Оливию, что люблю ее одну, и пообещал ей порвать с мисс Макферсон. (Обещание сдержу.)

Кроме того, я решил никогда больше не совершать никаких выпадов против Альфреда Бордена, как бы он меня ни провоцировал. Я все еще жду от него ответной публичной выходки в отместку за мой проступок в Кембридже, но намереваюсь игнорировать любые его действия.

5 марта 1896

Раньше, чем можно было ожидать, Борден попытался (и небезуспешно) посрамить меня во время моего исполнения хорошо известного, но тем не менее популярного трюка, который называется «Трилби». (Ассистентка лежит на доске между спинками двух стульев, а когда стулья отодвигают — остается парить в воздухе.) Борден непостижимым образом сумел спрятаться за сценой.

Когда я выдвигал второй стул из-под доски, на которой лежала Гертруда, он задрал полог, и все увидели сидящего на корточках Адама Уилсона, дергающего за рукоятки механизма.

Дав занавес, я прервал выступление.

Мстить не собираюсь.

31 марта 1896

Еще одна выходка Бордена. Не слишком ли скоро?

17 мая 1896

Еще одна выходка Бордена.

Она меня озадачила, ведь мне было доподлинно известно, что в тот самый вечер он тоже выступал на эстраде; он ухитрился добраться до отеля «Грейт-Вестерн», что в противоположном конце Лондона, чтобы только сорвать мое представление.

Но и на этот раз я не буду мстить.

16 июля 1896

Больше ни слова о выходках Бордена — ему будет слишком много чести. (Сегодня вечером он опять заявил о себе, но я не помышляю о возмездии.)

4 августа 1896

Вчера вечером показывал сравнительно новый номер; в нем используется вращающаяся грифельная доска, на которой я пишу несложные фразы, подсказанные зрителями. Когда записей набирается достаточно, я резко переворачиваю доску и… каким-то чудом те же фразы оказываются написанными на другой стороне!

Сегодня, перевернув доску, я не обнаружил и следа от написанных мною фраз. На их месте читалось следующее:

ВИЖУ, ТЫ ОТКАЗАЛСЯ ОТ НОМЕРА

С ТРАНСПОРТАЦИЕЙ.

ЗНАЧИТ, ТАК НИЧЕГО И НЕ ПОНЯЛ?

ПРИХОДИ ПОСМОТРЕТЬ РАБОТУ

ПРОФЕССИОНАЛА!

Несмотря ни на что, мстить не собираюсь. Оливия, которая, естественно, знает о нашей вражде, согласна, что лучшим ответом будет молчаливое презрение.

3 февраля 1897

Еще одна выходка Бордена. Уже надоело, открыв дневник, писать одно и то же!

Борден вконец обнаглел. Хотя мы с Адамом внимательно осматриваем весь реквизит до и после каждого представления и вдобавок непосредственно перед началом программы обыскиваем служебные помещения, Борден каким-то образом проник в трюм сцены.

Я выполнял фокус, который называется «Исчезновение девушки». Эту иллюзию приятно и показывать, и смотреть: она не требует сложного реквизита. Моя ассистентка сидит на обыкновенном деревянном стуле в центре сцены; я закутываю ее большим покрывалом. Аккуратно разглаживаю все складки. Фигура девушки все в той же позе рельефно вырисовывается под белой тканью. Особенно четко обозначаются голова и плечи.

Плавным движением я снимаю покрывало… на стуле никого нет! И вообще на сцене только и есть, что этот стул да я сам, с покрывалом в руках.

Сегодня, сняв покрывало, я, к своему изумлению, обнаружил, что Гертруда, оцепеневшая от ужаса, все так же сидит на стуле. Я потерял дар речи.

Но этим дело не ограничилось. Ни с того ни с сего вдруг откинулась крышка люка, и снизу появился человек в черном фраке, шелковом цилиндре, шарфе и мантии. С дьявольским хладнокровием Борден (а это был именно он) снял цилиндр, поклонился публике и с достоинством удалился за кулисы, оставив после себя облачко табачного дыма. Я бросился следом, твердо решив не спускать ему такой подлости, но мое внимание отвлекла сильнейшая вспышка прямо у меня над головой!

Из колосников опускался световой щит; ярко-голубые буквы складывались в слова:

Всю сцену залило мертвенным голубоватым светом. Я дал сигнал распорядителю, стоявшему за кулисами, и он наконец-то опустил занавес, скрыв от зала мое смятение, унижение и бешенство.

Придя домой, я рассказал о случившемся Оливии, и она посоветовала:

— Надо ему отомстить, Робби. Такое спускать нельзя!

На этот раз я склонен с нею согласиться.